Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Кто такие ученые профессоры Попов - Белобров, во-первых, все и так знают, а во-вторых, это можно узнать на
сайте ученых профессоров Попова - Белоброва. Остается сказать пару слов по поводу цитируемого ниже романа. Читатель, экономно заточенный природой (скажем так, чтобы не оскорбить ничьих религиозных чувств) с одной стороны, уже и ниже приведенному по крохотному отрывку догадается, что роман этот - сплошная русофобия и сплошное попрание… Если не Духа, то уж Предания и Традиции - как пить дать. Люди, экономно заточенные с другой стороны, усмотрят в романе злостную ксенофобию, антисемитизм и национал-шовинизм, а люди, экономно заточенные с третьей, скажут, что роман является попыткой придать постмодернизма живаго серому и скучному жанру «деревенской прозы» в широком диапазоне от Василия Белова до Василия же Шукшина. И только люди, заточенные со всех сторон, к каковым, без сомнения, относятся все читатели рубрики «Создан для блаженства под редакцией Льва Пирогова», скажут, что этот роман - великое эпическое произведение великой русской литературы, вздымающее читателя на неведомые ему высоты Нравственности и Национального Духа. Роман «Красный Бубен» недавно поступил в продажу, и я
искренне желаю читателям изыскать средства на его приобретение и неоднократное вдумчивое прочтение.

Петька Углов собрался ночью на рыбалку. Еще с вечера он прикормил
карасей отрубями и надеялся на хороший клев. Петька вытащил
из-за печки четверть самогона, налил стакан мутной жижи,
выпил, зажевал огурцом, поставил бутыль на место, надел сапоги,
взял удочку, ведро, банку с опарышами и пошел к двери.

Но у двери остановился и вернулся назад, налить еще. Он положил на
пол удочку, поставил ведро, кинул в него банку с опарышами,
вытащил из-за печки четверть, налил стакан, выпил, зажевал
огурцом, поставил бутыль на место, поднял с пола удочку,
подцепил ведро и пошел к двери. В ведре гремела о стенки банка с
опарышами.

Взявшись за ручку двери, Петька замер, а потом повернулся на
каблуках и пошел обратно. Он поставил ведро под стол, а удочку
прислонил к столу, достал из-за печки четверть, налил стакан,
выпил, понюхал огурец, поставил бутылку на место, взял удочку
и пошел к двери. Но рядом с дверью понял, что в руке чего-то
не хватает. Не хватало ведра, которое он оставил под
столом. Петька в третий раз повернулся к двери спиной и пошел к
столу.

Он поставил удочку, нагнулся, выдвинул из-под стола ведро на видное
место, достал четверть, налил стакан, выпил, поставил
четверть на место, взял ведро и закинул на плечо удочку. От
резкого движения крючок отцепился от удилища и зацепился за
телогрейку, которая лежала на стуле. Петька пошел к двери, но
что-то удерживало его у стола и не давало идти на рыбалку. Углов
напряг спину и, упираясь посильнее пятками в пол, все-таки
пошел вперед, потому что не привык, когда его что-то
удерживает и не дает сделать того, что он задумал. Он - вольная
птица, сам себе голова, кормится со своего огорода и не хера
его задерживать! Что-то за его спиной не выдержало Петькиного
напора и потащилось за ним. Но идти было нелегко.

- Отъ**ись, говно! - сказал Петька невидимой силе.

Но это не помогло. Петька напрягся еще больше и рванулся со всей
силы. Леска лопнула, и Петька полетел в дверь. Его сначала
стукнуло лбом, а потом ведром. Ведро смялось, стало немного
угловатым. Петька нахмурился, потер лоб. Он оглянулся на удочку
и увидел свободно болтающуюся леску без крючка. Без крючка
на рыбалке не хера было делать.

Петька вернулся к столу, вытащил четверть, налил себе и выпил. И
полез на печку, где у него хранились рыболовные крючки. Он без
труда нашел нужный крючок и прыгнул вниз. И попал двумя
ногами в ведро, сплющив банку с опарышами. Потерял равновесие и
завалился на удочку, сбив еще по пути со стола бутылку.

Бутылку Петька спас, поймав ее вверх горлышком, лежа на спине. А
удочка сломалась пополам. Не вынимая ноги из ведра, Петька
допил бутылку и отключился.

Через день он рассказывал, что нечистая сила забралась к нему в дом
и там устроила бардак, а его, Петьку, не пускала на рыбалку,
крепко схватив волосатыми лапами за воротник. Но он
развернулся и дал ей в пятак. А после этого началась у них битва и
Сила сломала Петьке удочку, оборвала крючок и засунула
Петьку ногами в ведро. Деревенские смекнули, что это помершие
евреи продолжают безобразить в деревне после смерти.

* * *

Через день Петька Углов снова пошел на пруд, прикармливать рыбу для
ночной рыбалки. На берегу сидел дед Семен. Вернее сказать,
лежал под ветками ивы. Ему кто-то заботливо подложил под
голову полено.

Петька нагнулся. От деда за версту разило сивухой. Но Углов этого не
почувствовал, потому, что привык к этому запаху с детства.
Он только подумал, что люди в их деревне живут добрые и
отзывчивые, что в городе хер бы кто пьяному человеку подложил
под голову полено. Петька вспомнил, как много лет назад он
поехал в Москву посмотреть Олимпиаду-80, и что из этого
получилось...

В поезде Петька познакомился с девушкой Таней. Она ему очень
понравилась. Таня училась в Москве в медицинском институте, а
сейчас ехала на практику. Петька наврал, что он спортсмен -
прыгун с шестом и едет в Москву участвовать в Олимпиаде.

- А где ваш шест? - спросила Таня.

- Эх, Таня, - Петька наморщился, - шест я покажу тебе в Москве. Он
такой длинный, что в поезд его не затянешь.

В вагоне-ресторане, куда Петька пригласил Таню отметить знакомство,
он перепился и распоясался. Он схватил стул и, пользуясь им
как шестом, стал перепрыгивать через столы, попадая
ботинками по головам мужчин и коленкам женщин. Петька перебил всю
посуду и хотел выбросить в окошко одного москвича в очках,
который сделал Петьке замечание. В конце концов Углова сняли с
поезда в Рязани и посадили на пятнадцать суток. К тому
времени, когда Петьку освободили, Олимпиада закончилась и
кончились деньги. В Москву было ехать не зачем и не на что. К тому
же, Углов узнал, что пока он сидел, умер Владимир Семенович
Высоцкий. А Петька Углов из-за этих штопаных московских
очкариков не смог подставить Высоцкому свое плечо, чтобы
поддержать его в трудный час.

Со временем у Петьки сложился в голове складный рассказ о тех
событиях, и Петька делился им с теми, кого уважал. Выпив стакан и
поморщившись, Петька начинал рассказывать:

- Прослышал я от моего кореша армейского, который в Москве живет,
что тяжелый выдался год у Владимира Семеновича. Со всех
сторон, - рассказывал Высоцкий моему армейскому корешу, - обложили
меня, короче, темные силы. Не дают мне гады нормально жить
и работать, сочинять песни для всей страны и радовать
население новыми работами в кино. - Давят меня, как будто... это
самое... прессом, не пускают за границу к жене, за то, что я
не побоялся рассказать народу правду. Сажают меня в кутузку
менты, почитай, каждую неделю, чтобы я подорвал окончательно
в тюрьме здоровье. И за что же сажают, ведь,
суки?!...Выпьешь на СВОИ с мужиками и идешь на улице, даже не шатаешься. А
они налетят сразу, завернут руки за спину, как немецкому
фашисту! Как будто я не Владимир Высоцкий, а ханыга какой-то
архангельский! А как же мне не выпить-то с мужиками, когда
меня совсем в кино не пущают сниматься! ...Шукшин Вася хотел
кино снимать «Кто же убил Есенина?». Правдивое кино, как
евреи убили Есенина, русского поэта. А Шукшин их на чистую
воду!.. Меня позвал на главную роль друга Есенина - чекиста. А
евреи разнюхали про эти творческие планы и Шукшина тоже
угандошили несчастным случаем. И нет теперь, стало быть, ни кино,
ни друга моего любимого - Василия Макаровича! - Сказал это
Высоцкий и слеза его прошибла чисто мужская. - И ко мне -
говорит - подбирается теперь всякая нечисть! Жить мне осталось
считанные дни, ежли не найду я, значит, поддержки в
народе!.. А кореш мой Высоцкому и говорит: Погоди, Семеныч, рано
тебя еще хоронить. Песни твои нужны и кинороли, в том числе
Жеглов, чтобы людям русским, стало быть, глаза открывать! А
есть у меня в деревне Красный Бубен лучший друг Петька Углов, служили с ним вместе, ели кашу
из одного котелка. Охраняли с ним границы нашей Родины, чтобы ни
одна гадина к нам не пролезла через колючку! Я, говорит, за
Петьку ручаюсь головой, потому что, говорит, знаю его, как себя
и уверен в его твердой, значит, руке и верном голубом глазе
(глаза, вишь ты - у меня голубые). Дескать, стреляет этот
Петька с обоих рук вслепую, бегает быстрее твоей собаки, а уж
при самообороне вырвет кому хошь ноги и вместо рук вставит
их обратно к верху ногами. Мы моего друга Петьку в столицу
вызовем, дадим ему задание ЛИЧНО отвечать перед народом и
партией за народного певца и днем и ночью, быть, значит, рядом,
как Саньчапанса! И он тебе какую хочешь народную поддержку
окажет и отмудохает - на кого только покажешь, которые,
суки, тебе житья не дают! Работай, дескать, после этого, дорогой
наш товарищ Высоцкий, сочиняй спокойно побольше песен, пой
их где только пожелаешь и снимайся в каких душе угодно
фильмах. Тылы и фланги- епэрэсэтэ!- у тебя... стало быть... будут
НЕЗНАМО КАК НАДЕЖНО прикрыты. Только свистнешь – а Петька
уже кому надо нос сворачивает на сторону. Работай, мол,
Володя, одним паразитом меньше... Высоцкий как это услышал –
повеселел. Вот спасибо, - говорит, - теперь я спокоен и напишу
новую песню про то,

какие, бля, замечательные люди у нас по деревням. И написал такую песню:

    В деревне Красный Бубен
    Работал Петька Углов.
    Пришел он, буги-вуги,
    На танцы без штанов.

Шуточная такая песня, но по-доброму, не как про это самое - выпили,
короче, жиды всю воду и пошло-поехало... Короче, прознали
кому надо, что еду я оказывать поддержку Высоцкому, и
подослали в поезд москвича одного очкастого, чтобы он меня
провоцировал на злостное хулиганство, **здюлин, то есть, чтобы я ему
навешал от души. Ну я-то не дурак, башка варит, ждал по
дороге засаду и решил терпеть до последнего. Говорит мне
очкастый: Хули ты, деревня, стаканы со столов скидываешь? А я и не
его стаканы вовсе скидываю. Просто стаканы бабы одной, с
которой познакомился. Посторонние стаканы, не имеющие к нему
никакого отношения. Но молчу, скриплю зубами. Говорю ему
культурно: «Не твои стаканы, не лезь»... Руки положил одну на
другую, как в школе, и сижу смотрю в окошко на лампочки. Опять
он мне: Хули ты, деревня, материшься на весь
вагон-ресторан?.. А где, - я его спрашиваю, - русскому человеку еще
поматериться, коль не в ресторане?.. И отодвинул его легонько в
сторону, чтобы он мне вид из окна не закрывал своей гнусной
мордой. А этот студент хватает меня за шиворот, плюет мне на
шею и кричит: Я не позволю! Я не позволю!.. Тут я не выдержал.
Нервы у меня были натянуты до предела и сорвался я. Это ж
надо - Петру Углову за шиворот плевать! Взял я этого
провокатора фуева, вытащил за ноги в тамбур и хотел с поезда спустить под откос, как фашистский эшелон
партизаны спускали, да не успел. Налетели сзади из засады,
повалили меня на зассанный пол, мордой по ступенькам повозили и
все. Как в песне – завели болезному руки ему за спину и с
размаху бросили в черный воронок!.. Так я и не доехал до
Владимира Семеновича, и он умер, не дождавшись подмоги,
поддержки от народа…