Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

 

 

 

Цикл фельетонов "Петербургские сновидения в стихах и прозе" (1861) - этапное произведение, в котором черты идейно-образной стилистики 40-х годов сочетаются с новыми темами, замыслами, мотивами и характерами (нищий-богач, униженная бедность, страдающие дети, человек и миллион, цинизм общего равнодушия и т.д.), а "видение на Неве", описанное рассказчиком - это тот миг, момент, водораздел, рубикон, с которого начинается новый  Достоевский - создатель великих романов-трагедий.

 

 

Идейно, сюжетно и стилистически цикл во многом опирается на опыт "Петербургской летописи"(1847). Оба цикла объединяет фигура "мечтателя-мистика и фантазера", от "я" которого ведется повествование. "Петербургские сновидения...." населены как старыми героями докаторжного творчества, так и новыми типажами: нищий богач Соловьев, у которого после смерти находят огромное состояние, и домашний тиран-самодур Млекопитаев - главные из них. Также чрезвычайно важна фигура героя-рассказчика и публициста, нити от которого ведут к рассказчику "Дневника Писателя".

Через год в "Скверном анекдоте" семейство Млекопитаева (прообраз семейства Мармеладова) окажется в центре внимания сюжета. Но если в "Скверном анекдоте" Млекопитаев выдает свою дочь за чиновника Пселдонимова, то в "Петербургских сновидениях..." сам рассказчик влюблен в нее. Развязка любви трагична - она выходит замуж, а он остается наедине со своими грезами (исходы Девушкина, героя "Белых ночей", Ордынова, Антигероя и многих других запойных мечтателей).

 

Объект любви героя, дочь Млекопитаева названа  Амалия. Это имя проникает в ткань фельетона, как отголосок совместного чтения Шиллера - непременного атрибута мечтательства: рассказчик признается, что уход в нирвану грез - смысл и страсть его жизни: "Но только кончу, бывало, служебные часы, бегу к себе на чердак, надеваю свой дырявый халат, развертываю Шиллера и мечтаю, и упиваюсь, и страдаю такими болями, которые слаще всех наслаждений в мире, и люблю, и люблю... и в Швейцарию хочу бежать, и в Италию, и воображаю перед собой Елисавету, Луизу, Амалию. А настоящую Амалию я тоже проглядел; она жила со мной, под боком, тут же за ширмами " (19, 70).

После такого неожиданного перехода рассказчик очерчивает жизнь Млекопитаева и его семейства: "Мы жили тогда все в углах и питались ячменным кофе. За ширмами жил некий муж по прозвищу Млекопитаев; он целую жизнь искал себе места и целую жизнь голодал с чахоточной женой, с худыми сапогами и с голодными пятерыми детьми. Амалия была старшая, звали ее, впрочем, не Амалией, а Надей, ну да пусть она так и останется для меня навеки Амалией" (19, 70).

М. Альман справедливо считает, что тут "Амалия звучит почти нарицательно, это больше прозвище, чем имя. Эта Надя наяву и в прозе - Амалия в стихах и сновидениях"[1]. Так  сцепкой имен Достоевский сращивает мечты и реальность: герой читает Амалии-Наде Вальтер Скотта и Шиллера, а Надя-Амалия штопает его старые чулки и крахмалит две имевшиеся в наличии манишки.

 

Характер Амалии хорошо известен по другим произведениям писателя - это "кроткий тип" героини: "И хорошенькая какая она была, добрая, кроткая, с затаенными мечтами и с сдавленными порывами, как и я. "

Однако чтение Шиллера плохо сочетается с реальной жизнью: Амалия-Надя вдруг вышла замуж за какое-то "беднейшее существо в мире", а ее последний (очевидно, он же и первый) поцелуй на секунду вызывает у рассказчика ужас прозрения, но уже поздно, ничего нельзя изменить: "Она поцеловала меня в лоб и как-то странно усмехнулась, так странно, так странно, что эта улыбка всю жизнь царапала мне потом сердце. И я опять как будто немного прозрел... " (19, 71).

По мнению М. Альтмана, "К Амалии из "Разбойников" Шиллера восходят, если не все, то многие Амалии в произведениях Достоевского"[2], в том числе Амалия -пятая дочь генерала, по которой в юности вздыхал фон Лембке ("Бесы"), и Амалия в "Игроке" - символ верности и кротости.

 

Детали:

 

В "Петербургских сновидениях..." на мгновение возникает очередная немка-хозяйка углов : именно у нее живет нищий-богач  Соловьев, у которого после смерти обнаруживают большое богатство: "И сколько раз, может быть, бедная немка, его хозяйка, в папильотках и грязная, приставала к нему, чтоб он отдал ей хоть один грош своего долгу. " (19, 74).

 

Рассуждая о типах попрошаек, рассказчик говорит об одном господине чистой наружности, который "придрался ко мне на немецком языке, вероятно, чтобы не компрометировать себя перед "публикой" (19,

---