Проза

Мне всегда казалось, что что-то отделяет её от всех нас. Словно она
была ангелом или каким-то заоблачным существом.

Начать с того, что даже имя у нее было необычное и редкое – Нелли.

Два мягких звука-слога. Не-Ли. Волшебное и нежное эл делается еще
более нежным и волшебным из-за присутствия в конце «и». Имя
Нелли – имя сказочного персонажа или героя какой-нибудь книги,
но не имя жестокой и грубой реальности, как мне казалось.

У неё были песочные волосы хрупкая девичья или даже девчоночья фигурка.

Но главным качеством была милость. Никакой агрессии или злобы в ней
я не замечал.

Это было тем более удивительно, что дизайнеры, подгруппе которых она
принадлежала, были в основном девочками из рабочих семей.
Резкими и диковатыми (под стать основному училищу). В училище
вообще было весело и дико. Жестоко, но радостно.

Эта дикость ( сказать мягче, бойкость ) даже очень шла им, город (с
большим количеством заводов) вообще славился девушками с
пацаньичим характером.

Но Нелли была из другого теста. От всех остальных её будто бы
отделяла невидимая но существующая стена. Она была с нами и
одновременно нет.

Первое озарение, первый сигнал я испытал еще в самом начале учёбы.
Тогда я ещё не знал что Нелли – это Нелли, (то есть ангел) и
следовательно не обращал на неё никакого внимания. Все
только начиналось и я еще не выучил даже имена и половины
одногруппников. Нас живописцев по какой-то неясной причине (
кажется, сломался замок нашей мастерской), временно отправили
заниматься в кабинет дизайнеров.

Мы набились, как овцы в загон. Людей еще не начали отчислять и среди
мольбертов и стульев с красками, дизайнерам (группе более
многочисленной чем наша) самим было тесно. А теперь
приходилось почти что не обниматься с друг другом. Мы стояли как в
плотном автобусе, стараясь не пялиться друг другу в глаза.
Кто-то пытался осторожно передвигаться вдоль стен.

Одна из невзрачных девочек, черты лица не оформлены, взгляд
прозрачный и светлый струящийся, с которой я случайно оказался
рядом, с улыбкой спросила меня, взглянув вверх

– О! А вы зачем сюда?

– А нас теперь сюда послали к вам, – сказал я, глупо сочиняя на ходу,–

теперь мы всегда будем у вас заниматься…

Я чувствовал себя тогда злобным панком. Я поссорился со всеми с кем
мог, бросил ВУЗ и ушёл учиться в училище на художника. Ни
ссора с родителями, ни отговоры друзей, ни то, что у меня не
было ярко выраженных способностей и никаких совсем навыков (я
не держал карандаша восемь лет) меня не остановило. Все
знакомые смеялись надо мной, и чтобы смеялись меньше, я
старался скрывать, что учился когда-то в ВУЗе.

Одновременно унизив меня, мир распахнулся, показал красоту.
Искусство проникло в кровь, словно наркотик. Я чувствовал
необыкновенное волшебство происходящего и в то же время – безумие. Это
была катастрофа всей моей жизни. Но катастрофа под хохот.

Мои слова, впрочем, действительно могли оказаться правдой. Училище
было театром с картонными декорациями. В нем вечно что-то
чинили переделывали, тасовали кабинеты, выдумали один бред за
другим, самое невозможное и фантастическое могло воплощаться
в реальность.

Микулич, наш педагог, носился с идеей сделать из училища колледж, и
мы полусерьёзно шутили, что таким же макаром он может потом
сделать из колледжа академию и мы невольно окажемся
учащимися вуза.

– Правда?... – спросила девочка, и её лицо выразило такую чистоту
свет и искренность (такой откровенности на моей памяти не
выражало ни одно лицо) , что я невольно задержал внимание и
выделил её из всех остальных. Одна сторона моего существа
захотела вдруг упасть на колени и раскаяться во всех моих грехах,
но другая, которой стало ещё смешнее и которая не смогла
сдержать улыбки, торжествовала.

– Конечно! – ответил я, полусмеясь, таким тоном, что стало совсем
понятно, что я вру.

– Да, конечно, – ответила Нелли, и искренность сменилась недоверием и

маской защиты.

Выделив тогда Нелли я тут же забыл о ней.

Чуть позже, парень на курс старше психопат Роман Феденев, сошедший
позже с ума, прибежал как-то к нам в мастерскую с
восхищенными глазами. У дизайнеров был какой-то просмотр, и Феденев,
там побывавший, вдруг сообщил. «У вас в группе есть девчонка,
которая рисует по-настоящему хорошо»

Сумасшедшие глаза Феденева горели искренним восхищением, что меня поразило.

На моей памяти он никогда никого не хвалил. Только ругал, разъедая
словно серная кислота. Я лениво (делая вид, что мне пофиг,
что он говорит) решил сходить посмотреть.

Да, рисовать она умела: её нежные розоватые акварели (она
предпочитала тёплые тона) были волшебны и божественны, сделаны
казалось из самого воздуха. Мы тоже учились рисовать, нам следовало
ещё пройти долгие годы мучений и тренировок, годы душевных
и физических мук, чтобы вытащить свои таланты на свет, а её
– уже был явлен во всём великолепии. Было чему завидовать.

Конечно, мы любили Нели не только за её картины (работы, если
говорить нашим языком). Были и другие люди, достигшие
определенного мастерства, – был Рустам.

Широкий татарин с вихляющей походкой, с узкими щёлками глаз, в
огромных очках с толстыми стеклами. Его рисунки были похожи на
него: приземисты и... необыкновенно живы.

Рустам был работоголик со зрением минус шесть. Он ходил рисовать
даже в минус тридцать, когда сквозь варежки руки отмерзали.
Даже тогда он приносил папку великолепных графических
зарисовки.

– Как ты это делаешь? – спрашивали его, – при таком то морозе? Водку
что ли глушишь?

– Выйду, нарисую, потом зайду в какой-нибудь подъезд, отогреюсь и
дальше иду...

Ещё, чтобы раздобыть лучшие виды, он лазил на крыши, рискуя жизнью.

Однажды, чтобы понравиться одной первокурснице Рустам рассказал ей
про крыши (остальных подобные сведения восхищали)

– Ну, это совсем надо быть долбанутым, чтобы на крыши зимой лазить,
– прокомментировала она.

Рустам расстроился и убежал.

Был Феденев, съезжающий от невероятного напряжения и концентрации.

Высокий и худой с длинными волосами, похожий на сумасшедшего
дирижера или мультипликационный персонаж. Он раньше учился на
бармена, а потом, неожиданно для самого себя, поступил в то же
училище на живописца. Видимо, это решение далось ему нелегко
(живопись не приносит денег), и он сам себе казался кретином.
В первый год он сделал мощный скачок. Потом стал на всех
орать. Потом у него был инсульт, потом он куда-то исчез...

Все эти люди, достигшие определенного уровня мастерства были словно
полубоги, или даже боги. Подобно тому, как в античных мифах
присутствует много богов, и они ничуть не теряют
индивидуальности... Так было и здесь, каждый был неповторим и ярок. От
каждого шёл свет.

Но в Нелли, повторюсь, присутствовало нечто особенное. Стоило ей
придти к нам и тогда чувство радости посещало нашу подгруппу.
Словно солнечный зайчик вдруг проникал в кабинет и скользил
по паркету.

– Нелли пришла, – говорила кто-нибудь из девчонок. Мы все улыбались.

Нелли тоже улыбалась, здоровалась, проходила, глядя на работы, о
чём-то беседовала с кем-то из девчонок и уходила обратно, не
докучая. Словно некая мистическая аура окружала её. Мы
уважали, или скорее восхищались ею. Любили. А то, чем восхищаешься
и любишь, не уважать нельзя. Даже женоненавистник Жаков (его
прыщеватая физиономия отчего-то нравилась девушкам, и они,
бывало, кружили вокруг него, как саранча, напрашиваясь на
знакомство, – но Жаков был упорен в своем одиночестве и
буквально отмахивался от них кисточкой) – даже он хорошо относился
к Нелли. Позже выяснилась, что Нелли вегетарианка, а также
является строго православным человеком. Вся их семья была
православной. Летом она ездила в какой-то специальный
православный лагерь при монастыре.

– А чем вы там занимаетесь? – спросил я как то. Мне действительно
было интересно. Я подумывал, что может тоже, если ничего из
меня не выйдет, уйти в религию. Поселиться где-нибудь в
деревне. Растить пшеницу. И ходить в церковь. Мальчики – на поле,
девочки – на огороде. Какая простая и гармоничная жизнь,
думал я и представлял что-то простое и тёплое, как кусок
нагретого солнцем бревна.

Чуть позже я понял что Нели была красива – то есть, возможно, скорее
духовной красотой, нежели физической – ореол нежности и
простоты окружал её. Черты лица были приятны, тоненькие руки и
ноги. Была она похожа на ребёнка. Художники, особенно
девушки, часто бывают инфантильны в строении.

Микулич почти с первых дней стал отправлять её в Питер. Он постоянно
всех куда-нибудь отправлял. Ты вот поедешь туда-то, а ты
туда то – там есть специальный ВУЗ, как раз для тебя. Нели,
конечно, должна была ехать в Питер в какое-то престижное
место, я тоже собирался в Питер, на скульптора.

– Вот и поедете вместе, – сказал Микулич.

В тот год мы никуда не поехали (было ещё рано – слишком далеко до
окончания) но в последующий я стал собираться. Встретил Нелли
в коридорах училища.

– Ты как? – спросил я, – в этот год никуда не поедешь?

– Нет, – сказала Нелли, – и в последующий не собираюсь, мне и здесь
неплохо...

Вот чёрт, – подумал я. Я тогда на неё обиделся. Я считал, что в
жизни нужно добиться многого, и если у тебя, к примеру,
существует талант, то его надо развивать. А у Нелли талант
несомненно был.

Самый лучший человек в группе, думал я, и ни хрена ей не надо, будет сидеть

в своей провинции тупо всю жизнь. Обывателей я тогда ненавидел
жутко. Я тогда видел много примеров подобного рода, как я считал
дезертирства. Девушка Люба, из группы Феденева (у неё был
явный талант к живописи) зачем-то упорно поступала на высшее,
связанное с математикой. Хотя этот предмет она на дух не
переносила, и он ей совсем не давался. Однажды, она уже
отчислилась с высшего (училась на программиста) и пошла в
художественное училище, но потом снова (через год-два) засобиралась
поступать и поступила на какие-то дизайн – технологии, где
опять требовалась работа с цифрами.

– С художником ненадежно все, – говорила она, – можно зарабатывать,
а можно нет, мне же нужен верный кусок хлеба.

– Со специальностью, в которой не разбираешься, ещё не надежнее», –
говорил я, но она отмахивалась.

Надо сказать, Нелли была уже вполне взрослым человеком: она
зарабатывала ведением детского кружка. Однажды летом, по дороге на
пляж, я встретил её в окружении учеников – детей лет десяти
двенадцати. Среди них она смотрелась вполне гармонично –
сама, как ребенок. Мы немного поговорили. Потом мне пришлось
выходить.

Вскоре я уехал в Москву, там было тяжело, но мне удалось закрепиться
и продолжить идти к своей цели. Кое-чего мне удалось там
добиться, это кое-что очень порадовало бы меня раньше (если б
мне кто-то сказал, что моё будущее будет таким, я бы прыгал
от счастья). Однако теперь (после достижения), это уже не
казалось мне столь значительным.

Через два года я на пару недель приехал в город погостить.

Я был оборван и истощен, худ, словно бродячий пёс, или словно
сидящий на длительном голодании йог. Удача, повторяю, шла рядом со
мной, и я не собирался отступать, но всё-таки жизнь
серьезно измотала меня, и мои позиции уже не были столь жёсткими и
однозначными, как раньше.

Я стал спрашивать, как живут мои друзья и знакомые. Я узнал, что
Жаков успешно поступил в академию и теперь пытается оттуда не
вылететь. Что он учится в группе из двенадцати человек –
единственный парень из девчонок, которые говорят на уроках про
мастурбацию и маточные боли. Что Рустам почему-то завалился
на экзаменах, закомпексовал, уехал в родную деревню, женился
и теперь занимается не пойми чем. Что Люба успешно поступила
на какие-то дизайнерские технологии (друг помогает ей с
точными дисциплинами). Среди прочих новостей я узнал, что Нелли
вышла замуж за одноклассника и теперь беременна.

За одноклассника? – подумал я, – неужели больше не за кого? На
секунду это показалось жалким и беспомощным. Но тут же я
почему-то обрадовался за неё.

Впрочем почему бы и нет?! Я вспомнил, как видел её летом в автобусе
с детьми. Я подумал что, может, мои размышления не являются
такими уж обязательными. Что жизнь гораздо разнообразнее,
чем я полагал до этого.

Неллин образ с тех пор для меня стал полным и законченным, словно
шар. Словно речь шла о картине, которой для совершенства не
хватало несколько мазков и которая теперь их получила. Я
никогда не любил ее (как мужчина женщину), мы не были даже
друзьями, и говорили не так часто. Но я почему-то вспоминаю её –
чистый свет глаз, улыбку, тоненькую фигурку... Я иногда
вспоминаю её, и тогда на душе становится хорошо.