Литературная критика

Вяч. Вс. Иванову – 80 лет.

Еще в начале 20 века русская гуманитарная наука была частью мировой
гуманитарной традиции, в середине 20 века только
университеты сохраняли почти подпольно тление этой традиции. И только
оттепель 50-х в России способствовала появлению ученых –
можно сказать «подснежников», гуманитариев мирового масштаба.
Целая плеяда учёных, родившихся уже во времена железной не
свободы, возникла как бы из небытия. Это и Аверинцев и Лотман,
Топоров и Мелетинский, Гаспаров и Вячеслав Всеволодович
Иванов. Последний из этой плеяды учёных, кто продолжает
работать, читать лекции и длить участие гуманитарной науки в мировой
традиции.

Я всего лишь литератор, и мне трудно адекватно оценить то множество
дисциплин и отраслей науки от исторической лингвистики до
антропологии, в развитие которых Вяч. Вс. Иванов внёс
существенный вклад.

Но я могу судить о литературе, в которой имя Иванова существует
заметно, ярко и главное обособленно от нынешнего течения
литературы. Яркость и обособленность, конечно, обусловлены тем, что
в чехлы слов нашего будничного словаря Иванов заключает
содержание, оснащенное прежде всего его громадным даром, а
потом уже «потом и опытом» – (так называется его последняя
замечательная книга, которая дает представление об Иванове как о
литераторе).

Чего стоят только в стихотворении Иванова круглые фонари по бокам
эскалатора, уходящие вниз, похожие на души мертвых
спускающееся в ад. Здесь и Данте и Вергилий и до сих пор до конца не
прочитанная мифологема античного представления о смерти. Не
случайны строки и его другого стихотворения «Ты рядом шла, как
Беатриче». Или – «Я при жизни оказываюсь в аду, как в
бреду»….

Воспоминания Иванова о той горизонтали современников, среди которых
он жил и был сам из их высокого числа – Ахматова. Пастернак.
Якобсон, Лотман, Топоров. Аверинцев также насыщены
избыточной, не внешней интеллектуальной силой, которая соразмерно и
по-катулловски точно и бессмертно передаёт дыхание, волю,
беззащитность и величие этих духовных героев нашего времени.

Участие Иванова в сюжете написания Пастернаком письма перед
исключением из Союза писателей, ощущения мальчика привязанного к
санкам, которого отец везёт по дороге, спускающейся к речке
Сетунь в Переделкине, вызывают ощущение твоего внутреннего
присутствия в этом событии. Такое я испытывал только при чтении
стихов Катулла.

Сам Иванов достаточно подробно описал горизонталь среды своих
выдающихся современников, объединенных интеллектуальными и
духовными устремлениями. Но мне бы хотелось вернуться к вопросу о
том, откуда могла возникнуть плеяда выдающихся филологов
посреди казалось бы вытоптанной вульгарным марксизмом научной
пустыни? И здесь придётся вспомнить о вертикали гуманитарной
традиции, в которую вписано имя Вячеслава Всеволодовича. Я
попробую размотать только одну из нитей этой вертикали.

Совсем недавно в одном из случайных разговоров с Вяч. Вс. о
Владимире Николаевиче Топорове выяснилось, что лекции по античной
литературе все мы слушали у Сергея Ивановича Радцига, одного
из выдающихся профессоров Московского университета.

В студенческую бытность я был увлечен генеалогией отечественной
культуры (как и положено туземцу из провинции, попавшему в
знаменитый Московский Университет), и первые вопросы, которые в
перерывах между лекциями я имел счастье задать Сергей
Ивановичу, были не о греческих реалиях, а о его учителях, и одно из
имён, которое прозвучало в ответах Радцига, было имя
Владимира Иванович Герье.

Ученик Грановского и Соловьева, Герье, живший на квартире у друга
Грановского Кудрявцева, мог говорить с Грановским, «из рук в
руки» получая некий ДУХ Мировой Филологической Традиции.

Герье же, человек и ученый замечательный, в свое время слушал помимо
Грановского и Соловьева лекции Моммзена, Дройзена, Кепке, к
тому же и со Станкевичем его связывали родственные
отношения: он был женат на – Авдотье Ивановне Станкевич. Думаю, в
домашнем кругу они часто вспоминали Грановского, более того, в
то время как Станкевич писал биографию Грановского, он
пользовался книгами библиотеки Грановского, которую Герье
перевез к себе в дом.

Герье в отличие от других профессоров любил проводить занятия со
студентами у себя дома в Гагаринском переулке. (Возможно, я
выбрал семинар Н.К. Гудзия по древнерусской литературе еще и
потому, что он, как и Герье, проводил его у себя дома, на
улице Грановского (теперь, к сожалению, ставшей Романовым
переулком)

Кстати, мой первый доклад на семинаре Гудзия «Дохристианский пантеон
в «Слове о полку Игореве» стал началом моих многолетних
занятий язычеством Древней Руси, позже вылившихся в попытку
составить словарь основных сюжетов русского народного
искусства.)

И ещё одна особенность отличала Герье – по словам Кареева, – лекции
его в большинстве случаев были не лекциями, а популярными
беседами.

Мне кажется, что через Радцига эта особенность могла перейти и к
Вяч. Вс. Иванову, в лекциях которого слышимы черты
доверительных, метасодержательных бесед. (Во фразе Толстого «Андрей
подошел к Наташе» «гудят недра», в то время как та же фраза N –
только пустой «чехол слов»).

Таким образом, современника Пушкина, Тимофея Николаевича
Грановского, учившегося в Берлинском университете у Ранке, Раумера,
Савиньи, Вердера, Ганса, посещавшего заседания кружка Н.В.
Станкевича, встречавшегося с Герценом, Чаадаевым, Катковым,
братьями Киреевскими от Вяч. Вс. Иванова отделяет всего лишь два
посредника – Герье и Радциг.

Думаю, любая Мировая Традиция, случившись, не умирает, просто
существует либо при свете времен, либо во тьме времен, но
обязательно существует

Вяч. Вс. Иванов один из великих наследников, держателей и
продолжателей Мировой Традиции, и надеюсь, на нём она не оборвётся.