Онтологические прогулки

Ж.М. Панильон

"Натюрморт"


1.

Разговор о ресурсах приходится начинать на пустом месте: трудно предпослать этому разговору что-либо, не превращая предпосылку в свой ресурс. Трудно отказаться от этого разговора: как иначе убедиться, что ресурсы имеются? Ресурс - вещь по необходимости рекурсивная: необходимо постоянно прибегать к ресурсам, чтобы убедиться, что они остались на своем месте. Чтобы иметь ресурсы, нужен парад ресурсов, учет и переучет ресурсов.

Ресурсом следует считать все, что считается ресурсом в данный момент, или все, что мы считаем ресурсом в данный момент (на вопрос кто такие мы следует, очевидно, ответить: мы - это те, кто имеет ресурсы и поэтому может быть ресурсом для себя самого: Я и Ты могут быть ресурсом только друг для друга). Может ли быть ресурсом вещь, если она не осознается как ресурс? Но если мы берем эту вещь в ресурс, то никто не сможет утверждать, что эта вещь не является ресурсом. Нам не нужно класть эту вещь в копилку, как чеховскому Тригорину - мы берем ее в ресурс в тот момент, когда мы ее берем. Кто сможет доказать, что Родина,
Сталин и само слово "ресурсы" не были ресурсами в эпоху, когда они были схвачены в ресурс? Ресурсы являются ресурсами в тот момент, когда они схвачены. Эпоха ресурсов длится не дольше мгновения, по крайней мере, мы убедились, что наши ресурсы перестают быть ресурсами в одно мгновение.

Пользование ресурсом предполагает пользу ресурса. Ресурс полезен, поскольку он позволяет прибегнуть к ресурсу, вооружиться ресурсом, иметь ресурс в ресурсе, похоронить ресурс еще глубже. Ресурс - это вещь, которую можно взять в ресурс, то есть не использовать, а наоборот задвинуть, припрятать, даже забыть о ней, чтобы еще надежнее ее иметь. Ресурс помещается в позабытом, откуда его уже нельзя достать, где он сохранится надежно и навсегда.

Чтобы иметь ресурс, нужно хорошо и надежно его забыть. Это значит, что инструмент не может быть ресурсом, потому что он уже извлечен из запаса, обналичен и поэтому бесполезен. Согласно схеме
Троцкого, чтобы достичь победы, пролетариат должен вооружиться орудиями победы: имея на вооружении учение
Маркса, большевистскую партию и
мозг Ленина, пролетариат может быть уверен в своей победе. Постоянно вооружаясь, пролетариат откладывает победу, но это не отсрочка-difference: ресурс всегда остается на своем месте, поэтому всегда имеется. Ресурс должен оставаться в ресурсе, поэтому резерв не может быть ресурсом. Чтобы иметь ресурс, надо суметь его позабыть, уметь не извлекать. Одним и тем же движением мы приобретаем ресурс и забываем, фактически избавляемся от него.

Закладка ресурса не совпадает ни с броском-Entwurf, ни с вытеснением-Verdrangung. Если это бросок, то такой, каким богатырь забрасывает палицу за облако, превращая свое орудие в ресурс (однако, поскольку он всегда может это сделать, он может этого и не делать)

^[1]
. Скорее всего закладка ресурсов - это увертка:

... потом аккуратно и щеголевато увертел их в чистую белую бумагу и обвязал тоненькою тесемочкой, тоже накрест, а узелок приладил так, чтобы помудренее было развязать. Все это хранилось у него до времени под диваном ("Преступление и наказание").

Ресурс увертывается, укладывается, прячется в складку Бытия. "Заклад" - под диваном. Укладка - под кроватью. Топор - в петле под мышкой. Деньги - в конверте под подушкой.

Ценность забытого в том, что его уже нельзя забыть, оно неизбывно. В за-бытое прячется само Бытие, поэтому в Бытии находит свой ресурс
Хайдеггер: не стоит помещать свои ресурсы ближе, чем в забытом. На фундаменте забвения строится общество: содержанием общественного договора, по Фрейду, является забытое убийство прародителя, однако поскольку убийство забыто, то не важно, было оно или не было - важно, чтобы оно оставалось забытым.

Размещая наши ресурсы в забытом, мы не можем собрать наши ресурсы: мы имеем наши ресурсы способом растерянности и меланхолии. Размещаясь в забытом, мы не знаем, кто такие мы.v

Крупные ресурсы коммунизма всегда уже забыты или растеряны в советском: мы имеем наши ресурсы способом падения в советское. Постсоветская ностальгия, беря советское в ресурс, вооружается советской меланхолией, схватывает наш ресурс: мы имеем себя способом схватывания.

Чтобы иметь забытое, нужно прочно о нем забыть и вместе с тем постоянно помнить, что оно имеется. Забытый ресурс - искусственное бессознательное (Никола Абрахам): если субъект не может избавиться от травмы с помощью работы траура (например, в силу запрета на траур), он вынужден ее инкорпорировать - похоронить травму внутри себя. Так возникает крипт - "закрытая зона внутри Эго"

^[2]. Сознание хоронит травму в себе, с помощью себя. Работа сознания сводится к тому, чтобы не осознать то, что в нем похоронено.

В зону забвения помещается то, что невозможно забыть - незабываемое. То, что нельзя вытеснить, "выбросить из головы", приходится спрятать вглубь тела (в этом, согласно Н.Аврааму, причина некоторых соматических болезней)

^[3]. Здесь важен однако еще один момент: хороня травму в себе или запирая ее в темнице тела и делая тем самым неизбываемой, сознание овладевает травмой - не только потому, что имея травму, сознание уже не может получить травму, но и потому, что оно владеет материалом травмы и поэтому может распоряжаться травмой.

Травма как собственность - богатый, возможно, самый богатый ресурс, поскольку она гарантирует постоянную защищенность от травмы. Проблема в том, что сознание-собственник травмы не может иметь никакой другой собственности, кроме травмы, иначе оно перестанет быть сознанием травмы. Сознание не инкорпорирует травму, скорее травма оккупирует сознание, используя его как свой контейнер.

Субъект - "криптофор", носильщик крипта. Субъект носит свой крипт так же, как у Хайдеггера Da-sein присутствует при мировом целом, а человек пасет Бытие. Da-sein приступает к присутствию ("заступающая решимость"): охранник устраивается на работу в охрану. Охранник сам устраивается на работу или устраивает для себя эту работу. Но это не устраняет парадокса: сознание - вспомогательно, "вторично". Сознание - "надстройка": вышка над закрытой зоной. Сознание - ресурс охраны ресурсов.

Охранник охраняет свой пост охранника. Охранник назначает себя на работу в охрану:

...но у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена (Пушкин, "Письмо к Чаадаеву").

Христианская цивилизация - богатый ресурс, который необходимо охранять, но и кочевники обладают ценностью для охранника: это ресурс охраны. Кочевники кочуют: это hazardous material, который имеет свойство проникать, просачиваться, распространяться. Охранник ресурсов охраняет вещество катастрофы: цель охранника - нераспространение вещества катастрофы. Сохраняя все количество вещества внутри пространства охраны, охранник не дает катастрофе про-изойти.

Катастрофой является контакт вещества катастрофы с миром. Чтобы ликвидировать катастрофу необходимы зачистки вещества катастрофы, однако поскольку зачистка невозможна без контакта, то зачистка не может быть чистой и должна периодически повторяться. Слив вещества катастрофы также не может быть решением проблемы, поскольку местом слива может быть только центр сознания - слив вещества в другом месте грозит утратой контроля над ресурсом. Единственным эффективным средством ликвидации катастрофы является течь: незаметно просачиваясь сквозь границы, течь не нарушает целость наших границ.

Течь - гарантия сохранения ресурсов. Течь ликвидирует угрозу прорыва, то есть сдерживает/ охраняет катастрофу. Поскольку контакт с веществом катастрофы провоцирует течь, ликвидация катастрофы возможна только как текущий ремонт долгого ящика, но это не вредит сохранности ресурсов: течь увеличивает протяженность долгого ящика и превращает время в зону складирования вещества катастрофы.

Согласно концепции Н. Абрахама, крипт имеет травматическое содержание: в крипте похоронено Невозможное. Но поскольку травма заключается в осознании невозможного, то в травме нет ничего травматического, травма - это эффект нарушения границы: речь идет только о том, чтобы "держать границу на замке". Если существует угроза травмы, значит Эго уже превратилось в закрытую зону - в травматический центр сознания (поскольку само сознание не может быть травмировано). Единственным травматическим событием является разгерметизация.

Опасность нарушения границы возникает вместе с границей. Там, где граница проведена, она уже не является ненарушимой. Абсолютной защищенностью обладает только необозначенная, скрытая инстанция - теоретическое Эго, которое рисует границы на картинке и поэтому находится за пределами картинки. Границы всегда проходят не там, где их проводят, поэтому бессмысленно спрашивать, где проходит настоящая граница. Не спрашивайте нас о наших ресурсах: наши ресурсы - это не то, о чем мы не говорим, наши ресурсы до-словны: дословное
наш ресурс.
^[4]

Чтобы избежать контакта, охранник хоронит вещество катастрофы в его естественных границах, или же строит для вещества катастрофы саркофаг, чтобы вещество катастрофы не имело общих границ с миром.
Так возникает cloture double - усиленная охрана закрытой зоны: Охрана вещества катастрофы сводится к захоронению закрытого объекта, но поскольку похороны нарушают изоляцию объекта, объект нуждается в постоянном перезахоронении.

...саперы бревна всунули нажали кроптофу стали открывать а там замки замки пришлось спиливать только потом открыли и поползло из-под нее это Степа страшно сказать целые тонны вшей я такого никогда не видел просто тонны целые и тут Соловьев кричит помпы помпы так вас перетак (В.Сорокин, «Кисет»)

Травма проецируется на географическую карту, где травму можно локализировать и изолирловать; локальные катастрофы поддерживают в коллективном сознании травматический Очаг, который связывает вещество катастрофы и не позволяет Катастрофе произойти.

Охранник охраняет не вещество катастрофы, а саркофаг, заряженный веществом катастрофы, точнее, щель в саркофаге, поскольку щель - это место ликвидации Катастрофы. Объект охраны всегда уже внутри закрытой зоны: до объекта охраны невозможно добраться. Охраняя саркофаг, охранник не знает, какой объект он охраняет, поэтому нет гарантии, что объект охраны существует, но это не имеет значения: главное, что объект находится под охраной, то есть всегда остается на своем месте. Не оставляя ресурсов без охраны, охранник богатеет: все ресурсы находятся под охраной, поэтому охранник обладает всеми ресурсами.

Советский Объект (секретный объект, строительный объект) - это Объект как таковой: материальное тело травмы. В Объекте травмирует его объектность, неприкрытая наглость внеязыкового
существования.
^[5] Это не objet petit a, не малый остаток символизации: наоборот, Объект слишком крупен, чтобы пытаться его "символизировать". Объект - это место провала символического: Неудобный объект, Неприличный объект. Объект не просто травмирует: объект это и есть невозможное - "неконтактируемое" содержание: объект слеплен из вещества катастрофы. Сущность объекта в том, что с ним нечего делать, поэтому объект оставлен на самого себя, похоронен в своих естественных границах, и это самый надежный способ похорон, поскольку он не оставляет знаков захоронения. Объект всегда уже похоронен, и травма возникает только тогда, когда с объектом пытаются что-то сделать.

Самопохороненный объект - это субъектный объект: объект похоронен в субъектности. Вне хоронящей субъектности объекта не существует. Дело не в том, что субъект - "криптофор", что он носит то, что он должен носить: субъект носит только то, что в нем похоронено, чего в непохороненом виде не существует. В "Братьях Карамазовых" конверт с тремя тысячами, спрятанный под подушку - это секрет Федора Карамазова, который носят в себе все, кто знают этот секрет. После убийства Карамазова на полу находят пустой конверт. Секрет превратился в тайну, которую кто-то знает, которая где-то похоронена, и никто, включая читателя, не исключен из круга подозреваемых. Все кого-то подозревают, поэтому все соучастники: подозрение - это и есть похороненное знание.

Герои Достоевского носят идею, носятся с идеей, вынашивают идею. Советский человек ничего в себе не носит и не хоронит: в нем забыты ключи от незабываемого. Охраняемость мира сильнее охранника: охранник сам находится под охраной. Существует только охраняемость, которая охраняет саму себя, не размениваясь ни на что меньшее. Поэтому в мире нет ничего охраняемого, никакой отдельной вещи, которую стоит беречь: "большевик должен иметь пустое сердце, чтобы туда все могло поместиться" (А.Платонов, "Чевенгур"). Советская субъектность - девственная беременность: девственность, которая знает только саму себя, беременна собой и беременность, которая бережет свою девственность как залог продолжения беременности.

Объект охраны всегда под охраной, поэтому охраннику нечего охранять. Охранник охраняет не катастрофу, а пустоту катастрофы - непроисходящее. Вне пределов пустоты ничего не происходит: пустота - предел происходящего. Охранник полагает (бес)предел пустоты границей охраны. Вооружаясь пустотой, охранник спасает ее от никчемной гибели в самой себе.

Субъект Достоевского - носитель ноши, держатель ресурсов, взявший на себя ношу Бога или вырвавший у Бога его ношу. Субъект Платонова - вместитель места, обладатель самой большой ноши: ноша большевика превышает ношу Бога, потому что пустота мира остается в наличии, когда все наличие мира истрачено и все долги погашены. Пустоту мира невозможно вместить в себя, искупить, поэтому в составе человека всегда остается пустое место, пустующее по пустоте. Большевик несет в себе пустоту неискупимости мира. Большевик - это человек, простивший искупителя.

Есть пустота и пустота. Есть пустота, которая несомненно пуста - Большое Зеро (Лиотар), точка всеобщей эквивалентности и обмена, и есть пустота, которая несомненно есть, существует - единственный неликвидный ресурс и ресурс неликвидности. Субъект - "пустое место" (Лакан), но место пустоты не пусто: вся пустота мира проглочена этим местом.

Советский субъектный объект - подводная лодка. Германская U-Boot периода первой мировой войны - это фрейдовское Ubw, подводное-бессознательное, атакующее дредноут
сознания.
^[6] Советская подлодка периода холодной войны - искусственное бессознательное, сознательно-бессознательное. В отличие от надводного судна подлодка не имеет ватерлинии: она плавает в полупогруженном состоянии, возвышаясь над собой ровно настолько, чтобы держать свое тело ниже уровня осознания - возвышается, чтобы топить бессознательное. Цель подлодки - сохраняться в бессознательном (можно сказать и по-другому: бессознательное - балласт нашей плавучести).

Подлодка может погружаться, но она погружается не в море, а в акустическую среду моря, который создает шорох волн, писки креветок, трески членистоногих и пропагандистская шумиха вокруг подлодки. Подлодка должна не испускать звуков, стать абсолютным акустическим пробелом - призраком самой себя, белой дырой на фоне белого шума. Противник не должен знать о существовании подлодки, но он должен знать, что подлодки существуют (что позволяет держать его в неведении о том, сколько подлодок существует).

Подлодка в автономном плавании - это остров пустоты в теле глубины: пустая оболочка, носящая пустоту как свое ядро. Пустое не может перестать быть пустым: пустоту пустого нельзя ничем заполнить. Пустоту нельзя потерять: она остается в наличии, когда все наличие растрачено (по Н. Абрахаму, крипт передается по наследству). Корпус затонувшей подлодки становится местом своего захоронения - телом, хоронящим самого себя и хранящим тайну похорон. Моряки, погибшие на подлодке, не сумели погибнуть, то есть "уйти": они являются единственными охранниками своего захоронения и поэтому вынуждены вечно оставаться. Охранники захоронения не захоронены, или захоронены неудачно. Незахороненное требует перезахоронения, но незахоронимое нельзя захоронить, потому что оно не было обнаружено. Поэтому в конечном счете приходится о нем забыть, то есть похоронить в себе.

Затонувшая подлодка поднята, осевшее в забытом вытащено на поверхность. Советский крипт демонтирован, распилен на кусочки, как если бы там внутри что-то было. Но внутри ничего не обнаружено. Вскрытое опять оказалось пустым, поэтому полнота ушла в глубину. Тайну крипта мы не так и не узнали: тайну-мы-никогда-не-узнаем - это замок сейфа, в котором можно похоронить тайну.

Разговор о ресурсах связан с темой питания. Ресурсы обеспечивают питанием, питание укрепляет ресурсы: там, где имеются ресурсы, происходит питание.

У Платона речь идет об идее. Но идея, поскольку о ней идет речь, - это идея идеи: идея, взятая в ресурс и ставшая источником питания. Подразумеваемое идеи - питательная субстанция: божественное, которое вскармливает и взращивает крылья души, чистая мысль, которой питается мысль бога (Федр 246e, 247d). Идея - истинное питание, тогда как пища - мнимое пропитание (Федр 248 a-b, Государство, 586b).

Идея - источник питания, но благо как таковое - само истечение питания: солнце, которое питает все живое и позволяет зрению видеть, то есть питаться Прекрасным (Государство 508b).

Питательность идеи - "только" метафора. Платон "говорит метафорически", но метафорическое слово - это слово богатое смыслом, метафорическое слово питательно, и если Платон использует метафору, значит он находит в метафоре нечто буквальное.

Хайдеггер упрекает биологию в том, что она перескакивает через феномен мирности: вместо того, чтобы продумать мир, биология использует его как готовое и понятное (называя
"природой")
^[7]
. Но что значит продумать как не использовать на нужды мысли? Хайдеггер хочет иметь мир как потребляемое мысли и мысля мир таким образом, он уже его имеет.

Дело здесь, скорее всего, именно в биологии: мысль настолько срастается с мыслимым, настолько не мыслит себя вне объекта мысли, что поведение мысли трудно назвать мышлением: мысль питается. Организм приспосабливается к среде, то есть знает о существовании мира. Мысль питается безудержно и ненасытно, трактуя мир как "феномен мира" - объект своего питания. Чуя питательное, она мгновенно начинает питаться, не делая паузы между знанием о пище и началом питания.

Практику мысли можно было бы назвать каннибализмом, если бы за темой "каннибализма" не стояли интересы питания. Говоря о "каннибализме", теоретики не имеет в виду ничего реального, но теоретики, как всегда, говорит серьезно. "Каннибализм" - исследовательская метафора: смысл которым можно
пользоваться.
^[8] Пользуясь метафорой каннибализма, теория не каннибальствует: она только питается.

Наблюдения за деятельностью мысле- и речеорганов позволяют предположить: эти органы умеют питаться. Существуют ресурсы удовлетворения ("высокие" ресурсы идеологии, "глубокие" ресурсы теории), которые питают мысле- и
речедеятельность.
^[9] При этом деятельность питания ненаблюдаема: наличие питания может зарегистрировать только тот, кто питается и только тогда, когда он питается. Питание нельзя поймать с поличным: ресурсы удовлетворения являются ресурсами только для того, кто умеет питаться. Питание интимно, неуследимо: "никто не видал, как бог напитал". Не значит ли это, что питаться можно только из крипта, что органом питания является внутренний рот?

Питание - только метафора. Что значит: никто не питается реально. Пища питает постольку, поскольку мысль извлекает из нее смысл (например, "пользу" питания). Но говорить о питательности смысла можно только допуская метафору - позволяя себе осваивать
предмет разговора.
^[10] В расплывчивости русского слова "питание" (eating, feeding и nourishment одновременно) схвачено само действие питания.

Питаться значит находить питательные ресурсы, или находить ресурсы питательными - богатыми, глубокими, неисчерпаемыми. Но питательность придает ресурсам сам акт питания. Питание - потребление "питания", самоупоение, пьянство, пианство. Питание сопоставимо с пением: по свидетельству профессионалов, наслаждение певца своим голосом превосходит сексуальное наслаждение - питание превосходит наслаждение, потому что с наслаждением нечего делать, кроме как упиваться им.

Деррида противопоставляет автоафферентации голоса разницу письма. Письмо - это не самопрезентация смысла, а насилие буквы над смыслом. Письмо - ресурс негативности, но негативность не пишет, а письмо не тратит: письмо растрачивает-растягивает трату.

В качестве примера "чистой и бесцельной траты" Деррида приводит
курение
^[11], не учитывая, что курение - это затяжка, что курильщик питается тратой. Если вслушаться в письмо самого Деррида - в нерастворимости и неразрешимости его письма (irreducibilite, irresolution), и спросить, что именно нерастворимо в "нерастворимости", то вероятным ответом будет: нерастворимо само растворение - обсасывание крошек питания.

Изгоняемая из письма оральность остается в нем нерастворимой как "след" или как запись письма. Не совпадая ни с тратой, ни с отрицанием траты, питание присутствует как прибавочная стоимость траты, как неустранимый элемент самосохранения и самоподдержания.

Способность питаться - главный признак
живого.
^[12] Но смерть также участвует в деле питания, и если жизнь, по Фрейду, это затянутый путь к смерти, то есть "последняя затяжка перед смертью", то курильщик обладает способностью продлевать жизнь. Курильщик держит питание жизни в своих руках, поэтому обладает бессмертием - в этом, по-видимому, магический смысл трубки Сталина.

Главный принцип питания - продолжение питания. Питание - это "поток". О потоках производства говорит Делез, имея в виду производство производства - производство, которое само себя производит. Но делезовское производство не работает без участия желания: производство производит, поскольку желание желает. Производство проглочено желанием еще до того, как оно что-либо производит: производство работает на желание. Машины желания производят потоки, а советские машины питаются потоками: это машины питания.

Весь этот мощный механизм питают две артерии: с востока идут эшелоны с углем, с рудников - эшелоны с рудой.



Да, есть и ее заслуга в том, что домны, бывшие несколько дней на голодном пайке, получат
руду
^[13].

Оставаясь в рамках идеологии производства, следовало бы сказать: производство производит питание, но покидать почву питания не имеет смысла: питание питается.

Питание находит питательность в "ресурсах". Re-source - возобновляемый источник. Ресурс является ресурсом потому, что им можно длительно питаться (длительность питания также является ресурсом, из которого можно извлечь питательность). В ресурсах питает потенциал - количество питания, которое можно извлечь из ресурса: питание питается не содержанием (valeur), а содержательностью (validite) ресурса. Питает только достигшее сытости: сытому хватает питания, сытый уже не питается. И наоборот, тот, кто ест, никогда не имеет достаточно пищи. Если он ест, значит ему не хватает, у него нет достатка: он не испытывает удовлетворения. Ничто съедобное не является сытным, чтобы питаться нельзя есть. Сократ воздержан в еде и ненасытен в питании "прекрасными речами". Он единственный, кто не пьянеет на пиру: питание его не тяжелит.

Продолжение следует

Сноски
1. О потенциальности как ресурсе жизни и о тактике сохранения этого ресурса см.: Agamben, Giorgio. Potentialities : collected essays in philosophy. Stanford: Stanford University Press, 1999.


К тексту

2. Nicolas Abraham, Maria Torok. The Shell and the Kernell. Renewals of Psychoanalyses, v.1. Chicago: The Univ. of Chicago , p.141.


К тексту

3. В отличие от лакановского пансемиотизма и от панфантазмизма клейнианской школы, Н.Абрахам понимает крипт как семантико-соматическую сущность ("грамматосому"), что представляется наиболее близким фрейдовскому понманию Бессознательного (см.: J.Derrida. Foreword: Fors: The anguish Words of Nicolas Abraham and Maria Torok, In: Nicolas Abraham, Maria Torok. The Wolf Man's magic word. Minneapolis: Univ. of Minnesota, 1986; Roger Willoughby. 'The dungeon of thyself': The claustrum as pathological container, International Journal of Psychoanalysis, 2001, v. 82).


К тексту

4. Федор Гиренок. Патология русского ума (Картография дословности). Москва, Аграф, 1998.


К тексту

5. Ср. несовместимость садистской визуальности с объектным "оригиналом": Аркадий Недель. Анти-Улисс. Желаемое, садистское, визуальное в советской литературе 30-х-40-х гг. Логос, 1999, 11/12 (21).


К тексту

6. О символике германской подводной лодки см.: Micahael L. Hadley. Count not the dead. The Popular Image of the German Submarine. London: McGill, 1995.


К тексту

7. М.Хайдеггер. Бытие и время. Пер. В.Бибихина. Москва: Ad Marginem, 1997, с. 65.


К тексту

8. См. Richard King. The (mis)uses of cannibalism in contemporary cultural critique, Diacritics 30 (1), 2000, pp. 106-123.


К тексту

9. См. В.Мерлин. Производство удовлетворения. Краткий очерк политэкономии социализма. Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 54. Wien, 2001, S/375-391.


К тексту

10. Ср. утверждение Перлса о том, что в двадцатом веке люди разучились думать над пищей, потому что они глотают книги. (Perls, Frederick. Ego, hunger, and aggression: the beginning of gestalt therapy. New York: Randon House, 1969, p.199). Перлс ассимилирует питание и понимание: его теоретическое утверждение - это и есть акт "ментального метаболизма".


К тексту

11. J.Derrida. Given time: Counterfeit money. Chicago: Univ. of Chicago, 1992, p.107.


К тексту

12. Питание как свойство жизни [ у Аристотеля ] совпадает с самим желанием продолжить свое Бытие, которое у Спинозы и Делеза, определяет потенциальность жизни как абсолютную имманентность" (Giorgio Agamben. Potentialities, Stanford: Stanford univ., 1999, p.237.)


К тексту

13. Павел Шебунин. Стахановцы. - Новый мир, 1950, № 7, с. 150, 157.


К тексту