Онтологические прогулки

Шестой сезон. Лето

         1

Культура может быть только национальной (отдельные поэтические взрывы на границах национальностей, где пик электричества, случаются раз в столетье) как всякая форма приятия долга, подобно опять же семье, которая может быть только святой. "Национальная ограниченность" есть закон Природы, хранящей истинную культуру. Анти-Дхарма только и делает, что распахивает окна и двери, ставя повсюду заманки: ей нужны сквозняки, созидающие "культурную общность" – пойло без начала и конца, которым можно беззастенчиво манипулировать.  Вне всякого сомнения: вненациональная культурная общность – ловушка. Осознанно поставленная или нет – неважно.

      2

         3

Лишь торможение "прогресса", этого адова изобретения, означает непотерю остатков здравого смысла и инстинкта жизни. Регресс, конечно, не движение назад: мы все неизбежно сдвигаемы вперед. Но с каким внутренними  ориентирами мы движемся туда? Теория прогресса задает лживую установку сознания, утверждающую, что, якобы, лишь научно-технический прогресс есть разрешение и поощрение движения вперед, иначе, мол, будет вечная пробуксовка в настоящем. И далее вторая лживая теза, обожествляющая само это научно-техническое "движение вперед". Мол, научно-технический прогресс спущен с неба, ибо он неотвратим: "научную мысль не остановишь". Но её множество раз именно-таки останавливали в отдаленные времена и эпохи: сознательно перекрывали запретами этот самоубийственный путь. Регресс в контексте такого рода дискуссии есть символическое указание на опыт духовно сбалансированных сообществ прошлого, к которому следовало бы обратиться, похерив пубертатного уровня легенду о механическом превосходстве настоящего над прошлым.

       Истинная революция, то есть в духе, есть процесс очень медленного накапливания, дающего естественность (даоцентричность) трансформаций, зафиксированных еще в "Книге перемен". Самая эта медлительность, кажущаяся повторяемость и дает благословенную возможность быть внимательным к данности, к здешности нездешнего, к структуре бытия. В то время как заманивание сознания новизнами поверхностных свержений и назначений, абсолютно внешними сюжетами сбивает земного насельника с толку, бессовестно и бесплодно высасывая из него энергию.      

         4

В "Падали", столь взволновавшей в свое время поэтов, Бодлер, изобразивший разлагающийся труп лошади, ничего по-настоящему ужасного или отвратительного не описывает, ибо по-настоящему ужасно – этически отвратительное. Как например, на картине Репина "Убийство Иваном Грозным своего сына". Всей суммой своего мастерства и суммой красок и оттенков психического ужаса художник наваливается на зрителя, создавая в его душе замешательство, хаос и фундаментальное противоречие. Ибо всякое художественно прекрасное изображение (чара искусства) невольно пробуждает в нас восхищение, умиление, разнеженное расположение приятия, говорения "да!" миру, реальности, прекрасному, явленному нам здесь (на полотне, в звуках или в стихотворении), явленному в концентрированном виде. Прекрасное из глубины своего бытийства требует предмет, ему соответствующий: этически благое. (Калокагатия у греков). На картине Репина зритель видит нравственно омерзительное, и потому чем более обольстительнее живописует художник эту отвратительную сцену, тем большее замешательство, а затем раздражение и инстинктивный гнев на живописца рождается в душе. "Зачем ты это делаешь? С какой целью ты это написал" – вздрагивает голос в груди нервного зрителя. Нормальный человек стремится поскорее миновать эту картину, эту очевидную ошибку Репина, плод его недомыслия. Но тот, кто задержится надолго, неминуемо захочет выхватить нож и порезать ее на куски. Абсолютно нормальная реакция нормального существа.

       Вот почему есть эпохи, где реализм дает богатый материал для художника, а есть времена, когда в жанре социального реализма творчество невозможно. Лишь фантазия и природа могут дать материал, адекватный сущности самой изначальной художественности. Никто не назовет "Илиаду" сентиментальной сказочкой. Кровь там течет обильно. Однако материалом для Гомера была трагическая напряженность страстей, натянутых на тугое полотнище мировых законов и прежде всего закона долга, верности и чести. А не психические девиации зажравшегося тирана.

       И когда в центр кинокартины, пьесы или романа ставят киллера, проститутку или денежного бонзу (или иное какое человеческое насекомое), которых играют красавцы и красавицы, то фундаментальная ложь сплетения всех этих красот мизансценирования (красот, набранных всей суммой заслуг того или иного вида и жанра искусства) с мерзостной сущностью этих людей-кукол начинает изнутри корежить человека, если он не догадается поскорее сбросить с себя этих злобных пауков, жаждущих высосать благой неприкосновенный запас из его сознания.

         5

Единственный подвид человека, которому действительно нужен "открытый мир", это поэт. Но зачем открытый мир обывателю, торгашу, бляди, мелким тщеславцам всех родов, человеку, сгнивающему от скуки, поскольку он хронический бездельник? И вот уже нет чистых мест: всё исхаркано, истоптано, истолкано толпой. И даже к "Сикстинской мадонне" юный человек, с потенциями великого поэта, уже не сможет подойти. А в 1821 году Василий Андреевич Жуковский просидел перед ней в Дрездене в полном одиночестве целый час. "Какую душу надлежало иметь, чтобы произвести подобное!" – занес он в записную книжку уже дома. Но ведь надо иметь похожую душу, чтобы это воспринять. А это была душа, уже написавшая о "гении чистой красоты". Кстати, Жуковский лишь с третьей попытки смог войти в условия, при которых было реально осуществить вход в восприятие "Сикстинской мадонны". В первый день возле картины стоял какой-то художник и рисовал, во второй день некий экскурсовод что-то говорил двум туристам. Оба варианта были разрушительны для бытия картины перед очами Жуковского. Сегодня варианты для восприятия абсолютно перекрыты, будь ты хоть трижды более гениальным и тонким, чем Жуковский. Нам остаются репродукции, то есть американский способ общения с миром. Ибо блуждая по миру, мы даже города воспринимаем как репродуцированные картинки, как декорации. Ибо мы живем посреди декораций.

       Какой же дурак Хрущев: сколько жизней положили русские солдаты, чтобы спасти Рафаэля от тлена, и вдруг отдать и кому? Из какой такой благодарности? Ведь есть судьбинные переселения.

         6

Почему ни Америка, ни Европа не боятся нашего ядерного оружия? Ну с Америкой ясно, она – бандит, привыкший к безнаказанности, психология нелюди не может быть объектом человеческой психологии. Но европейцы? Им хорошо известно о поразительном миролюбии и наивности русских, о том "вечно-бабьем в русской душе", которым Бердяев объяснял благоговейную пиететность русских элит перед мужчиной Западом. Бердяев фиксировал это сто лет назад. За сто лет это "бабское" начало наших элит возросло неимоверно. И Европа это прекрасно знает. Отбившуюся от рук "бабу" надо поставить на место. "Баба" никогда первой не кинет в возлюбленного мужчину атомную бомбу. Так считает мужчина-Запад. Кроме того Запад знает, что в атомной войне побеждает тот, кто нападает, а не тот, кто защищается. И они уверены, что нападающими, как всегда, будут они. Невозможно представить себе, чтобы Александр Первый напал на Францию, а Сталин на Германию. Ну и далее, как же баба кинет атомную бомбу на страны, где проживают ее детки и внучата? И где ее счета, и поместья, и любимые пляжи.

         7

Да, именно так: сам динамизм так нзываемого прогресса, стремительнейшая смена мизансцен, ритмов, картинок, назойливой сюжетики полностью закрывают от человека саму структуру (и фактуру) бытия. Путь к бытию оказывается отрезан. Мы в этом смысле протухшие, ибо сидим в пузыре.

         Если вещь, явление или сущность не становятся для нас единственными во вселенной, они не впустят нас в себя, но ведь только они и являются воротами к структуре (и фактуре) бытия. И вот мы продолжаем наш то бешеный, то экстравагантно-эксгибиционистский танец вокруг да около, любуясь своими прыжками. Можно сказать, что бытие по своей структуре предельно архаично, и любой спешащий или склонный к жадности моментально вычеркивается из списков бытийствующих, оказываясь среди толп виртуальных призраков. И это не публицистика, а онтология. Едва нас кто-то или что-то притормаживает, как мы скисаем; паника: мы еще не всё "узнали".

         8

Глубокий человек – это существо с очень глубокими корнями. Попробуй пересадить такое дерево. А человека, питающегося внешним поливом, несет по поверхности любой ветерок.

         9

Только в той системе координат, что "креативная мировая элита" должны убрать с лица земли девять десятых населения, этого "некреативного хлама", можно понять, например, столь разнузданные речи Дмитрия Быкова, чьими книгами (были) завалены книжные магазины страны. В чем их разнузданность? В том, например, что он призывал молодежь смело отказаться от давно, мол, изжившего себя понятия родины. И не только потому, что Россия столь дурна, что не заслуживает такого почитания, но и потому, что родина ныне ‒ вообще весь мир. То есть фиг тебе родину. Отныне тебе лишь место проживания. Сегодня майями, завтра концлагерь. Тьфу на родителей. Никаких могил предков, пусть гниют как падаль. То есть вся глубина мистики земли, мистики рода (любопытно, почему Быков не проповедовал отказ от родины в своем родовом этносе?), мистики ландшафта (геокосмического потенциала наконец) аннулируется, а вся «мудрость» переносится в сферу мозговой машинки, ее тарахтения, в сферу очередных, но уже "сверхреволюционных" переделок сознания.

         10

Так ли уж был неправ Шпенглер, когда в начале двадцатых прошлого века формулировал причину успеха большевистского переворота как вторую гигантскую воронку падения русских в сторону от своей подлинной природы. Первой псевдоморфозой Руси была по его мнению революция Петра I, которого Шпенглер считает истинным большевиком того времени, ибо суть большевизма ‒ чудовищная русофобия, ненависть к корням русского царства и к самому русскому генотипу, который в своей изначальности почти  диаметрально противостоит генотипу западному. Шпенглер прямо называет Ленина вторым Петром, доконавшим не просто страну, но само русское начало как некую оригинально-самобытную природно-космическую субстанцию.

         Всё это я вспоминал, когда перечитывал Дневники Ивана Бунина, где безмерная горечь, ужас и изумление. Равные горечи, ужасу и изумлению Василия Васильевича Розанова. Страна может  подобно отдельному человеку падать в сторону от своей истинной природы. В человеке может проснуться демоническое подобно тому, как нам порой может нравиться то, что на нашем глубинно-подлинном уровне нам нравиться никак не может. Нечто вроде предательства в себе своей сущности.

         11

Да, в русском народе не принято прославлять русскость и Русь, такого рода панегирики невозможно себе представить на нашей земле и почве. Именно это целомудрие и укрепляло русский национальный дух. Однако наши интеллектуалы (по-старому: интеллигенты) совершенно зря прячутся за спину народа, к которому давно не принадлежат. Вот в их-то положении всё обстоит не так элементарно, и ежели они в своих реальных гуманитарных трудах не укрепляют смиренно свой национальный дух, а только поносят русское и восхищаются "чудным Западом" (чаще всего это разлито тонким суггестивным слоем в их трудах и речах), то никогда не станут "общечеловеками" (к чему стремятся), ибо острой лопатой перерубают своё дхармическое корневище.

(Продолжение следует)