Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

bgcolor="#000000">

Святочный рассказ от Аркадия Драгомощенко - какие тут могут быть комментарии и уточнения; всё же и так понятно. можно сказать, лучший подарок на новогодние праздники от библиотечки «эгоиста», атд и меня лично. с новым годом, дай Бог, не последним!

Утро Арабаджи

Поначалу пейзаж пуст. Затем в римановском углу расцвела выгоревшая линза.

Белизна привела в движение потаенные колеса связей. Свет правильно распределил зубчатые основы. Поры вещей наполнялись излишним. Никто не хотел поднимать телефонную трубку. Исполняясь цветом, вещи понуждали Арабаджи вспомнить, что утро давно растрачено в предупреждениях и нет теплых переливов (голоса) у изголовья, как нет и блаженства пробуждения щека-к-щеке; счастья с дыркой посредине.

Дырка была. Как другое. Остальное отсутствовало. Что давало подумать, будто он только что вспомнил о том, что он вспомнил о том, о чем он не вспоминал. Цепь ложных утверждений и не менее ложных отрицаний доводили его подчас до изнеможения. Поэтому Арабаджи просыпался.

То есть открывал один глаз. Иногда он открывал глаза во множественном числе, чтобы уснуть.

На этот раз что-то поменялось местами. И он увидел свет. Который ему был не нужен. А ему он был не нужен. Хотя никто не знает, что ему было в тот момент нужно или не нужно. Дело началось, как известно, с далекой точки в мире не перебегающих дорогу друг другу прямых.

Арабаджи проснулся.

Проснулся

Зимы не было. Была нефритовая осень с прощанием на горной “станции”. Но ему позвнонили, а он стоял уже, прислонясь лбом к стеклу кухонного окна. На горной станции тоже было раннее утро и все жгли флаги. Арабаджи не жег флагов, но держал телефонную трубку подле уха.

- Привет, папа. - Сказал он.

- Ты не забыл, что мы завтракаем? - спросил голос его отца.

- Папа… - сказал Арабаджи, - Tell me, please, что я сегодня должен делать?

- Во первых почистить зубы, а во-вторых - святочный рассказ!

- Интересное дело… - Сказал Арабаджи.

- Надеюсь, Лера тебе напомнит. - Сказал отец.

- Конечно, - соврал Арабаджи - Все напомнит… Сейчас выйдет, все напомнит и мы поедим завтракать. Тебя ли я видел ночью?

- Нет. Но ты мне должен. - Сказал отец.

- Папа, - сказал Арабаджи. - Мне звонят в дверь… давай приезжай!

- Часа через два, - Уточнил отец, - Не раньше, - а что “гризельда”?

И Арабаджи все вспомнил. Он упал лбом в стекло кухонного окна и начал шевелить губами, производя на свет святочный рассказ, обещанный немецкой газете, которая его любила в той же мере, как любила его переводчица, которую он не любил, потому что не любил женщин от которых “в тот самый момент” начинало нести луком, а она его любила, и домогалась переводов его рассказов, которые он ненавидел, потому что хотел одного: забыть и начать видеть сны по-настощяему, а не так, как они стали ему представляться.

- Слушай. - Однажды сказал он отцу, - Возьми меня к себе. Я же умею это дело.

- Легко. - Ответил отец. - Надо думать, умеешь. Но ты живешь в тупой реальности.

Потом отец вышел из машины с какой-то полуголой девкой и, показывая на нее, сказал - это и есть не нужный элемент в работе.

Арабаджи нужно было до вечера закончить святочный рассказ. Начало было.

Это начало и было - “проснуться”.

Начало и середина рассказа Арабаджи

“Так”, - подумал, Арабаджи. Что есть в наличие? Пейзаж. На нем две… нет, три фигуры. Есть плодовые деревья. Редиски нет. Конечно нет. Некоторые из деревьев - сливы.

Есть весна. Хорошо ли, подумал Арабаджи, писать святочный рассказ со сливами и про весну? Не хорошо, сам себе ответил с нужной строгостью, но заметил, что рассказывание будет относится не только к весне, но и к странным последствиям применения неправильного крема.

А дальше? Дальше - есть друг. Черты его лица напоминают античную маску. Все в классе называют его за это Еврипидом. Некоторые думают, что Еврипид означает “еврей”. Но античная маска не может означать национальности. Единственное, что смущает: приземистый рост и тон волос. Эллины были, как известно, белокуры.

Итак, мальчик, который, напоминает скульптуры праксителя, а в динамике скопоса (крутил молот), знающий все и обо всем, включая теорему геделя, - тихо остслаивается на собственный промысл. Уходит; а всем жалко, а чего жалко, если еврей? но он всегда приходит на помощь, а потом оказывается в москве, едва ли не в “физ-техе”, а потом возвращается и тут-то мы на склоне холма, говорит отец, тут-то мы по просьбе его матери копаем весенний огород и, знаешь, что находим, - две монеты, золотых, скошенных, как у мандельштама, римских и пьем вино из красной смородины, а я и твоя мать тихо присматриваем место, куда свалить, чтобы не заметили, а его мать, - нашего приятеля - говорит, что нужно еще посидеть в доме и показывает разные картины, пейзажи, ну… такие как надо, и еще портреты каких-то людей, потому что она фотограф и всю жизнь она занимается не то ретушью, не то рисованием портретов с фотографий, а потом, вина оказывается мало, а много спустя узнаем, что она родила его, когда погиб его отец в каких-то партизанских бурях (это юг, это известное дело - если не предатель, то - герой), и потому так все и обстоит. Так и обстояло.

- Подожди, - говорит Арабаджи, - Значит, его отца не было и никто до момента “огорода” не заинтересовался?

- Не так. A кому надо было знать, прости, кто и у кого отец, когда он и его мать остались живы?

- А если бы, например, тебя как бы не было, то кто был бы в данный момент отец?

- Какое-нибудь имя… - ну было бы… и было.

Точка зрения папы Арабаджи

Мы прожили грязную, веселую, но точную жизнь. - Говорит отец Арабаджи на завтраке. - Мы прожили ее в безнадежной любви к никому. Это была известного рода ошибка.

- А мы? - спрашивает его сын

- Мы? Кто мы? Не вы. Вы - часть разбитого времени.

- Пап, погоди. - Говорит Арабаджи. - А мама?

- Да оставь ты; нет у меня сил об этом.

- А дальше?

- Погоди, а видел ли ты склон, на котором росли сливы и лежала под солнцем ржавая листва?

- Видел.

- А дом ты видел, который стоял в отдалении?

- Ты не говорил о доме.

- Одна комната, стены из ракушечника, и в ней можно было спасаться ото всех ветров со степей в феврале. Там стояла печь. И ночь. И там была “мастерская” его матери, но его уже там не было.

- Как не было? Вы же копали огород, находили монеты… Как это чтобы его не было?

- Тебя тоже как бы не было тогда. Словом, все разбежались. И наступила зима.

Потом год, и еще. И его мать перестала следить за тем, кто приходит в дом и как меняются времена года. Но, главное, никто в дом не приходил, и для нее ничего не менялось. Она обрастала листьями, прутьями, потом перестала двигаться, и он приехал, чтобы быть с ней.

Он бросил все и приехал, но привез разные затеи, поскольку там, куда он приехал, на том склоне, где мы копали без остатка, можно было сдохнуть от призраков и еще потому, что ни меня, ни кого другого там не было, а к тому времени он стал одержим загадкой, то есть тайной собственного рождения, поскольку его мама говорила, что он сын безвестно пропавшего чешского героя в дебрях черного партизанского леса, но это другая история, - а он просто приехал и сказал, что будет топить печь и ему на все наплевать, иными словами, он приехал быть с ней, которая уже почти не говорила.

- И тогда ты понял? - спросил Арабаджи.

- Ничего никто тогда не понял. - Сказал ему отец. - Тогда мы просто заезжали и привозили еду, потому что он решил, что знает химический состав, позволяющий смыть ему все “физиономии” с холостов, а там он найдет подлинные работы своей мамы и будет им рад, потому что мама, как он думал, все-таки училась у кого-то изо львовской школы.

- И что? Ты приехал? И что? Она сошла с ума? Она кричала?

- Все не так. Она молчала. Он “смывал” и ничего не было, кроме ерунды. Мороза, ветра и далекой почты. - Сказал отец.

- Ну-да, - сказал тогда Арабаджи. - Холод, мороз, жрать нечего, он сидит и смывает. Как сейчас вижу.

- Ты не прав. Один холст был очень упрям. Очень старый. Он его долго разбирал. А когда поднес к свету печи, удивился.

- Матисс… - Сказал Арабаджи. - Понятно.

- Нет, - Сказал отец, - Он увидел себя в черной форме немецкого танкиста.

- А мама?

- Ей, наверное, это уже было все равно.

Неудача Арабаджи

- Мне конец. - сказал Арабаджи. - Мне не сдать эту историю.

Он отклонился от кухонного окна. Чашка кофе остыла. Часы изменили указания. Раздался звонок.

- Привет. - Сказал он. - Я выбегаю.

- Захвати с собой атлас мира. - Произнес голос его отца. -

- Зачем?

- Мы эту штуку зашлем Полу Остеру.

- Папа, он все эти истории знает.

- Все, - но не эту. - сказал отец.