Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

 

 

Когда Симеона Рублева арестовали и приговорили к высшей мере социальной защиты — расстрелу, — ему не исполнилось и двадцати восьми лет. Тем же вечером их троих, двоих мужчин и женщину, втолкнули в плохо освещенную камеру с низким потолком, велели раздеться донага и встать лицом к стене. Последнее, что увидел Семен (так звали его деревенские), были резко вздрогнувшие красивые женские груди с мгновенно напрягшимися сосками.

Через неделю он очнулся в лазарете на узкой койке, рядом с которой сидел начальник тюрьмы Бараев. Семен не жаловался на зрение, но вот говорить пока не мог. Бараев сам рассказал ему о чуде: расстрелянный по всем правилам и добитый пулей в затылок заключенный выжил. Ничто не мешало загнать приговоренного к вышке еще раз в ту самую плохо освещенную камеру, но у начальника тюрьмы, впервые в жизни столкнувшегося с таким случаем, были на этот счет другие планы.

По выздоровлении Рублева этапировали в глухой сибирский лагерь, чуть южнее границы тундры, где царем, богом и воинским начальником служил родной брат Бараева — Иван.

- Тебя нет, — первым делом сказал Бараев-младший новому заключенному. — Твое настоящее имя знаю только я, номер восемнадцать одиннадцать. Повтори.

- Номер восемнадцать одиннадцать, — послушно повторил Семен.

Лишь четыре ночи провел он в стылом бараке вместе с другими заключенными. За это время на краю лагеря они возвели высоченную вышку со смотровой площадкой под четырехскатной крышей. Опоры вышки были погружены в просмоленные бочки с дегтем, закопанные глубоко в землю и забросанные битым камнем. После инструктажа Семену выдали винтовку с подсумком патронов, полевой бинокль, сухой паек, спальный мешок и отправили на вышку. Люк, прорезанный в полу смотровой площадки, заперли снизу на замок, ключ от которого начальник лагеря положил в свой карман.

- Ты никогда не спустишься с этой вышки, восемнадцать одиннадцать, — сказал Бараев-младший. — Действуй по инструкции. Прощай.

На смотровой площадке — два с половиной на три метра — Семен освоился быстро: припасы сложил рядом с печкой, трубу с сиденьем, служившую парашей, накрыл куском фанеры с ручкой, спальный мешок расстелил на люке. Проверил крышу: проконопачена была на совесть, так что можно было не опасаться проливных дождей, часто здесь случавшихся. Хотя, конечно, при боковом ветре никакая крыша не спасала...

С винтовкой за спиной он обошел площадку — ать, два — и присел на корточки у печки. Что ж, его нету — значит, нету. Такова жизнь.

С раннего утра до заката, когда по периметру лагеря включались прожекторы, Семен неустанно шагал — ать, два — по смотровой площадке, делая перерыв на завтрак, обед и ужин. Продукты и воду раз в неделю ему доставлял сам начальник зоны. Семен наблюдал за территорией лагеря, отмечая передвижение людей, и вскоре даже научился распознавать намерения некоторых зеков: кому хотелось жрать, кому — спать, а кому — бежать. В бинокль ему хорошо была видна чуть всхолмленная пустошь вокруг лагеря, далекий лес, который зубьями пилы впивавался в низкое хмурое небо, и даже гонтовые крыши лесной деревушки, черневшие вдали.

Через два месяца он застрелил зека, выбравшегося ночью из хитрого подкопа под колючей проволокой и попытавшегося скрыться в неглубоком овражке метрах в пятистах от лагеря. На следующий день начальник, мимоходом сообщив о начале войны с Германией, торжественно поблагодарил Семена за службу и налил сто пятьдесят.

Семен приручил вороненка, однажды упавшего на смотровую площадку со сломанным крылом. Чтобы птица не улетела, он сплел из обрезков своих волос петлю, закрепив ее на вороньей лапе. Делился с вороном пшеном и водой, но никогда не разговаривал с ним.

Поздней весной сорок четвертого года Рублев доложил начальнику, что видел в поле пятерых женщин, которые по очереди давали себя лизать огромному черному псу, — но стрелять в них не стал. Одна из женщин была очень красива, поколебавшись, уточнил Рублев.

- В деревне не осталось ни одного мужчины, — сказал Бараев-младший.

В сорок седьмом году ему дважды являлся громадный ангел, говоривший на неведомом, но страшном языке. А спустя месяц беглые зеки умудрились подстрелить Семена. Истекая кровью, но не желая обращаться в лазарет, он подтянул к себе ворона и насыпал на рану пшена, и подсыпал пшено до тех пор, пока птица своим крепким клювом не добралась до застрявшей внутри пули и вытащила ее.

И уже через несколько дней восемнадцать одиннадцать четко печатал шаг — ать, два.

Когда после испытания атомной бомбы лагерь накрыло ядовитым облаком, тело Рублева покрылось струпьями, похожими на чудесные цветы. Раздевшись догола, он сутками выстаивал неподвижно на ветру и под дождем, пока его не оставили последние признаки болезни. Тогда-то ночью под вышку прибрела женщина — судя по голосу, довольно молодая — и позвала с собой. «Может быть, другого такого шанса у тебя больше не будет никогда», — сказала она. Понимая, что она права, Семен все равно ответил отказом.

Узнав о кончине Сталина, восемнадцать одиннадцать лишь на мгновение сбился с шага, но тотчас поправился: ать, два!

Он бесстрастно наблюдал за массовым исходом зеков на волю. Лагерь пришел в запустение. Бараки, не годившиеся уже даже на дрова, сгнили, и на их месте выросла серая трава.

- Спускайся, — приказал усталый начальник лагеря. — Теперь все всем можно.

Земля внизу шевелилась травой, кустами, мелким зверьем и казалась ненадежнее зыби морской. А под ногами были прочные лиственничные плахи...

- Коли так, лучше я останусь здесь. Если ничего не начинается, то ничего и не кончается, все только продолжается. Вот и пусть себе.

Бараев-младший поселился в лесной деревушке, чьи гонтовые крыши Семен мог видеть в бинокль. Каждую неделю он привозил Рублеву продукты, воду и топливо для печки.

Метрах в ста от вышки Рублев наблюдал убийство, но поскольку Бараев уже не был официальным лицом, Семен никому не стал докладывать о происшествии. А прибывшей на место преступления милиции и в голову не пришло, что на вышке может находиться живой свидетель. Его не было.

Шли годы, но лес и звезды не менялись.

Перед смертью Бараев попросил сына отвезти его в бывший лагерь. С трудом выбравшись из машины, он кое-как одолел расстояние до вышки, опустился на колени и стал молиться. Семен молча наблюдал за ним сверху. На плече его сидел ворон.

- Я всегда тебя любил, — проговорил наконец Бараев, поднимаясь с колен. — Не знаю — почему. Чем отличается вечная жизнь от вечной смерти? Не знаю. Даже думать об этом боюсь. Скоро я умру. Молись обо мне.

- Само умрет, — сказал Семен.

Бараев почему-то не осмелился спросить, что или кого Рублев имел в виду.

Теперь продукты, воду и топливо к вышке доставлял по ночам неведомо кто. Скорее всего — сын Бараева. Подняв груз на площадку и разложив припасы, Семен бросал мешок в пустоту, твердо зная, что через неделю все повторится.