Онтологические прогулки

Седьмой сезон. Весна

         1

Какова природа нынешнего тупика? Здесь огромный вопрос и огромная пауза. Пожалуй, первый шажок я бы сделал такой: свобода, ведущая тебя к твоему личному "смыслу Всего", начинается не с виртуозного владения литературным и философским вкусом, а с возрождения интуиции не-знания. С наивнейшей неуверенности в себе, с понимания хрупкости и ненадежности всего и вся, ненадежности истечения даже самой малой фонемы из твоих уст. С такой вот архаичнейшей кротости, постижения своего полного невежества, что ставило на колени когда-то гениального Паскаля и когда-то гениального Толстого, и когда-то гениальную Симону Вейль, заставляя их забиваться, подтянув колени, в самый дальний и самый одинокий угол. Заставляя их чувствовать себя самыми последними дураками и духовными нищими. Сегодняшний уровень легко достигнутой всеобщей "образованности" и всеобщей претензии на "творчество", в том числе на "творчество жизни" есть разновидность морока, может быть наиболее душного из всех, поскольку обдающего массовым самодовольством "людей с дипломами и со званиями". Людей, этими дипломами и "интеллектуальным общением" зачастую оскопленных. Ведь им по карме землю бы пахать да плотничать. И потому сколько бы здесь ни было тонких отсылок к сакральному и к эзотерическому, все же за всем этим "пиршеством духа" отчетливо проступает теневой силуэт люциферизма, силуэт вполне ангельский, силуэт восставшего ангела, необыкновенно понимающего в оттенках света и цвета, несомненного виртуоза в речах и фейерверках всех мастей и уровней. Но Бог-то любит сумрак и немоту.

         2

Но было бы лицемерием ограничиться этим, есть и вполне экзотерическая напасть. Безысходность зависла в воздухе. Сильные мира сего нашли высоколобых лакеев-рабов – так называемых ученых, которые на абсолютно добровольных началах изобрели для них мощнейшие инструменты подавления свободы индивида и манипулирования им: танки, орудия, бомбы всех видов, электронные системы и гаджеты без счета. Поразительная сволочь эта научно-техническая интеллигенция, начиная с любознатца Леонардо. Редкостно тупые существа. Давшие худшим из людей абсолютную власть не только над людьми, но и над природой Земли. И вот сегодня: электронные паспорта, трудовые книжки, электронные деньги и т.п.: индивид превращается в тлю. Полное отчуждение, когда контроль над тобой абсолютный, а права у тебя нулевые. Ты будешь идеально подобен героям Кафки из его романов. Какой все же гений предвидения, этот пражский еврей! И сколь чистая душа.

         Господь был прав: блаженны нищие духом!

         3

О, вечные сумерки и немота "болтливого" Киркегора! Впрочем, у каждого в загашнике может заваляться-затеряться своя форма потаенного сумрака и немоты-немотствия. "Молчать-в-тряпочку" можно по-разному. Но это отдельная история, которую мы не расскажем болтливому миру. Ни он, ни я. Но разве эта немота ничем не клокочет? Она насыщена пустотным целомудрием. Улыбкой дурочкá. Уединенным конным двором. Захолустьем. Домиками, которых хватает лишь на два поколения, не больше. Забвенным пафосом возврата, а не прогресса как покорения всего и вся, как познания всего и вся, как усмотрения всего и вся. Ничто ‒ вот что возвратно в нас. Вещи, которые мы перманентно предаем, не простят нам этого. Наш взгляд скользит и соскальзывает. Мы хватаемся за все и вся, словно жертва, сползающая со скользкого крутого склона, ведущего в очевидную бездну.

         4

Тяга к "всепознанию" ‒ это же явный соблазн люцефиризма. Кажется, как просто понять исходный импульс "космологической катастрофы". Конечно, кто-то может описать жизни сотни гениев. Этак лихо, с резюмирующей развязностью и остроумным апломбом оценщика извне. Но разве он сможет их полюбить? Полюбить можно одного, двух. Разве возможно нежно прикоснуться к миллиону цветков? Гносеологический подход и путь ‒ ледяное полыхание любопытства, насыщения самодовольства. Но это не познание, а его иллюзия. Познается что-то "эротическим" (жарким) растворением. Здесь верность неизбежна: плата, как видим, огромна, для большинства неподъемна. Познание свершается не в чувственно-эстетическом и не в интеллектуальном измерении. Мысль, не переносимая для большинства. Яростно непереносимая.

         Интеллект (вкупе со своим лакеем: чувственно-эстетической наблюдательностью, цепкой как у всех палачей) на самом деле схватывает лишь самые внешние очертания "объекта", вот почему он либо самодовольно-ироничен, либо взбешен. Внутрь вещей он проникнуть не в состоянии. Вот почему он лишь помпезно демонстрирует сам себя, свои бицепсы, накачивая их денно и нощно, устрашая замысловатостью словосцеплений, бесчисленностью дат, фактов, понятий, терминов. Складские помещения его безмерны.

         5

Книга Иова говорит не только о том, что нам не могут быть известны все мотивы Творца и значит, наши толки о справедливости/несправедливости не имеют под собой не только твердой, но вообще никакой почвы. Бог имеет право и на каприз и на тот промысел, сложнейшие пути которого нашему интеллекту просто не уловить. Есть более важная мысль, заключающаяся в том, что в сущностном смысле "перед Богом человек всегда неправ". Потому-то чувство вины внутренне присуще нормальному, здоровому человеческому естеству. Человек рождается с необъяснимым чувством вины. Об этом изумительно тонко писал Георг Тракль. Это очень чувствовали Киркегор и Кафка. (В противовес сегодняшнему секулярному сознанию, идиотично внушающему человеку с детства, что он ни перед кем ни в чем не виноват и никому ничего не должен). Киркегор так писал об этих обстоятельствах: «Основополагающее отношение между Богом и человеком состоит в том, что человек грешен, а Бог свят. Предстоя перед Богом, человек грешен не в том или в этом, но грешен сущностно и безусловно виновен. Но если он сущностно виновен, тогда он и всегда виновен, поскольку его долг как сущностно виновного столь глубок, что не может быть напрямую уплачен. Между человеком и человеком отношение таково, что человек может быть прав в одном и неправ в другом; но между Богом и человеком такое отношение невозможно, ведь будь оно таково, Бог не был бы Богом, но был бы ровней людям, и, будь оно таково, вина не была бы сущностной».

         Собственно, Киркегор обращался в этой проповеди к нам, его слушателям, говоря парадоксально о необходимости радоваться, радоваться каждое мгновение: "Радость заключается в том, что по отношению к Богу человек никогда не страдает безвинно". В этом и радость, и утешение. В страдании, если мы способны быть мужественными, то есть внимательными к боли,  мы не можем не чувствовать творческую связь с Богом. В страдании мы изживаем не только свои грехи, но прежде всего свою сущностную греховность. В осознании этой связи мы не можем не радоваться, ибо, как пишет Киркегор, "что бы ни случилось, несомненно, что Бог есть любовь". То есть Бог бросает нам спасательный круг, подает нам руку помощи. В одном старинном герметическом тексте ("Aquarium sapientum") читаем: «Человек помещен Богом в печь страданий, и подобно герметической смеси он долгое время подвергается всевозможным тяжким испытаниям, различным бедам и тревогам, пока не умрет для старого Адама и плоти, и не воскреснет, как поистине новый человек». Это весьма глубоко несмотря на всю простоту. Андрей Тарковский, которому эти интуиции были очень близки, часто цитировал одно место из книги Иова: «Не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх». Это когда его спрашивали, для чего  человек рождается; мол, согласитесь, что для счастья. Тогда Тарковского начинало корёжить от саркастической жалости, смешанной с отвращением и недоуменной иронией: для счастья? нет, для того, чтобы что-то важное, наиважнейшее понять и в чем-то внутри себя, изнутри себя вырасти, прорваться из нижних своих миров в высшие, исходные, в миры первой родины. Но без страдания, то есть без поворота прочь от искания комфорта, нет пути в этот открытый, распахнутый мир божьего веянья.

         6

Вспомнилось наблюдение Павла Флоренского: "Вечность воспринимается в некоторой бедности земными сокровищами". Богатство (в чем бы оно ни выражалось) изгоняет из души "божье свеченье". Так что тут есть над чем задуматься, когда говоришь справедливые вещи о том, что настоящий поэт говорит из открытого, распахнутого, божьего мира, а не из запертого. Настоящий поэт есть эпицентр трансценденции, актуального общения между здесь и там. Если же он, как А.О, кармически заперт здесь, да еще делает вид, что ничего сверх этого и не бывает, да еще демонстрирует, какой он крутой, тогда поэзия неизбежно становится графоманией, в случае А.О. – очень высокого качества. Для меня несомненно: стихи вне опыта трансценденции – это либо стишки, либо графомания, третьего не дано. А качество версификации – дело кулинаров. Настоящая поэзия делится с нами счастьем, то есть чувством со-участия в Большой Игре, то есть в игре за пределами конвенций сильных мира сего.

         7

После 1917 года обыкновенная (независимо-растительная) жизнь индивида стала в России невозможной: напор социума на одиночку невероятно постоянен. Как удается этим одиночкам сохранять свою автономную вселенную, – известно одному Богу.

         8

Мысли важны в текущей ситуативности. В большом поле жизни они, сколько бы ни были моментно ярки и даже восхитительны, тают вне чего-то безмерно более сущностного. Сколько раз я с изумлением находил в ноутбуке фрагменты, эссе и даже их группы, напрочь мною забытые. Всё это стрижка  газонов. Ты остаешься кем-то вне вороха мыслей, осыпающихся с тебя. Ты выглядишь обнаженным, в тебе происходит что-то внемысленное. В тебе прорастает поле злаков, по существу тебе неведомых. Это поле – в хронотопе вневербальном.

         9

Потеряв Катю ("Митина любовь"), Митя не может двигаться вперед, его любовь истинно велика, боль утраты непереносима, и он стреляется. Рильке в письме к Льву Струве (сыну философа Петра Струве) "читает мораль" Мите: мол, он не проявил терпения, перетерпел бы и явилось нечто иное. Но сам Бунин на стороне Мити: мощь его восприятий природного мира зашкаливающе велика, она божественна по чистоте и силе, по интуитивной проникновенности. С такой силой в опошленном мире жить невозможно. В "Нескучной весне" Бунин рисует похожего "настоящего человека", приехавшего из большевистской Москвы в подмосковное родовое поместье, где он с особой силой почувствовал, «до чего я человек иного времени и века, до чего я чужд всем эти "пупкам" и всей той новой твари, которая летает по ней в автомобилях!» И вот он возвращается в Москву. «И чувство моей отчужденности от этого "советского" вагона, на площадке которого я стоял, и от русого мужика, который спал в нем, вдруг приобрело во мне такую глубину и силу, что на глаза мои навернулись слёзы счастья...» Вот что такое отчужденность Мити от мира грязи-и-хаоса и следом отказ. Он идет из мощи восприятия совокупной поэзии бытия. Сама эта мощь для иных натур едва переносима. Вот финал стихотворения Анатолия Передреева: «...Но летит подо мной колокольня,/Но поет пролетающий мост.../ Я не вынесу чистого поля, / Одиноко мерцающих звезд!» И он таки не вынес. Для большинства спасение их телесной матрицы – в обездушивании её. Да, Митя мог бы "перетерпеть" гибель Катиной души и смотреть вперед подобно зверю и что-то там встретить еще. Но это был бы уже другой Митя. Бунин показывает неизбежную гибель в нас одного существа за другим. Нам следовало бы ставить памятники и надгробья внутри самих себя.

         10

Слишком многие писатели нашей эпохи представляют господа Бога изысканнейшим интеллектуалом, а душа, мол, это атавизм слабых и сермяжных умов, миф.

         Но хрупкость не есть свойство мифа, а миф вовсе не лежит по ту сторону истины. Есть истина Бога, а есть истина человека, божественность которой и есть ее укрытость в миф. Прямая истина Бога (который выше и глубже гомеровских богов) для нас непереносима. Ведь даже красота, открывающаяся нам приближением к нам ангелов, для нас смертельна. Бог даровал нам миф, то есть божественную, проникнутую его собственным веществом энтелехию, целостность движения в Потоке, из которого мы могли пить сразу и явление, и сущность оного. Потом что-то случилось и целое раскололось на тело и душу, на материю и дух.

                                                                        2020 – 2023 гг.