Онтологические прогулки

 

 

 

 

7. Антиутопия как инструментальный элемент системы

 

388.   Частным инструментальным элементом системы является антиутопия. С Утопией антиутопию роднит то, что оба эти образования являются продуктами коллективного воображения. Их функциональные роли так же сходны: они способствуют стабилизации системы. Но по целому ряду других параметров антиутопия – это противоположность Утопии.

 

389.   Если Утопия формирует положительный идеал, влияющий на направление дальнейшего становления системы, то содержание антиутопии – негативно. Она объясняет, почему утопический идеал не может быть достигнут в настоящее время, а движение к нему сталкивается с серьёзными препятствиями. Вне Утопии антиутопия смысла не имеет; её существование производно, вторично от существования Утопии.

 

390.   Если Утопии – это рассказ о будущем, то антиутопии связаны с пониманием настоящего. При этом в их содержание входят и представления о прошлом, но содержание такого прошлого существенно ничем не отличается от настоящего.

 

391.   Антиутопия – это признание бессилия общества осуществить идеал здесь и сейчас, но причины такого бессилия связываются с влиянием внешних факторов, чьё присутствие внутри системы опознаётся антиутопиями как инородное.

 

392.   В этом контексте не стоит путать антиутопические общественные представления с литературными. Антиутопия в литературе – это всего лишь жанр с достаточно ограниченными возможностями воздействия. Подлинная антиутопия пребывает не в литературе, а в реально существующих картинах мира.

 

393.   Главный тезис всех антиутопий может быть сведён к простому утверждению: общество стремится к осуществлению своих целей, но ему мешают. И это вмешательство имеет внешний характер: оно осуществляется силами, являющимися, по сути, чужими по отношению к создавшей Утопию системе.

 

394.   Вмешательством внешних сил объясняется и возникновение неудобных событий в прошлом. Неудобными они оказываются потому, что не вписываются в апологетические представления общества о самом себе.

 

395.   К числу таких, безусловно неудобных представлений относится, в частности, Русская революция 1917-1922 года. Она явным образом не вписывается в рафинированный образ русского народа, выстраиваемый под девизом «самодержавие, православие, народность». Для поклонников русского Белого движения не удобным является и факт поражения этого движения в Гражданской войне.

 

396.   Наличие антиутопий оказывается выгодным и для государства, т.к. при помощи данного концепта можно оправдать многие изъяны государственной политики и объяснить, почему действия государства, направленные на реализацию Утопии, недостаточны.

 

397.   Антиутопии могут стать инструментом какой-либо политической группы, борющейся за власть. В этом контексте показательна советская ситуация второй половины 1930-х годов. В 1934-1939 годах различные политические группы активно уничтожали друг друга в борьбе за власть, при этом все они использовали один и те же идеологические штампы – враги народа и вредители. Одним из следствий этого стало возникновение ситуации, когда поиском врагов и вредителей озаботилось само общество, и огромное количество доносов было написано на волне общественного энтузиазма. При этом особое рвение проявили те группы, против которых репрессии были направлены изначально: советская социальная элита и интеллигенция.

 

398.   Но антиутопии редко получают официальный статус. Намного чаще они становятся важным элементом самосознания гражданского общества. И нередки ситуации, при которых антиутопии – один из важнейших элементов такого самосознания. Признание или непризнание реальности антиутопии оказывается основанием для деления общества на «своих» и «чужих».

 

399.   Нередки случаи, когда антиутопия оказывается единственным настоящим основанием для самосознания некоего локального сообщества. В этом случае сообщество моментально превращается в маргинальное, что, впрочем, никак не мешает его участникам повышать символический капитал (П. Бурдьё) в собственной среде.

 

400.   Антиутопия способна играть большую роль и в индивидуальной, повседневной жизни, т.к. при помощи неё субъект находит объяснение собственным проблемам и причинам своих неудач. Они же блокируют любые попытки изменить собственную жизнь, объявляя их тщетными, бессмысленными.

 

401.   В любом случае антиутопия для того, чтобы стать действенной, должна получить общественное признание. Это элемент самосознания общества. И в первую очередь, именно общества, а не какого-либо общественного  или государственного института.

 

402.   От антиутопий неотделима конспирология. Эти две формы понимания реальности легко и свободно переходят друг в друга. Антиутопия очень быстро конкретизируется в конспирологических моделях; конспирология, в свою очередь, неизбежно найдёт присутствие антиутопических элементов в наиболее значимых исторических событиях, даже если первоначально импульс её возникновения был иным.

 

***

 

403.   И в сфере общественного самосознания, и в сфере самосознания личного антиутопии усиливают разрыв между действительностью и идеалом и, часто, объявляют этот разрыв непреодолимым. При этом причины такого разрыва имеют псевдоэмпирическое обоснование. 

 

404.   Развитие антиутопий – это симптом того, что Утопия находится в состоянии кризиса. Общество испытывает серьёзные сомнения в возможности её осуществления. Но эпицентр такого кризиса находится не в сфере непосредственного содержания Утопии, а в её инструментальной части. Поэтому такой кризис нельзя назвать общим; скорее, он может быть определён как локальный.

 

405.   В контексте метафизических представлений антиутопии являются манифестацией величия зла в мире. Согласно содержанию антиутопических представлений зло владеет миром, и силы добра оказываются неспособными этому помешать.

 

406.   Архетип представлений о том, что добро и зло царствуют в определённых реальностях, границы которых они оказываются неспособны преодолеть, генетически восходит к манихейству и предшествующим ему ближневосточным мифологиям. Бог как воплощение добра царствует в потустороннем мире, зато всё, что существует в мире земном, целиком отдано во владение зла. Распространение антиутопий в современности превращает Мани в одного из главных мыслителей сегодняшних дней, пусть это присутствие и оказывается внешне скрытым.

 

407.   Но популярность антиутопий существовала и в прошлом. Соответственно, и востребованность манихейства имеет общеисторический характер. Сам Мани был казнён в 274 году, и эту дату с полным правом можно отнести к числу важнейших символических дат мировой истории.

 

408.   Являясь манифестацией величия зла, антиутопии, в то же время, актуализируют и популяризируют образ Чужого внутри тех культур, в которых они действуют. Чужой – это персонаж архаических культур. Актуализация этого образа оказывается актуализацией архаических представлений в постархаическом обществе. Но, при том, что Чужой – родом из архаики, т.е. из прошлого, свои жизненные силы он получает от настоящего. Антиутопия – это всегда реакция на современные проблемы и на то, что система эти проблемы в настоящий момент не решает.

 

409.   Но, будучи реакцией на современную ситуацию, антиутопии влияют и на восприятие проблем, с которыми обществу ещё только предстоит столкнуться. Антиутопии формируют способ интерпретации этих проблем. Точно так же, как Чужие портят жизнь сегодня, они будут портить её и в будущем.

 

410.   Как подсказывает исторический опыт, на роль чужих лучше всего подходят евреи.  По крайней мере, в ареалах христианских и мусульманских культур образ еврейства обладает высокой степенью пластичности, что делает его очень удобным для самых разных антиутопических интерпретаций реальности. Евреи – иные с этнической точки зрения, с религиозной, а также они хорошо интегрированы в экономические и информационные структуры, консолидированы и социально активны. К тому же, как отмечают сами еврейские авторы (С. Лурье, например), еврейские сообщества часто сами занимают провокационные позиции по вопросам, актуальным для общества.

 

411.   На роль Чужого нельзя попасть просто так. Кое-что надо и самому сделать для этого. Необходимо, что бы претендент на эту роль был замечен, а для этого требуется активность с его стороны. Как замечает русская пословица, «под лежачий камень вода не течёт». Когда, например, лидеры региональных этнических сообществ сетуют на несправедливое отношение к этим сообществам со стороны русских, а для многих русских скинхедов «чёрный» – это воплощение всего зла, что есть в России, им стоит обратить внимание для начала на то, как ведут себя отдельные представители этих сообществ в российских городах. И если, например, некоему представителю азербайджанского сообщества пробили голову за то, что он надругался над памятником героям Великой Отечественной войны (задокументированный факт), то, ответственность за это, в первую очередь, лежит на самом сообществе. Когда человек оказывается в чужой среде, он выступает не только от своего имени, но и от имени своего народа. И если такой человек ведёт себя оскорбительно по отношению к этой среде, весь его народ неизбежно будет восприниматься как воплощение зла.  

 

412.   При том, что на Западе много писалось о российском антисемитизме, главным центром антисемитизма является сам Запад. Именно благодаря Западу возникали волны еврейской иммиграции и всевозможные «зоны осёдлости». Одной из таковых стала Польша, где антисемитизм всегда чувствовал себя уверенно и счастливо, а иудейская антиутопия стала одним из базовых элементов польского восприятия мира. Позже эта антиутопия вобрала в себя и очевидные русофобские элементы. Но, прежде чем, вектор польской ненависти переместился в сторону русских, поляки отработали схему на евреях.

 

413.   Польша – это пример того, как антиутопия меняет свой статус. Из локального, инструментального элемента системы она превращается в один из базовых системных элементов, структурирующих реальность в целом. Для среднестатистического поляка ненавидеть какой-либо другой народ – это нормально. И, наоборот, люди, не отличающиеся подобными воззрениями, а такие в польском обществе тоже присутствуют, чувствуют себя в своей стране грустно и одиноко.

 

414.   Наверное, в этом можно увидеть историческую иронию, но за пределами Польши сами поляки часто начинают играть антиутопические роли. Но Польша – это периферийное, незначительное европейское государство, поэтому и антипольские утопии нигде не выходили на первый план. С точки зрения антиутопического конструктивизма поляк – это всего лишь эрзац-версия еврея с ухудшенными функциональными параметрами. К тому же и сфера его применения оказывается ограниченной. Что, например, с этим образом делать на мусульманском Ближнем Востоке? А вот образ еврея там очень даже востребован.

 

415.   Одним из самых ярких моментов существования польской антиутопии стала Вторая мировая война. С момента возникновения независимого польского государства оно существовало под знаком утопии имперского типа: местная политическая элита грезила о Польше, чьи границы должны находится на Урале. К середине 1930-х годов стало ясно, что подобные грёзы должны как-то учитывать и наличие Германии на геополитической арене. И ряд польских геополитиков с увлечением начал создавать проекты совместного польско-германского военного похода против СССР. Потом наступило 1 сентября 1939 года и надо было как-то объяснить себе и обществу, почему всё пошло не так, как мечталось. И в этой ситуации очень вовремя рядом оказались евреи. Еврейский капитал, проникший в польскую экономику, политику и СМИ, сделал всё, чтобы не допустить союза между Германией и Польшей. Именно этот капитал спровоцировал польских политиков (а, может быть, и заставил) на анти-германские высказывания и действия, в результате которых Германия увидела в Польше не друга, а врага. Чужие привели Польшу к национальной катастрофе. В период германской оккупации польский антисемитизм обрёл второе дыхание, когда местные активисты соревновались с гестапо в поиске скрывающихся евреев с целью их последующего помещения в концлагерь и физического уничтожения.

 

416.   Еврейская антиутопия неформально присутствовала и в СССР. В позднесоветское время тема еврейского заговора наполняла собою сознание самых разных почвеннических групп. И в ряде случаев разработка этой тематики заслоняла собою аналитику проблем с действительно позитивным содержанием. Вопрос «что нам мешает?» оказался более важным, чем вопрос «что мы должны сделать?». В итоге, когда в стране началась Перестройка, возник очевидный дефицит проектов преобразования общества. Вместо разработки представлений о том, каким должно стать ближайшее будущее страны, почвенническая среда продолжала искать виноватых в уже случившихся «бедствиях». Отчасти это напоминает историю, когда в осаждённом Константинополе 1453 года местные богословы были увлечены вопросом о природе ангелов.

 

417.   Анти-утопия, являясь атрибутом устойчивого состояния системы, может, тем не менее, играть важную роль и в процессах глобальных трансформаций революционного типа. Революции предоставляют возможность покончить с источником зла в обществе предельно быстро, последовательно и глобально. И т.к. антиутопические элементы в той или иной степени присутствуют в любом обществе, они неизбежно соучаствуют и в процессе революционных трансформаций, влияют на формирование революционной идеологии, хотя степень этого влияния всегда различна.

 

418.   Наиболее последовательно и явно антиутопические элементы проявили себя в национал-социалистической революции 1933 года в Германии. Весь Веймарский период в истории этой страны прошёл под знаком Господства Чужого, воплощением которого в очередной раз стали евреи. 1933 год стал – в сознании многих немцев – не только возможностью возвращения к глубинным основаниям немецкого духа (консервативная революция), но и возможностью уничтожения власти зла (реализация анти-утопии). Когда современные правые идеологии пытаются, анализируя опыт немецкой консервативной революции, выделить в ней позитивное ядро (возвращение к первоистокам), очистив его от антиутопических элементов, которые объявляются несущественными, они сталкиваются с серьёзными трудностями. Даже если предположить, что левый национал-социализм (течение, во главе которого стояли братья Штрассеры) обладал более значительным творческим потенциалом, что представляется верным выводом, он в любом случае был пронизан антиутопическим пафосом, теоретическим основанием которого являлась расовая теория. Антиутопизм влиял на все аспекты деятельности национал-социализма, а для тех же боевиков Эрнеста Рема (левое движение) вследствие своей конкретности он был более значим, чем абстрактные «возвращения к первоистокам».

 

419.   История нацистской Германии оставляет открытым вопрос о том, что, в итоге, было главным в немецкой национал-социалистической революции: утопические идеи и цели или антиутопические? Но то, с каким рвением идеологи германского нацизма открывали всё новые и новые антиутопические элементы, приводит к выводу, что за недолгий срок существования Третьего Рейха влияние антиутопизма в его идеологии возрастало.

 

420.   Если в революции, или в общесистемной трансформации антиутопические элементы изначально преобладают, то этот процесс обречён на неудачу, т.к. ориентирован не на конструирование нового образа реальности и его воплощение в жизнь, а на негативную (деконструктивную) деятельность. Но если деконструктивизм не связан с процессами созидания, всё, на что он способен, сведётся к разрушению того, что было до него. Но нового здания на месте старого, превращённого в руины, не возникнет. 

 

421.   Революционный антиутопизм, объявляя войну злу, часто присутствующему исключительно в его собственном воображении, неизбежно становится инструментом увеличения зла – и не воображаемого, а реального. Если мир отдан злу (манихейская модель), то всё, что происходит в этом мире, работает на усиление зла.

 

422.   История германского, польского, прибалтийского, украинского нацизмов свидетельствует о важной особенности этой модели миропонимания и политического действия. Элементы антиутопии являются структурно необходимыми для любой нацистской идеологии. Именно они позволяют легитимировать радикальные репрессивные действия в отношении противников этой идеологии. Вне антиутопии нацизм как идеология невозможен.

 

423.   На протяжении истории, в разных системах содержание антиутопий варьировалось. В сферу их притяжения может попасть любая социальная группа. Очевидные требования к претенденту – наличие специфических особенностей и относительная немногочисленность. Если второе требование не соблюдается, то содержание антиутопии вынуждено включать в себя моменты дистанционного действия.  Именно так сегодня обстоит дело с русофобией на Западе, но данная ситуация может быть понята как технологическая новация эпохи глобализации.

 

424.   Содержание антиутопических элементов непосредственно указывает на ту форму или аспект деятельности системы, внутри которых происходит торможение этой системы. Если в качестве антиутопического элемента выступают католики в протестантских странах, то, следовательно, идеалы протестантских движений вступили в очевидное противоречие с действительностью. Если таковыми оказываются ведьмы, следовательно, реальная роль Церкви в повседневной жизни не соответствует повседневным ожиданиям. Когда американский сенатор Дж. Маккарти искал агентов коммунизма в госаппарате, реальные причины этих поисков – в неэффективности работы госаппарата в отсутствии адекватной социальной политики со стороны государства, и т.д.

 

425.    В этом контексте позднесоветский антиутопизм может быть интерпретирован как реакция общества на несбалансированность механизмов подготовки кадров в сфере идеационного производства. Эти кадры производились в том объёме, который был избыточен для реализации объективных потребностей системы. В результате этого реальные механизмы интеграции новых кадров в систему вступали в противоречие с нормами идеологии и этики, что вызывало критику и стремление обосновать эту ситуацию концептуально. Свою роль в этом процессе сыграл и раскол советской элиты на почвенническое и западническое направление с сопутствующими ему ценностными различиями.

 

***

 

426.   Благоприятный момент для актуализации антиутопий – это та фаза кризиса, при которой кризис уже присутствует явным образом, но фаза деконструкции или перезагрузки системы ещё не началась. Используя метафорические образы времён года, можно сказать, что антиутопии – это черта второй половины осени. Когда наступает зима, они, сохраняя своё присутствие в общественном сознании, уже не вызывают былого эмоционального отклика. Зимой слишком много других, более жизненно важных проблем.

 

427.   Слабая роль антиутопий в фазе острого кризиса показывает, что в этих элементах, помимо прочего, силён игровой компонент. Антиутопии привлекают к себе, интригуют, перемещают в мир скрытого и загадочного. Помимо идейных содержаний, в них силён и чувственный компонент. Пребывание в мире антиутопии – одновременно – тревожно и притягательно. Этот мир манит к себе и отталкивает. В этом контексте антиутопическое оказывается прорывом в мир эротического. Отношение к Чужому как носителю антиутопического начала – интеллектуально, но, в то же время, чувственно. Сама речь о Чужом вызывает эмоциональное воодушевление. Соответственно, Чужой начинает воплощать в себе, помимо прочего, и черты эротического объекта, притягивая к себе те чувственные импульсы, которые табуированы в рамках официальной (легитимной) модели существования. Ничего удивительного в этой ситуации, по большому счёту, нет. В конце концов, и те же Утопии – это пространство осуществления всех устремлений и желаний.

 

428.   Но если Утопия – это эротизм свободного осуществления правильного (с точки зрения существующих норм) желания, то чувственность антиутопии – это следствие осознания наличия сопротивления, препятствий и принуждения. Если в рамках Утопии человек – это субъект желания, то в мире антиутопий он превращается в объект. Подлинным субъектом оказывается субъект антиутопии (Чужой), овладевающий миром. Это овладение миром символически проецируется и на адепта антиутопии, и проецируется, в первую очередь, им самим.

 

429.   В рамках оппозиций психоаналитического типа переход от утопического к антиутопическому знаменует изменение фундаментальных эротических диспозиций: эротизм овладения миром трансформируется в эротизм претерпевания насилия.  Даже тогда, когда антиутопическое обретает форму активной борьбы с ним, эта активность основана на соответствующих представлениях о прошлом, в рамках которых насилие со стороны антиутопических элементов уже состоялось.

 

430.   В рамках классической гендерной модели переживание антиутопического – это трансформация мужского в женское. Но эта трансформация имеет, пусть и широкое, но всё же локальное значение, т.к. затрагивает только мужское сознание. Подлинной эротической универсалией антиутопического является именно насилие, претерпевание которого делает различие между женским и мужским несущественным.

 

431.   Когда, где-нибудь в Москве в начале 1980-х годов, очередной идеолог общества «Память» с чувством внутреннего восторга развивал среди своего окружения идею, что «всё в стране принадлежит жидомасонам, которые контролируют здесь все процессы, и от них всё зависит», эмоциональные (либидозные) инвестиции в это высказывание несомненны. И так же очевидно, кто в рамках этого либидозного отношения выступает в роли субъекта, а кто – в роли объекта. Символическое переживание собственного изнасилования – либидозное основание любой антиутопии.
432. История смены антиутопий – это, помимо прочего, история чередования символических эротических субъектов, осуществляющих насилие над теми, кто воспринимает антиутопические фантазии в качестве истинных. Ведьмы и колдуны, еретики и враги народа, коммунисты и инопланетяне, евреи и масоны, КГБ и ЦРУ сменяют друг друга в эротической галерее истории. Сегодня в этой галерее оформилось нечто новое, хотя, как известно, новое – это не до конца забытое старое. Многовековая западная русофобия сегодня обрела столь глобальные масштабы, что её существование в качестве ведущей западной антиутопии современности несомненна. Эта антиутопия персонифицирована. В сознании её адептов Президент РФ В.В. Путин делает с миром практически всё, что хочет. Он отключает свет и газ, смещает правительства, устраняет неугодных, всё видит и всё контролирует, включая погоду и толщину озонового слоя. В этом контексте вопрос о том, кто является главным эротическим символом современного Запада, можно считать исключительно риторическим. 

(Продолжение следует)