Проза

Повесть

1.

Губы парня ожесточенно двигались, корявя щеки, обнажая нечищеные
зубы.– Это братану, Сереге… Ты родился семнадцать лет назад, а
теперь не знаешь, какой ты жизни рад: или смерть встречать
под наркотой, или просто быть самим собой…

– Эй, хватит! Закрываемся!

– Такси Андрюхе вызови. Отвезешь, за его деньги. Сама управлюсь.

– Задолбал.

– …Когда маленький был, ты не знал ничего, но теперь все познал, и
теперь ты больной, для тебя не проблема обмануть, кидануть, а
задача одна – успокоить себя…

– Спать, Андрюша, спать. Потом дочитаешь.

Наконец бормочущего парня увели. Мария накинула тяжелый крючок на
дверь и пошла считать выручку.

На составленных стульях уже вытянулись Оля с Любой. Два часа
передышки. Они будут спать, даже когда повара забренчат пустыми
кастрюлями, и когда привезут свежий хлеб, с грохотом кинув
поддон на стойку. Юля, нещадно зевая, дополаскивает тарелки.
Охранник повез домой Андрея, невесть какой день переживающего
смерть друга от передозировки. Хулиган – жуткое дело, а от
потрясения другими словами заговорил: мама, дружба. До стихов
дело уже дошло. Как бы следом не отправился, бедный…

Мария выключила свет, раздернула тяжелые занавеси. Белесый рассвет
вползал в окна, напуская привычное ощущение неловкости за
минувшую ночь. Безобразничали, безбожники? Безобразничали. Как
всегда. Перерыв.

Хорошие у неё помощники. Повезло Марии.

Другая смена – та отвязнее. Девчонки, прихватив охранника и свою
долю, исчезают, лишь только оботрут столы и расставят свежие
приборы. Что случится с заведением до наступления дня – их не
волнует. У кассы остается одна барменша. Чувство, Мария
знает, не из приятных. Любой отморозок в курсе, что поутру в
баре считают деньги. Взбрендится чего в башку, как остановишь?
Тревожная кнопка – туфта. Менты всегда приезжают слишком
поздно. Пока ничего не случалось, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
Но кто знает! С недавних пор Мария не ручается ни за что.
Обожглась. Но команда ее: уставшие девочки, сонный секьюрити,
подвыпившая посудомойка, прикорнувшая у плиты,– хоть не ахти
вояки, но постоять за себя сумеют, проверено.

Однажды их чуть не отметелили. Сами, конечно, виноваты.

Олю в тот день все раздражало. А места в баре мало, кухня – сразу за
барной стойкой. Когда девочки бегут с подносами, приходится
вжиматься в стенку. И вот, Оля в зал, Люба из зала,
разминуться не успели. Заказ с Олиного подноса полетел на пол, туда
же рухнула и она вместе с обломанным каблуком. Свет в зале
уже потушили, музыка гремела, вроде никто ничего не заметил.
Матерясь, Оля подобрала лангет, кинула обратно на тарелку,
велела поварихе заменить гарнир и в тапках той же поварихи
пошла в зал. Уж Мария шипела ей, шипела – остановись, нельзя
так, но взбешенная официантка слушать ничего не хотела:
сожрет! Товарища этого не знал никто, весь в золоте, лысый, не
простой, в общем, товарищ, а заказал зеленый чай и второе. Ни
капли спиртного. Футы – нуты, ножки гнуты, сразу
разозлилась Ольга. Отнесла ему этот несчастный лангет, и только
вернулась, зык в спину:

– Кто тут главный!

Сердце Марии ушло в пятки. Или мужик видел, что сделали с его
заказом, или ему попался в тарелке мусор. Что одно и то же.
Хорошо, хозяйка к тому времени еще не подъехала. Когда ее нет,
главный по заведению бармен.

Мария подошла к мужику, вежливо, по-матерински просто, спросила, чем
может помочь.

– Я вас, сучек, сейчас самих заставлю это есть!

– Извините-е!– возмутилась Мария.– Лёша, включи-ка большой свет!
Какие претензии?

Мужик с отвращением зацепил с мяса волос и потащил вверх,
демонстрируя претензию.

– Фу! Что это?

– Что?! Сама не видишь? Так я тебя харей в тарелку ткну, чтоб разглядела!

– Волос? Ну, знаете, мы здесь не при чем. Это ваш волос! –
отпарировала Мария, а сама руками так и замахала: ко мне, все ко мне
идите!

Они окружили мужика командой, давай галдеть: чей это волос, да и
волос ли, приличный мужчина, обхамил женщину, никогда ничего
подобного здесь не бывало, ну не нравится – новый принесем,
делов-то, извиняйте всякое бывает, давайте жить дружно и так
далее. Мужик не успевал слово вставить. Резко встал,
оттолкнул Алешку:

– Отп…ть бы вас, чтоб до конца жизни помнили. Жаль, некогда. Но
забегаловку эту,– мужик посмотрел вокруг,– я еще навещу.

Они тогда даже не поссорились друг с другом, хотя ежу понятно, что
могло произойти, если бы лысый рассвирепел. Отсмеявшись,
Мария попросила девочек в ее смену подобных экспериментов не
устраивать. Официантки перешли на обувь без каблуков. А мужика
через неделю ждать перестали – залетный, видать, был, в
чужих краях сам о них забыл.

2.

Еще одна ночь позади. Пьяная, дымная, совсем Марии не по возрасту. А
натура? Она ж другого мира человек! В подобном заведении один раз и была, когда
родственницу, бухгалтера из породы мелкого бизнеса, на
пенсию провожала. В этом, кстати, в «Смаке».

Запомнилось, как официантки подворовывали тарелки с едой. Стоит себе
блюдо, никто не притрагивается – разносолов полно. Подбежит
девочка менять посуду, тарелочку позабытую царап, будто
пользованную. Так бы и сказать: постыдись, жди, когда
разойдемся. Весь стол – твой. Промолчала – и правильно. После
банкета, когда юбилярша достала припасенные пакеты, коробки и
заботливо уложила в них все, что оставалось еще на столе, даже
кружочки подсохших апельсинов, Мария догадалась, таковы
правила: кто кому длиннее нос натянет. Вздохнула и стала помогать.

Свое пятидесятилетие она решительно праздновала дома.

– Что ты гробишься,– морщился Валера.– Позови людей в ресторан.
Деньги те же, хлопот никаких.

– Ничего, я справлюсь.

Если бы Марии тогда сказали, что она однажды придет в «Смак»
проситься на работу, и кем – барменшей!– только бы улыбнулась
немыслимой выдумке.

Она просидела в библиотеке тридцать пять лет! И ничего, кроме
книжных рядов на запыленных стеллажах, знать не знала.

Не умела печатать на машинке, не умела правильно пользоваться
мобильником. Когда годовые отчеты о числе посетителей, проведенных
выставках, встречах с читателями, платных услугах и прочей
никем не проверяемой шелухи, коллеги уже набирали на
компьютерах, она по старинке исписывала десятки страниц
библиотечными печатными буквами, как учили. Признаваться, что
компьютера боится, не хотела.

Слишком быстро обновляемое время её пугало. Голова начинала болеть,
едва приходилось во что-то вникать. Книги она давно не
успевала читать. Новые поступления тут же раздавались своим да
нашим, о содержании модных новинок узнавала от читателей,
исподволь, не признаваясь, что раскрывала книгу, чтоб только
поставить штамп.

Любила ли она библиотеку? Не знала. Предложила подружка составить
компанию на экзаменах, она и согласилась. Даже думать не
пришлось – куда пойти учиться после десятилетки.

Никакой мечты никогда не имела. Что окружающие скажут, то и делала.
Удобно, хоть и жалко бывало прятать поглубже собственные
желания. Помнится, очень хотелось во время школьных турслетов
участвовать в соревнованиях по ориентированию. Но ее всегда
ставили кашеварить. И она так старательно выполняла
ненавистную обязанность, что за несколько дней не успевала не только
поучаствовать в походной круговерти, но даже послушать лес.

Как бы Мария не поступала, вечно напрягалась: а как это оценят
другие, да понравится ли им, да не станут ли осуждать. Еще
прежде, чем предложат, торопилась делать то, чего от нее, как ей
казалось, ждали. На танцы – так на танцы, бойкот
однокласснице – так бойкот. Тихо, вежливо, не решаясь принять сторону
меньшинства и, тем более, поступить по-своему.

Когда заболела любимая бабушка, а мама фыркнула: наконец-то, чужой
век заедает, самой, поди, надоело, двенадцатилетняя Маша не
посмела заступиться. Как мыла пол, так и продолжала, головы
не подняв. Старуха тихо плакала. Лишь когда мама ушла, внучка
позволила себе подойти, обнять, я тебя обожаю – прошептать.
Ни словом не обмолвившись о том, что ляпнула мама. Бабушка
тоже ничего не сказала.

А ведь мама не была злой, и Маша знала наверняка, что если бы
одёрнула тогда родительницу, бабушка не решила бы умереть. Но
подумав, что надоела всем за 93 года, старушка легла в постель,
отказалась есть-пить и через две недели скончалась.

Вспоминая, Мария плачет до сих пор. Дороже бабушки у неё никого
больше не было. Но и до собственной старости она не сказала
матери, что та была не права. Пронесла осуждение, как замшелое
кощеево яйцо: и вскрыть боясь, и таскать устав.

От постоянных усилий делать не то, что ты чувствуешь, всем угождать
и везде успеть, любить нелюбимого мужа, не уметь никого
выслушать и понять, зная при этом, что напряженную молчаливость
люди принимают за умудренность, – превратили Марию в усохший
манекен. Она забыла, как звучит ее собственный смех, а
плакать было некогда и не с кем.

Оставалось делать вид, что жизнью она довольна, как никто другой, а
сама втайне мечтала о будущей пенсии. Там, освободившись от
людского гнета, она станет лелеять внучков и, наконец,
сможет спокойно гулять по городу. Просто так, чтобы увидеть его
древнее лико.

Но дождаться заводи ей не удалось. Устоявшая жизнь вдруг
взъерошилась так, что перестала походить на саму себя.

Всё началось, когда стройные шеренги книг перестали держать ряд.
Строгие тома ни с того ни с сего заваливались друг на друга,
менялись темами, в отделе музыки непонятным образом
оказывались потрепанные книжки школьных классиков, а в краеведении
торчали черные корешки Б.Акунина. Мария проследила за
читателями – не они. Значит, сами, ночью?.. Пока гадала, не заметила,
как библиотеку принялись уплотнять: дому культуры, в
котором она располагалась со дня появления, потребовались средства
на передвижения в бурном море самоокупаемости. С мам-пап
юных танцоров не разживешься, придумали сдавать помещения в
аренду. У библиотеки, первой, отобрали книгохранилище и
приспособили в комнату для приезжих. Из окна билетной кассы
потянуло запахом сапожной дратвы. Малый зал, куда старики
собирались послушать детсадовцев да поплясать под гармошку, а днями
репетировали «Ивановы дочки», отдали в пользование
коробейникам. Теперь, на фоне забытого картонного самовара, там
продавали то шубы, то самоцветы, то расставляли клетки с
заморенными обезьянами. «Ивановы дочки» умолкли, разошлись по
квартирам. Всего-то семь певуний! – махнули вслед рукой.

Книги из хранилища Мария перетащила в библиотеку. Связанные стопища
громоздились в проходах, стояли вдоль стен, пинались ногами
школьников под столами. Читатели теснотой не возмущались,
жалели библиотекаршу. Та стыдилась.

Возмущение и боль за порушенные святыни не выказывала, боясь
показаться смешной. Попыталась выговориться домашним, да не сумела,
только охала, пока не надоела даже дочери-подружке. – Ма,
хватит про библиотеку! Кому она нужна?– морщилась та.

Постепенно посыпалось в тартарары всё, чем жила Мария. И сама она
тоже. Если бы это произошло лет на двадцать раньше, она,
может, и обрадовалась, но теперь…

В пятьдесят два года её уволили из системы, предложив дотянуть до
пенсии вахтёршей в доживающем доме культуре. Не позволили даже
сделать опись книжного фонда.

– Ой-ее-ёй! Кому нужны ваши книги! Никто не читает эту макулатуру!
Библиотека закрывается раз и навсегда.

– Но куда вы денете фонд?

– Фонд? Этот? Полтора рубля за килограмм. Сколько тут у вас? 35
тысяч? А что, неплохо заработаем. Закрываемся!..

Потери она уже не успевала считать.

Еще распихивая связки по углам, услыхала о молодой любовнице Валеры.
За большое несчастье весть не посчитала. Что поделаешь,
видный мужчина, а ей за пятьдесят, пусть позабавится, от неё не
убудет. Разве она не понимала, что мужику при должности
стыдно не демонстрировать всесилье. Сейчас молодому парню
закадрить девицу ой как постараться надо, а им, начальникам-то,
сколь годков не будь, какое брюхо над добром ни висни, –
плюнь и готово. Что у Валеры имелись любовницы и раньше –
догадывалась, не слепая. Что с того? Дома он вёл себя как
нормальный муж и строгий отец. А ей большего и не надо. Главное, все
знают: Мария Павловна Скворцова – жена уважаемого человека,
какого-никакого руководителя. Не стыдно на людей смотреть.
И не важно, что ещё десять лет назад не ему, а он подгонял
«Волгу» к подъезду шефа. И что она ночи просиживала над его
курсовыми неизвестно какого института, потому что шеф сказал:

– Валера – вуз! Хватит крутить баранку. Мне нужны свои люди на должностях.

Валера вылез в начальники – умница, сумел, теперь так в роль вошел,
хоть шарахайся. А у Марии задача одна – обихаживать. Тыл
блюсти. Она старалась как могла. Даже костюмы его в химчистку
не сдавала. Всё сама, сама. Вся валерина элегантность – её
рук дело. Какая молодуха сможет без продыху шить, стирать,
чистить, гладить? И Марии казалось, муж это ценит. Он никогда
не дул губы на заломанный воротничок или неровные стрелки на
брюках. Одевался, не глядя – знал, что всё идеально. А когда
стрелки вышли из моды, Мария научилась так отглаживать
мужнины штаны, что брючины с утра до вечера лежали на ботинках
красивыми мягкими складками.

Когда библиотеке она оказалась не нужна, а Валера открыто обзавелся
любовницей, не пряча свою победу (Мария видела ее в машине
рядом с мужем), она все равно не пала духом. Да,
огорчительно. Но все таки не конец света. Переможется. Перетерпим.

Но корабль все кренило и кренило. Бездна зияла за бортом чёрным ожиданием.

3.

Барменша аккуратно сложила купюры. Почти тысяча. Нервы чуточку, по
привычке, трепетнулись. Как в первый день, когда, сверив по
чекам выручку, рассчитавшись с девочками, она обнаружила, что
ее доля составила не более и не менее, а триста рублей.
Немыслимые деньги! Ей никогда не платили столько за раз. И это
– сверх заработка, обещанного в конце месяца! Чудо…

Но – не своровала ли она ненароком? Разве ей давали чаевые?.. Страх,
что сейчас ее разоблачат, догонят, отберут деньги и
опозорят на весь белый свет, не позволил барменше взять эти три
сотни. Она завернула их в салфетку и положила под стекло.
Спросят – вот они, дожидаются.

Чаевые дожидались её двое суток, до следующей смены. Напарница, сдав
хозяйке кассу, спросила:

– А что тут спрятано?

– Что?– испугалась Мария.

– В салфетке. Деньги какие-то. Твои? Или посетители забыли? У меня
никто не спрашивал.

– Ах, да… Забыли. Придут, наверное.

Мария сунула деньги в сумочку. Значит – мои, подумала она, не
понимая, радоваться или нет. Наутро было еще триста, потом еще, и
Мария почти привыкла к добавкам, хотя бояться их не
перестала.

Про ее первую ночь в «Смаке» говорили: повезло, как утопленнику.
Впереди маячили выходные, и в бар набилось столько народу,
когда даже опытная обслуга, сбившись с ног, готова отказаться от
навара, лишь бы в себя прийти. Когда запирают дверь и ждут,
что толпа рассосется по соседним заведениям. Но «Смак» не
то место, где отваживают клиентуру. Хотите пить – пейте стоя,
в очередь, сдачу дома будете считать.

Она ту смену выдержала. Значит, победила? Во всяком случае, хозяйка,
прощаясь, сказала – жду через два дня, не подведите. Если
бы Мария не явилась, все бы посмеялись беззлобно и понятливо,
на том случайный эксперимент и закончился. Но не за тем
Мария страхов натерпелась, чтобы спасовать после первого
испытания. Вы еще не знаете, какие они, старухи! Погодите в утиль
списывать!.. Но ночь своей новой жизни она запомнит надолго.

В шумном бедламе Мария плохо соображала, как записывала на огрызках
бумаги заказы, разливала напитки. Судорожно молила – только
бы не просили сделать коктейль! Пальцы дрожали, нажимали не
те кнопки, калькулятор врал, ей приходилось складывать и
вычитать цифры столбиком – считать в уме она никогда не умела.

Толпа ждала кто презрительно, кто со смехом. Эй, старая, быстрее не
можешь – покрикивали нетерпеливые. Официантки делали
завсегдатаям большие глаза: заткнитесь, мол, она не просто старая,
она новенькая. Вообще – лузер, имейте понятие. Никуда ваше
пиво не денется. Девчонки очень ей тогда помогли. Стояли
рядом, раздавали направо-налево стопки с водкой, бутылки с
пивом, ссыпали на тарелки орешки и чипсы, с резким хрустом
разрывая пакетики.

Мария, от страха что-нибудь напутать, едва держалась на ногах.

К одиннадцати вечера поток иссяк, но девочки разочаровали – после
полуночи хлынет новый. Ушли те, кому требовалось заправиться
алкоголем, а придут те, кому хочется гулять, вот тогда и
начнется настоящая ночь. Передохни…

Откуда библиотекарше было знать, что «Смак» – одно из самых злачных
мест в городе? Что молодежь здесь не просто тусуется, но
приходит с намерением оторваться по полной, начудить. Что
именно сюда, например, заваливаются самые отвязные гаишники
тратить взятки, выуженные с водителей?

Ей придется еще полюбоваться, как плюгавый, зализанный милиционерик
будет вытаскивать из кармана брюк пачку разноцветных купюр,
стянутых резинкой, вырывать из неё стольник и кричать:
сигарету!

Бумажка плавно проплыла в воздухе, а гаишник уже ушел к столику, где
официантка услужливо расставляла тарелки. Мария, поймав
купюру, решила, что сигарету надо поднести.

Она выставила на стойку крохотный серебряный подносик с сигаретой и
сдачей, но Оля, проходя, быстро его скинула.

– Убери. Он уже забыл. Сейчас мы его раскрутим…

– Расплатитесь, пожалуйста, заранее,– повисла она с блокнотиком над стражем.

– Неси заказ, бля!

– Готовится, на плите стоит. Нет, серьезно – люди собираются, мне
некогда следить. Заплатите по счету и празднуйте.

– Курвы, бля. Кому не верите?! Мне не верите? – милиционерик
разорвал резинку.– На, гляди! – и бросил пачку в лицо Ольге.

Деньги разлетелись по залу. Оля с подоспевшей Юлей поспешно собирали
их с пола, подлезая под столы, совали в карманы фартуков,
бубнили:

– Вы платите, а не размахивайте. Денег мы, что ли, не видели.

– Курвы. Сколько там, за мясо?

– Шестьсот семьдесят.

– Ни х… себе!

– Так ведь самое дорогое, что есть в меню, берете! Проверьте, записано.

– Бери тысячу. На х… сдачу!

– Гуляйте, товарищ милиционер! Если что – мы рядом! – и с набитыми
карманами девочки подбежали к Марии.

– Спрячь. Утром разберемся. Если мент просечет, что денег нет –
отдай. Скажи, выронил, а мы подобрали.

Потом девочки позвонили в дежурную часть и обеспокоено сообщили, что
в «Смаке» опьянел их коллега:

– Люди смотрят. Может, вы его заберете? Сами знаете, какая публика к
нам ходит. Как бы чего не случилось…

Наряд живо забрал уже невменяемого сотрудника своих органов, а
деньги достались бригаде, каждому чуть не по недельному навару. И
так, сказали девочки, уже третий раз. Сколько же грабастают
остальные, если этакое чмо счету деньгам не знает?
Милиционерика ненавидели. Когда он перестал появляться в баре, никто
не пожалел.

4.

После увольнения из библиотеки Мария решила, что дождется пенсии
дома. Оплакав обиду, подумала, что так даже лучше: не надо
бегать исполнять пустые обязанности, доказывая при этом, что ее
профессия необходима обществу. Она сама уже разочаровалась в
своей работе, особенно после того, как в библиотеку
устроилась некая девушка и за полгода деятельности доказала: то,
что делают они – преступление.

Заведующая не узнала, кем трудилась девушка раньше – было все равно.
На заработки за кордон укатила прежняя соратница, и
требовалось просто восполнить освободившуюся клетку в штатном
расписании. Но девица та, увидев, как часто и подолгу в
библиотеке пьют чай с праздными приятельницами, как суетливо торгуют
московскими кофточками, пока редкие посетители отыскивают на
полках какое-нибудь чтиво, – буквально покрыла всех
презрением. Лучше, сказала, вы бы совсем заведение закрыли, чем
превращать его в эшафот для убийства времени. Так и сказала.
Мария долго возмущалась и насмехалась вслед вместе с
обиженными друзьями библиотеки. А в душе знала: девушка права.

Читателей приходило все меньше, новые поступления состояли из
пары-тройки глупых детективов. Когда в библиотеке стали спрашивать
сборник кратких пересказов романов русской классики, и
заведующая системой посоветовала Марии Павловне обязательно
приобрести сборник («на рынке, я видела, продавали»), у Марии
совсем опустились руки. Если уж они, носители книжной
культуры, станут вместо нормальных книг выдавать читателям подобную
писанину, это – каюк.

Зачем она вообще здесь сидит? Почему позволяет всяким начальницам
устраивать в библиотеке пьяные застолья?.. Со своими
несчастиями она давно поглупела, но не настолько, чтобы перестать
понимать, зачем существуют библиотеки и книги в них.

Всё, хватит переживать. Буду сидеть дома, завтракать, когда хочется,
валяться на диване и читать, наконец-то – читать! До боли в
пояснице. Наверстывая упущенное, возвращая себе покой и
забытые книжные переживания. Шестой десяток лет. Она не
нарушила ни одного правила игры: детей вырастила, муж в порядке,
дом полна чаша, квартира просторная, рыбки аквариумные.

Мария не успела даже выбрать книгу. Колесо прежней жизни
стремительно заскрипело под гору, рассыпаясь в труху.

У дочери где-то украли сумку. С ее привычкой всё своё носить с
собой, это обернулось трагической потерей документов, нескольких
тыщ долларов (откуда у Катеньки оказались в сумке тысячи
долларов?!), ещё каких-то бумаг, из-за утери которых дочь
буквально бросалась на стены. Мария не узнавала ребенка. Катенька
все двадцать пять лет разговаривала шепотом, не то, чтобы в
ярости бранить матом и родину, и город, знакомых и
незнакомых людей. В одночасье вдруг собралась и укатила, сказала, в
Москву.

– Меня не жди. Вернусь не скоро. Звонить буду сама.

Когда поезд тронулся, она прокричала из-за плеча проводницы:

– Мамочка! Ты мне очень нужна! Но потом, потом! Чтобы не было –
дождись меня!..

Мария даже не заплакала. Ничего не понимаю, ничего не понимаю,
твердила она обратной дорогой и думала, что остались еще сын,
муж, мама, чьи капризы следовало выполнять. Дождись? Господи,
разве она никогда не ждала? Разве было у нее за душой что-то
еще, кроме интересов семьи? Ни одной близкой подруги! А
почему? Потому что на дружбу не хватало уже сил и времени. Но
главное – времени, этой непонятной субстанции, в которой все
жили, а она, в суете, ни ощутить, ни разглядеть не могла.

Внешне ей удавалось всех обмануть. Моложавая, благополучная. Всегда
сдержанна, спина прямая, руками зря не машет. Узкие юбки,
узкие свитерки. Резкое белокурое каре с низкой челкой. Четкие
линии подкрашенных глаз. Неизменные шпильки от десяти
сантиметров и выше.

Никто не верил, что ее женское время на исходе. Многие подозревали
бурные адюльтеры на стороне.

А у нее одна слабость и существовала – шпильки. Не могла без них.
Она и Катю научила ходить исключительно на каблуках, чем выше,
тем лучше – пусть завидуют!

Вечером Мария сбрасывала туфли с уставших ног и тут же неуклюжие
ступни по-медвежьи заворачивались внутрь, а попа отклячивалась,
провисали щеки и никли плечи. И только высота возвращала
натянутость тетивы, выпрямляла спину и втягивала живот.

Плохо обстояло с маникюром. От стирки-готовки ногти крошились, а от
возни с фолиантами в окоемы набивалась пыль и мучили
заусеницы. Руки были некрасивы, в дорожках взбухших вен.

5.

Солнце слепило непомерно. Но разогреть ночную стылость пока не
успело. Мария на ходу растерла замурашенные предплечья. В дневной
плавильне и в голову не приходит захватить кофтенку с
рукавами. Потом мерзнешь.

Всегда так: живешь и думаешь маленьким умом, большой припасаешь для
серьезного случая. А он не приходит и не приходит. И вдруг
ты догадываешься, что минувшие дни – это и была череда
серьёзных случаев, а то и вех судьбоносных, но маленький ум все
заглушил, оглупил, не позволил вглядеться.

Так произошло с Сережей – воплощением её грез о любви.

В животе сжалось от произнесенного имени. Или она просто подумала?
Скрипнув зубами, Мария убыстрила шаг.

Она спешила в банк, пока не скопились во все окошки очереди. Сегодня
срок очередного взноса. Если такими темпами погашать ссуду
и дальше, с банком можно распрощаться за пару лет вместо
пяти, отвязав долговую петлю.

Три тысячи долларов, которые Ваня попросил её найти, когда угробил
чужую машину, казались такой немыслимой суммой, что Мария,
оформляя кредит, знала – их всех загребут в тюрьму. На
библиотечную зарплату в две тысячи рублей нельзя погасить даже
проценты.

Отцу решили ничего не сообщать. Он бы нашел деньги и без банка, но
сказать, значило обречь семью на ежедневный скулеж и скандал.

– Бездельник!– стал бы он выговаривать сыну.– Я уже в двадцать лет
зарплату домой носил, а ты всё из нас тянешь. Тупица, неуч,
материно воспитание!

Ваня, конечно, не совсем правильно себя ведет. Не учится и не
работает, только девушек на «Волге» катает. Она у него точно
такая, как у главы районной администрации, номер на одну цифру
отличается. Черный бумер – так зовут Ваню друзья. Но разве это
Мария потакает сыну, периодически снабжая его новой
машиной? Вот и недавно, обещано «Волгу» заменить наконец иномаркой.
И разве это она отмазала сына от армии, когда Ваня не
только был уже призван, но даже учебные сборы проходил? Вспомнить
жутко, как через неделю после отъезда Иван постучался домой
– сбежал. Взял и сбежал, не захотелось дальше жить в
казарме. И ничегошеньки ему за это не было. Ни армии, ни
наказания. Третий год раскатывает по городу, как ни в чем не бывало.
Трудно сказать, рада ли Мария была результатом. Но если тебе
– мысленно спорила она с Валерой,– легче договориться с
военкоматом, чем наставить сына на путь истинный, то молчи,
пожалуйста. Вообще молчи, не вспоминай, что ты глава семейства
и должен в кулаке держать всех. Мы и так помним, сами, пока
ты создаешь где-то свою другую жизнь.

Три тысячи долларов – это была их с Ваней тягучая тайна.

К тому времени мама, никогда не унывавшая, неугомонная в стремлении
видеть свет, общаться с людьми, стала вдруг жаловаться на
боли, тут и там. Потом и вовсе слегла. Не прошло и месяца, как
веселая женщина, до семидесяти лет имевшая кавалеров,
превратилась в плаксивую развалину. Здесь не так, там не то.

Мария никогда никому не прекословила. Избави бог!.. Тем более,
матери. Всё нагромождение капризов, указаний по лечению,
исполняла. Пришлось даже какой-то чертов камень искать.

– Люди говорят – огромной силой обладает! Натрешь порошку с него,
посыплешь язву, и – как рукой, никакого следа назавтра.
Съезди, Маша.

– А что делать с этой кучей лекарств?

– Выпьется. Бабе Стеше отдашь.

– Отдашь! – молча возмущалась дочь. – Ты, что ли, деньги за них платила?!

Мать с хрустом срывала с ног окрашенные сукровицей бинты.

– Ищи камень, Маша!

Нашла.

Недалеко и был – час езды на автобусе да по лесу полчаса пешим ходом.

От остановки вглубь уводил нахоженный, утрамбованный желтой хвоей,
путь. Дробь дятла да радостные всполохи птичьего крика в
кронах лишь подчеркивали окружающую тишину. Тропа постепенно
ссужалась, теряла строгую линию, заманивала в заросли.

Мария даже не догадалась подумать: а вдруг она оборвется и оставит
ее в гуще папоротника наедине с поваленными корягами.
Наступит ночь, а с нею – волки, куски отрываемого мяса.… Не до
сказок. Сказано идти – вот и идет. И голову фантазиями не
забивает. Главное – камень отыскать. Чтобы мама жалобами не
изводила.

Скоро тропка вывела ее на просторный взгорок. В конце заросшего
травой поля рядком стояли старые бревенчатые дома. Деревню
предваряла железная нога с вывеской: Белоблядово.

– Ну и название, – удивилась Мария.

– Нормальное, русское. Испоганили народную речь, теперь удивляются.
– В тени дома на лавочке сидел плотный молодой мужик, в
резиновых сапогах, длиннющей байковой рубахе навыпуск. Гладко
выбритый рот блестел золотой фиксой. – Кого ищешь, красавица?

– Чертов камень ищу. Мама болеет.

– А… По адресу, да. Присядь рядышком. Не бойся! Мы здесь без лихих
людей обходимся. Был один – вывели.

– Куда вывели?

– В расход! – засмеялся мужик. – Не бойся, говорю. Федором меня
кличут. Сижу вот, греюсь, жду таких, как ты. Непременно
кто-нибудь следом явится. Вместе и пойдем тогда.

– За камнем?

– За ним, родимым.

Ждали недолго. На взгорке выросла кучка ярких спортивных костюмов.
Гуськом двинулись за Федором.

Белая глыба, вроде известняка, торчала на задах деревушки, укрытая
от взоров шатром из еловых лап.

На земле сидели несколько человек, пели под гитару что-то про
васильки и колокольчики. Гитарист, зарытый по брови и плечи в
спутанные льняные волосы, посмотрел на прибывших.

– Вот и друзья! Батюшка ждет нас!

Начались какие-то хороводы. Мария так устала, что не удивлялась
ничему. Секта? Пусть. Только бы дали вожделенный кусочек.

Она ходила вкруг валуна, взявшись за руки чужих людей, подтягивала
незнакомые мелодии, улыбалась, когда ее одобрительно
оглаживали по плечу.

Наконец обряд завершился. Мужик с фиксой долотом отсек от чертова
камня упругие осколки. Раздал гостям. Мария протянула сто
рублей.

– Продуктами бы лучше. Нам обычно хлеб несут, варенья-соленья.
Ладно. В ямку денежку положи, вон – рядом с батюшкой.… Эх,
городская, глупая. Камень-то и есть – батюшка наш. Разве не
поняла?

– Поняла, как же, спасибо. У вас батюшка, у нас – матушка. Можно идти?...

О походе в Белоблядово она никому не рассказала – стыдно.

Порошок матери не помог. Ноги по-прежнему истекали бледной кровью, а
старуха каждый вечер вручала новый список чудо-лекарств из
телевизора.

Своей болезнью она окончательно превратила дочь в загнанную лошадь.
Принеси то, не знаю что; сбегай туда, не знаю куда; сделай
то, не знаю что. На последнем издыхании Мария бегала и
приносила.

Она понимала, что мамины причитания губят их обеих, но не решалась
проявить волю – положить старуху в хорошую больницу,
обследовать, определить, наконец, что с ней происходит. Вместо
этого, мечась между работой, семьей, мамой, поставив крест на
Сереже, она бестолково, но старательно выполняла ее поручения.

Скоро мама умерла. В похоронной сутолоке Мария услыхала: залечила дочка…

(Окончание следует)