Лаборатория слова

 

            Завершая дело, полезно оглянуться, извлечь уроки, тем более, если работа не останавливается.  Начнем, пожалуй, со слов. И не просто слов, но излишних. Их в традиционных переводах немало. И это при переводе с краткого иврита на широкий русский — просто беда.

Переводы на русский Писания не обошлись без печальных курьезов. Редкая страница едва ли не всех переводов не поразит читателя начальным назойливым «и», без которых мой перевод благополучно обходится. Дело в том, что этот союз, традиционно кочующий из перевода в перевод, не соединительный, за который его принимали, но так называемый «вав перевертывающий», т.е. формант, в сочетании с глаголом в форме будущего времени имеющий значение прошедшего времени. Еще один курьез — обилие неуместных притяжательных местоимений, в обычной русской речи отсутствующих. Причина: в языке оригинала существует так называемый местоименный суффикс, без которого ни одно существительное, обозначающее предмет, кому-либо принадлежащий, права обойтись не имеет. Буквалисты-переводчики переносят его без какой-либо надобности.

 

 

 

 

Споры о том, как переводить, вечны как переводы, в которых после вавилонского разделения люди нуждаются постоянно. С тех самых времен практика перевода и ее теоретическое осмысление находятся между двумя полюсами, в зависимости от эпохи, целей перевода, личности переводчика, словно маятник, склоняясь то в одну, то в другую сторону. В настоящее время наиболее популярным представлением о колебании этого маятника является метафора Фридриха Шлейермахера (1768-1834), в своей лекции «О разных методах перевода» (1813) сказавшего, что у переводчика есть две возможности: отправить в путешествие автора, приблизив его к читателю, либо отправить в путешествие читателя. В наши дни это представление трансформировалось в понятия «отчуждение» (foreignizing) и «одомашнивание» (domestication), занимающие центральное место в теории перевода Лоуренса Венути, который в своей переводческой практике склоняется к «отчуждению». Такой отчуждающий перевод должен демонстрировать читателю принадлежность другой культуре. Чтобы сделать понятия ясными, доведя их до крайностей, скажем: самый лучший отчуждающий перевод понять читатель не сможет, а самый лучший одомашненный перевод не будет с оригиналом иметь ничего общего. Понятно, что таких переводов не существует, но каждый в той или иной степени склоняется к одной из сторон. Отмечу: лучшие переводы всегда проплывают между Сциллой отчуждения и Харибдой одомашнивания. В таком случае оригинал в максимальной степени зазвучит на языке перевода. Итак, перевод — это плавание между Сциллой верности оригиналу и Харибдой верности языку перевода.

 

В истории перевода Писания на славянский мы найдем множество примеров перевода отчуждающего, при котором содержание, насилуя, втискивалось в формы, чуждые языку-преемнику. С другой стороны, мы знаем, примеры карикатурного одомашнивания, примеры чему — изуверские переводы библейской поэзии средствами современной поэтики.

Попытки реконструкции древнейшего слоя древних переводов, который можно было бы отнести к Кириллу и Мефодию, не удались. Думаю, слава Богу, ибо вряд ли кого-либо из читателей, кроме самих исследователей, добравшихся до искомого слоя, эта реконструкция могла бы порадовать. И дело не только в том, что язык этого слоя был бы малопонятен. Наверняка этот перевод с греческого на русский был в высшей степени отчуждающим, что обстоятельствами места и времени и, главное, цели, понятно. Миссионеры в те времена не останавливались перед тем, чтобы крестить мечом и огнем, что уж говорить о языке. Думается, перевод Кирилла и Мефодия, преодолевая сопротивление чужого им языка, ломал его нормы, приспосабливая славянский язык к новым понятиям еще чуждого мира. Процесс этот был крайне мучителен. О чем свидетельствует нынешний русский богослужебный, исконные лексемы которого похожи на связки между ключевыми понятиями — транслитерациями греческих слов. О насильственном внедрении свидетельствует то, что русские эквиваленты придуманы не были ни в виде лексем, ни в виде парафраз. Отчуждающий перевод не сводим к буквальному, но буквальное следование оригиналу его характеристическая черта. Септуагинта, а вслед за ней переводы Кирилла и Мефодия стремились к буквализму, который (и то далеко не в полной мере) начал преодолеваться в переводах, в конечном итоге составивших Синодальный. Не будет преувеличением все церковнославянские переводы, начиная с Кирилла и Мефодия вплоть до Елисаветинской Библии, определить как стремившиеся к Сцилле отчуждающего перевода.  

 

Нельзя пройти мимо свойственного, вероятно, лишь переводу Библии парадокса. Две части, составляя для читателя-христианина текстуальное единство, не только написаны в принципиально отличные времена, но и на разных языках. ТАНАХ, составляющий ядро Ветхого завета, — на иврите и арамейском, а Новый завет — на греческом. Собственно, этим и объясняется то, что оригинал ТАНАХа в христианском мире был заменен канонизированной греческой копией, обеспечивающей языковое единство. Вплоть до Реформации церковь нехотя и спорадически обращалась к ТАНАХу в оригинале. В России Синодальный перевод, в основе которого был все-таки масоретский текст, несмотря на его многочисленные серьезные недостатки, был прорывом, после чего появились многочисленные переводы с иврита отдельных книг.

 

В статье «Отчуждающий перевод Библии» священник Михаил Самков пишет, что «для православных христиан важно подчеркнуть принадлежность Библии иному онтологическому измерению. В терминологии общей теории перевода мы могли бы понять данный феномен как особый тип отчужденности, который можно назвать  онтологической отчужденностью». Поэтому перевод ТАНАХа на русский, в отличие от «возвышенного» Ветхого завета, должен быть принципиально иным, воскрешающим простоту древности, максимально приближаясь к разговорному русскому конкретной эпохи. Но впадая в неслыханную простоту, он ни в коем случае не должен соблазняться яркими языковыми метами своего времени.

 

Человека, знакомого с Ветхим заветом на любом языке, в любом переводе и лишь затем прочитавшего ТАНАХ в оригинале, поражает его простота, но не простота обыденности и безъязыкости. Но — простота слова, вырубленного в камне. Рубить камень — дело не легкое, ведь вырубают лишь то, без чего обойтись невозможно, то, что навсегда. Иными словами, надо переводить так, чтобы пастухи, продолжая пасти стада, пастырями осознавались. Простота, изначальность, первобытность танахической лексики, ее не всегда смягчаемая эвфемизмами прямота требуют от переводчика качеств сурового укротителя широкого, разудалого слова. Вспоминается: «…К тому же я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность. Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали. Проповедую из внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе» (А.С. Пушкин — П.А. Вяземскому 1-8 декабря 1823 г.).

 

В той же статье М. Самков пишет: «Иными мотивами руководствовались при создании немецкого перевода ТАНАХа Мартин Бубер и Франц Розенцвейг, которые также стремились к тому, чтобы их читатели получили при чтении опыт «иного». По мнению этих немецких философов, библейские тексты стали слишком «своими», привычными для представителей различных религиозных традиций. Из столетия в столетие на Писание, как на палимпсест, накладывались новые слои интерпретации. На оригинальную и живую речь Библии были наложен совершенно не свойственный ей язык абстракций, в результате чего она сама стала «знакомой абстракцией». Эту же цель преследует и мой перевод.

Синодальный перевод вернул русскоязычного читателя с церковнославянских высот на землю: библейский мир стал понятней. Но время идет, язык перевода устаревает. К тому же переводить ТАНАХ не то же, что переводить Ветхий завет: даже разделение текста в ТАНАХе иное. Ветхий завет в соответствии с Александрийским каноном в православии принято делить на четыре раздела: законоположительные книги (Пятикнижие); исторические книги; учительные (поэтические) книги; пророческие книги. А ТАНАХ состоит из трех частей: Учение (Тора, Пятикнижие); Пророки; Писания.

Важнейшая задача современного перевода — приблизить язык Писания к современной литературной речи, по возможности сократив между читателем и Текстом дистанцию. С другой стороны, переводя сегодня ТАНАХ, нельзя не принимать во внимание тысячелетнее бытование русского слова в ветхозаветной среде, постоянно решая: принять устоявшееся или предложить языку новое-старое, исконное слово. Иными словами, пастух и пастырь за тысячу лет русского христианства разошлись настолько, что читателя нелегко убедить, что эти понятия может обозначать одно слово «пастух», что пастух — это и тот, кто пасет овец, и тот, кто пасет народ, и тот, кто пасет мироздание. Отсюда — убрать непреодолимые стилистические барьеры, которыми столь богата современная речь. В этом и состоит задача переводчика, при этом помнящего, что рот — у человека, а у Бога — уста.

 

Перевод должен быть настолько дословным, насколько позволяет язык-преемник, и настолько свободным, чтобы не противоречить оригиналу. Используя выражения Иеронима (57 послание Паммахию), определявшего крайности в переводе как verbum e verbo (слово за словом) и sensum de senso (смысл от смысла), определю свой идеал как стремление к verbum e verbo в той степени, в какой это позволяет sensum de senso. Перевод вообще, Писания в частности, — это поиск золотой середины, взвешивание за и против, борение принципов, точнее, компромисс между ними.

 

 

 

 

Если сказано в оригинале: «чистая кровь», зачем переводить «невинная», «неповинная»? Важнейший принцип моего перевода — стремление к слову прямому. Прямой человек, человек с прямым сердцем, а не чистосердечный или же прямодушный. Аналогичен подход и к переводу идиом. В том случае если понятен дословный перевод, он и должен быть предложен читателю. В Восхвалениях (77:5): «Держишь Ты стражей глаз». Смысл: не даешь сомкнуть глаз. Стражи глаз — это веки. Буквальный перевод идиом позволяет остановить мгновение, когда, метафора, остывая, еще сживается с языком.

В отличие от иврита, тем более танахического, в русском языке заимствований великое множество. Среди них огромный пласт заимствований из греческого, проникших в язык через Ветхий завет и богослужебную речь. Один из принципов моего перевода на русский — максимально возможный отказ от заимствований. Так, в переводах Ветхого завета одно из наиболее употребительных слов — заимствованное из греческого «ангел» (вестник), что изначально довольно точно передает основную функцию Господня посланника (не посланца, его, отделяя Богово от человекова, оставим людям). Время внесло в облик этого «вестника» столь характерно ангельские черты (ребенок с крылышками), что напрочь исказили его. А в ТАНАХе Божий посланник является в образе обычного человека, и даже те места, где о его облике не сказано ничего, именно человеком читатель его и представляет. Вывод: в ТАНАХе по-русски есть место посланнику Господа, но нет места ангелу. Впрочем, как всегда, следует добавить: кроме тех случаев, когда без него не обойтись.

 

Less is more. Это выражение, как нельзя лучше передает суть перевода с иврита на русский. Чем меньше слов, звуков и букв, тем больше перевод приблизился к оригиналу. Иврит — язык древний. Русский язык крайне юн. Перевод ТАНАХа на русский — это и перевод во времени. Иврит ТАНАХа и современный русский — языки разной избыточности, относительно малой — иврит, относительно большой — современный русский. Язык-транслятор и язык-преемник разделяют тысячелетия. Мир ТАНАХа менее дифференцирован, язык ТАНАХа в меньшей степени насыщен синонимами, в нем очень мало заимствований, словарь танахического иврита намного меньше словаря современного русского. Слова и фразы двух языков разной «длины». Чтобы вечное слово, переданное временным, звучало похоже, чтобы влить старое вино в новый мех, нужно прежде всего сделать русское слово и русскую фразу максимально похожими на танахические, привив русскому скрижальность иврита. Безумно трудно. Поразительно интересно. На чем экономить? На чем угодно, только не на многосмысленном, многоемком слове исконном.

 

Читаем:  «Было: Иеѓошуа, будучи у Иерихо, поднял глаза — видит мужа, стоящего против него, в его руке меч обнаженный...» (Иеѓошуа 5:13) Полустишие передает ошеломление: герой неожиданно видит перед собой вооруженного человека, который окажется главой воинства Господа (там же 14). В оригинале, в котором знаков препинания нет, на месте тире находится очень употребительное в ТАНАХе словечко, передающее неожиданность, ошеломленность и т.п. Обыкновенно הִנֵּה (ѓине) переводится «вот», как в Синодальном: «Иисус, находясь близ Иерихона, взглянул, и видит, и вот стоит пред ним человек, и в руке его обнаженный меч». Чего в моем переводе без «вот» недостает? Смысл передан неточно? Исчезла неожиданность? Напротив, мой текст динамичней.

Господь велит судье Гидону укрепить руки свои перед битвой, для чего тот спускается во вражеский лагерь: «Подошел Гидон, и — сон один другому рассказывает…» (Судьи 7:13) Синодальный: «Гедеон пришел. 'И вот (ѓине), один рассказывает другому сон и говорит…'»

 

Однако — что поделаешь! — экономить удается далеко не всегда. Впервые в ТАНАХе выражение  לֹא תִנְאָף(не любодействуй) появляется в качестве заповеди, выраженной четко, лаконично и однозначно, как многое в иврите и почти всё в ТАНАХе. В слове два слога, четыре буквы в консонантном письме. В славянском переводе эта заповедь в одно слово не уложилась: «Не прелюбы сотвори» (Исход 20:14). В дальнейшем и до сего дня укладываются в одно слово, однако какое! Не прелюбодействуй (Синодальный). У Огиенко: «Не чини перелюбу!» Такой глагол и такое отглагольное существительное сущее наказание! Но делать нечего, ведь даже синоним, который использую я, не намного короче: «Не любодействуй» (Имена 20:12).

 

 

 

Далеко не все стихи ТАНАХа могут быть ясно прочитаны в добром согласии с главными идеями и контекстом. Причин неясности множество: где-то когда-то кем-то сознательно или бессознательно текст мог быть испорчен недобросовестным или слишком добросовестным, выполнившим функции редактора или цензора переписчиком; намеренно или нет стих был написан неоднозначно; ясный некогда текст — язык изменяется — со временем «потемнел». В принципе переводчика причины неясности не должны слишком тревожить, кроме тех редчайших случаев, когда конъектура обрела авторитет истинной подлинности. Только такого в библеистике еще не бывало. Переводчики в таких случаях не в силах устоять перед искусом прояснить в соответствии со своим пониманием и талантом. Чего делать нельзя: подлог. Выход: искушение преодолеть, как можно буквальней неясно передать, в комментарии с читателем объясниться. Переводчик не волен изменить «темный» оригинал ради ясности перевода. Он может быть верховным повелителем предлогов, союзов, в его почти полной власти порядок слов, но для диалога с неясностями оригинала единственное средство его — комментарий. У Нехемьи (4:6) читаем: «Было: когда пришли евреи, жившие среди них,// они нам сказали: «В десять раз! Изо всех мест к нам возвратитесь!» Перевод буквальный. Контекст не помощник. Что делать? «Подправить» текст? Отсутствие комментария это, разумеется, провоцирует. Только не комментированный перевод Писания права на существование не имеет. Поэтому, комментируя: евреи, жившие в местах со смешанным населением, передают услышанное от других, которые, запугивая их, говорят, что даже если евреи вернутся из всех  мест изгнания, всё равно других будет в десять раз больше. Та же ситуация в последнем, 17-ом стихе этой главы:  «Ни я, ни братья мои, ни юноши, ни люди из стражи сзади меня одежд не снимали,// только оружие и воду». Можно, конечно, добавить в конце и сосуды с водой, иль даже так: и (сосуды) с водой. Зачем? Есть комментарий.

 

Один из распространенных приемов при переводе, который принято называть объясняющим, — введение недостающих для создания нормальной речи слов. Такие слова-вставки могут выделяться (например, курсивом), а могут не отмечаться никак. В своем переводе я отказываюсь от подобной практики, а в тех считанных случаях, когда без введения слова обойтись невозможно, это в комментарии отмечаю.  Обрывистая, прекрасно воссоздающая устную, речь Иова и его друзей понятна далеко не всегда. Элиѓу обращается к Иову: «Так Богу следует говорить: 'Несу  —// не сломаю'» (Иов 34:31). Здесь читателю необходимо помочь. Смысл: Иов, по мнению Элиѓу, должен был сказать Господу, что он несет ярмо страданий и не сломает его. Если делать иначе, то в этом случае пришлось бы «запихивать» в текст огромное слово, как в стихе, где идет речь о бегемоте: «Как камень, твердое сердце,// прочное, как (не сдвигающийся) жернов нижний» (там же 41:16).

С прибавленным словом текст превратиться в твой, переводом быть перестав.

 

 

 

 

Слово «скиния» прочно утвердилось в русском библейском, хотя в последнее время и были попытки ее заменить, к примеру, «обителью» (И.Ш. Шифман), а в Современном: «священным шатром, шатром соглашения» (В пустыне 9:15). Коль резать так, по мне пусть коровы живут.  Скиния — от греческого σκηνή, скэнэ́ (шатёр) — перевод словосочетания אהל מועד‎ (шатер собрания, шатер свидетельства), обозначавшего Переносной храм, в котором до строительства Храма в Иерусалиме приносились жертвы, а в самой святой его части хранился Ковчег завета, ящик с каменными пластинами с вырезанными буквами, т.е. по-славянски, скрижалями. Полагая, что укорененность скинии в религиозном речевом слое не столь существенна по сравнению с его непонятностью, принимая во внимание, что в современном русском есть нейтральное, не слишком новое слово «шатер», удачно вписывающееся в любой контекст, приходим к выводу, что оно вполне может заменить «скинию» в переводе: шатер собрания (свидетельства). 

 

            Устойчивое словосочетание в традиционном русском переводе «рука сильная, мышца простертая» впервые в полном составе появляется в книге Слова (4:34). В славянском переводе это выражение звучало: «рука сильная и мышца высокая»; «рука крепкая и мышца высокая» — в Синодальном. Сохраняется пресловутая «мышца» и в переводах Учения под ред. Д. Йосифона и П. Гиля. Заметим, еще в переводе короля Джеймса в этом выражении появляются более точные синонимы: hand и arm (mighty hand, and by a stretched out arm). У И. Огиенко: «сильна рука і рамено витягнене», в переводе Библейского общества стилистически бессильное и бесцветное:  «мощь и сила», в Новом переводе — очень удачное: «могучая длань, простертая рука». У меня: «рука сильная, длань простертая». «Длань» принципу «нет славянизмам» противоречит, но делать нечего, это единственный синоним. А, учитывая, что речь о Господе, стилистически подходящий.

Немало слов и выражений из ТАНАХа попали в христианские языки, где сохраняют библейский возвышенный привкус. «На круги свои», «погоня за ветром» и др. пришли из Коѓелета. Одно из самых знаменитых из этого ряда — ключевое слово ничто, повторяющееся во всех главах книги, кроме 6-ой, 38 раз (в других книгах ТАНАХа еще 32 раза), и ключевое словосочетание — «ничтожное ничто» (еще одна священная корова, традиционное «суета сует» очень неточно).

 

Переводя традиционно, И. Дьяконов счел необходимым объясниться с читателем: «Переводчик не счел возможным изменить эту знаменитую фразу, вошедшую в пословицу, однако в остальных случаях он переводил слово «хэбэл» не «суета», а «тщета», «тщетный», так как «суета» и «суетный» в современном русском языке слишком ассоциируется с понятиями «суетиться» и «суетный» в смысле «тщеславный». Совершенно верное замечание, однако думается, в данном случае следовало бы пойти Традиции наперекор, во-первых, потому что утвердившийся перевод слишком не точен, а, во-вторых, потому что всё равно в иных местах И. Дьяконов вынужден переводить по-другому. Добавлю: суета сует вызывает образ бессмысленного, хаотичного движения, что звучит по сравнению с оригиналом верхом оптимизма. В оригинале выражение обозначает нечто настолько ничтожное, эфемерное, что его невозможно уловить, нечто совершенно не материальное, а в переносном значении: исчезающее, преходящее, беспредметное, бессмысленное, темное, лживое и пустое, бесполезное, непонятное. «Дуновение», «пар из уст». Традиционным в иврите способом удвоения слов и корней знаменитая лексема обрела превосходную степень и предстала в других языках, подобно Песни песней, заодно обретя и значение переносное.

 

Передать одновременно и прямое и переносное значение ни в одном языке не удалось. В Вульгате (как и в Септуагинте) по необходимости появилось лишь переносное значение: vanitas vanitatum dixit Ecclesiastes vanitas vanitatum omnia vanitas. В славянском этот стих звучит весьма неуклюже: «Суета суетствий, рече екклесиаст, суета суетствий, всяческая суета». В переводе короля Джеймса: Vanity of vanities. Тем же путем, но очень уж неудачно пошел М. Рижский («нет смысла, нет никакого смысла»), несколько лучше, но раздробив одно слово на три, Э.Г. Юнц (никчемно, напрасно, бесцельно) и удачнее других А.Э. Графов (пустая тщета, пустое). Исключением является наймарніша марнота у И. Огиенко. Этот украинский эквивалент восходит к словам мара, примара (мираж, призрак), отсюда в русском — марево, некое расплывчатое зрительное ощущение, своей природой схожее с неощущаемым дуновением. И хоть с точки зрения единства прямого и переносного смыслов найденное И. Огиенко замечательно, но у переводчиков всё хорошо не бывает: слишком грубо и зримо звучит марнота, не говоря уже о словосочетании. Как бы то ни было, думаю, что знаменитый стих из Коѓелета (1:2) так звучит гораздо ближе к оригиналу: «Ничтожное ничто, — сказал Коѓелет, —// ничтожное ничто, всё — ничто».

 

 

 

Уже в первом стихе первой главы первой книги ТАНАХа появляется имя Всевышнего. Слово «Бог» передает אֵל и אֱלֹהִים. Оба слова многозначны и могут относиться и к языческому богу (второе — богам), и тогда, разумеется, пишутся с прописной. Нет проблем и в переводе имени собственного четырехбуквенного имени (тетраграмматона). Оно было табуировано до того, как сложился канон ТАНАХа, и принято произносить эвфемизм: Адонай (от адон — господин), отсюда в русском: Господь. Впервые в ТАНАХе тетраграмматон появляется в связке Господь Бог в 4 стихе 2 главы книги Вначале. Всего в Тексте это имя появляется около семи тысяч раз, в то время как слово «Бог» (в значении Всевышний) — около двух тысяч пятисот. Уникальность фрагмента текста, в центре которого история первых людей (2:4 — 3:24), в том, что в нем словосочетание Господь Бог встречается двадцать раз из тридцати шести случаев во всем ТАНАХе. В большинстве случаев в русских переводах Ветхого завета тетраграмматон передается согласно древней еврейской традиции.

Центральное место в первом диалоге Моше с Всевышним, посылающим его вывести евреев из рабства, — вопрос об имени Господа. Вариантов накопилось великое множество. От предложенного неистовым архимандритом («Я есмъ Тотъ, Который есмь»), до И.Ш. Шифмана («Я есмь Тот, Кто Я есмь») и Ф. Гурфинкель («Я буду…, как буду…»). Спорить с лингвистическими фантазиями, разумеется, бесполезно, тем более, когда они вызваны совершенно разными идеологическими устремлениями. Поэтому лучше всего (не соврать!) прибегнуть к переводу буквальному:

 

 

            Так у меня. Понятно, стих не может обойтись без комментария. Буду, что буду. В оригинале: אֶהְיֶה אֲשֶׁר אֶהְיֶה. Перевод дословный. Будущее время глагола «есть» может выражать также постоянное действие, отсюда вариант перевода: Я есть, который есть. А теперь — небольшая антология.

Короля Джеймса: And God said unto Moses, I AM THAT I AM: and he said, Thus shalt thou say unto the children of Israel, I AM hath sent me unto you.

Славянский: И рече бог к моисею, глаголя: аз есмь [сый]. И рече: тако речеши сыном израилевым: [сый] посла мя к вам. 

Синодальный: Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий. И сказал: так скажи сынам Израилевым: Сущий Иегова послал меня к вам.

П.И. Горский-Платонов: И сказалъ Богъ Моисею: «Есмь, который Есмь»; и сказалъ: такъ скажешь сынамъ Израиля: «Есмь», послалъ меня къ вамъ.

И. Огиенко: І сказав Бог Мойсеєві: Я Той, що є. І сказав: Отак скажеш Ізраїлевим синам: Сущий послав мене до вас.

Библейского общества (современного): Бог ответил Моисею: «Я — Сущий. Когда пойдёшь к израильскому народу, скажи им: "Сущий послал меня к вам"».

Под ред. Д. Йосифона: Что сказать мне им? И сказал Б-г Моше: Я Сущий, который пребудет. И сказал: так скажи сынам Исраэйлевым: Вечносущий послал меня к вам.

Имя Бога אֵל עֶלְיוֹן (Бог Всевышний) переводится мной тоже дословно. Еще одно имя Господа שַּׁדַּי (Всесильный) употребляется по большей части в Учении, а также в Иове, во всем ТАНАХе встречается 48 раз и разногласий не вызывает. А вот имя Господа Саваоф, калька с греческого, усвоенная славянским и перешедшая в Синодальный, ничего читателю не говорит, равно как и транслитерация Цеваот. На иврите имя יְהוָה צְבָאוֹת самым непосредственным образом указывает на силу, могущество, Господа-Воина (возможный перевод), и поскольку имя Всесильный «занято», то наилучший перевод — Всемогущий Господь.

 

 

Естественное стремление передать одно слово оригинала одним словом перевода часто наталкивается на сопротивление текста: многозначность переводимого не совпадает с многозначностью слова, которым оно передается. К тому же значение слова оригинала может меняться от одной книги к другой: между ними существенная дистанция  во времени и жанровые отличия. Одно дело Учение, ядро которого еще изустно создано в пустыне во время Исхода, другое — Повести лет, царские летописи. Поэтому при соблюдении принципа «одно и то же слово — одним и тем же словом» возникает иерархия верности: стиху, ближайшему контексту, и далее — до верности в целом ТАНАХу.

И все-таки одно слово оригинала, особенно если речь идет о близких контекстах и одной и той же книге ТАНАХа, крайне важно переводить одним и тем же словом. Конечно, легко провозгласить, трудно следовать! Так, слово толдот, мн. ч. сопряженной формы толада (потомство, следствие, порождение, происхождение, родословие), встречается в нескольких местах книги Вначале (2:4, 5:1, 6:9, 10:1,32 и др.). Почему следует предпочесть «родословие», произнесенное И.Ш. Шифманом, а не «порождение» Филарета и архимандрита Макария? Или «происхождение» Синодального перевода («походження» И. Огиенко и И. Хоменко по-украински)? Непременная составляющая толада — движение во времени, развитие. Большинство русских переводов от правила «слово оригинала — слово перевода» отступают. Так, митрополит Филарет в одном месте переводит «порождение» (2:4), а в другом — «родословие» (5:1). Сравним.

 

Мой перевод:

 

Филарет:

Синодальный:

 

 

В каждом языке есть толика слов очень широкого спектра, конкретное значение которого определяет, может, лучше сказать, уточняет контекст. Такое слово в иврите — נַּעַר, с общим значением «младший». Его можно перевести юноша, отрок, слуга, ученик, молодой человек, молодой воин. При этом «младший» не обязательно очень юн, а юный не обязательно «младший». Каждый раз при переводе возникает дилемма: создать мету оригинала, переводя наиболее объемлющим словом («юноша») или, стараясь максимально точно передать конкретное значение, выбрать иную лексему из ряда. У этой дилеммы однозначного решения нет.  

 

В переводе необходимо остерегаться ярко маркированных слов. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет» —  не для перевода. Князь. Односложное, хорошо вступающее в отношения с соседями, таящее богатые возможности для аллитерации слово. Хороша Маша, жаль, что не наша. Ведь с князем бояре, набеги, звон оружия и монет, набеги, пиры — допетровская разгульная, развеселая Русь. Князь — несмотря на возможное происхождение от древнегерманского, слишком русское слово, этот титул применяется к русским высокородным особам. Тем не менее, в подавляющем большинстве переводов Писания оно появляется, слишком русифицируя текст. Так, у И.М. Дьяконова в  Экклесиасте:  «Видел я рабов на конях// И князей, шагавших пешком, как рабы!» (10:7) Предпочитая избежать слишком национально маркированной лексемы, обычно в подобных случаях я прибегаю к нейтральному слову, применимому и к России 21 в. и к Израилю более чем двухтысячелетней давности. У меня в словаре на этот случай «вельможа».  

 

Аналогичная ситуация с «селом» и «деревней». В ТАНАХе есть ряд слов для обозначения поселений. Во-первых, это крупные поселения, обнесенные или не обнесенные защитной стеной. В этом случае перевод не вызывает проблем: город (в редких случаях, чтобы избежать тавтологии, град) и «город, не обнесенный стеной». Хоть длинно, но принципиально важно. Во-вторых, более мелкие населенные пункты, о которых известно немного, но которые, вероятно, отличались тем же: ограждены или нет. Здесь, казалось бы, место селу и деревне. Однако слишком у этих слов «русская» репутация, слишком много вызывают ассоциаций: Л.Н. Толстой и И.С. Тургенев, и многое, многое иное, вплоть до нищей вологодской деревни, которая с каждым годом всё страшнее безлюдней. Поэтому приходится выбрать вместо них бесцветные (что в данном случае замечательно!) «поселения», имея в виду небольшие стеной не огражденные населенные пункты, и «селения» — небольшие и огражденные. Хотя, конечно, жаль расставаться. «Село», «деревня» — открытые слоги, распахнутость, щедрая широта. Село: дома за перелеском, дорога — едва намеченная в траве колея, огороды за домом, за ними — поля. Поселения — тропа, из камня дома, над домами террасы: виноградники, рощи маслин и давильни. Деревня: накатанная дорога, может быть, тракт, улицы домов, за ними до горизонта поля. Селения: по сторонам дороги — груды камней, за домами — поля, загоны овец. И в селах и в деревнях, и в поселениях и селениях — дымы над трубами и звонкие петухи.

 

 

 

            В рассказе о бунтовщике Корахе в оригинале, когда речь идет о народе Израиля и о тех, кто поддерживает Кораха, используется одно и то же слово הָעֵדָה, обычный перевод которого — община. Если перевести в полном соответствии с оригиналом, получится: «Собрал Корах к входу шатра соборного против них всю общину,// и слава Господня всей общине явилась». Стих очень точен, энергичен, упруг, всем хорош. Только ужасная, всё портящая тавтология, сама по себе противопоказанная русскому языку, а здесь и подавно. Потому в одном случае вместо «общины» приходится прибегнуть к «сообществу», слову скверному во всех отношениях, чтобы получить текст, единственное, но неоценимое  достоинство которого — верность смыслу:

 

 

            Лексический аскетизм — важнейший принцип перевода с танахического иврита на русский. Но и от него приходится отступать, когда у слова оригинала два основных значения, а найти полный эквивалент невозможно и ни от одного из значений с минимальным ущербом для смысла нельзя отказаться. Тогда приходится это слово переводить двумя, с тяжелым сердцем делая примечание: здесь реализуются оба значения слова. Давным-давно потерявшая надежду на рождение сына, родив Ицхака, Сара, при помощи однокоренных существительного и глагола толкуя имя новорожденного, восклицает: «Смех, радость мне Бог сотворил:// всякий услышавший обрадуется за меня и посмеется» (Вначале 21:6).

 

            У слова חסד два основных значения: верность (часто, когда речь идет о верности Господа завету с Израилем) и милость (часто, когда идет речь об отношении к грешному Израилю), в языке ТАНАХа сросшихся воедино, а в русском — не соприкасающихся. Когда это слово характеризует отношение Бога Израиля к народу  (особенно часто в Восхвалениях), выбрать одно из значений (= одно слово при переводе) никак невозможно. Впервые слово воедино сросшихся смыслов появляется в Песни моря Моше, в стихе, где говорится о Господе: «Верностью, милостью вел — народ этот спас,// в обитель святости Своей мощью повел» (Вначале 15:13). 

 

Из этого ряда и слово פקד. «Я твой Господь Бог, Бог-ревнитель, ненавидящих Меня помню, караю» (Имена 20:4). То же: יסר. «Сердцем познаешь:// как человек, мучая, учит сына, Господь Бог, мучая, учит тебя» (Слова 8:5). В том случае, когда одно и то же слово с двойным значением повторяется, его значения реализуются в разных частях стиха: «Возблагодарят Бога народы,// Тебя все народы восславят» (Восхваления 67:4).

 

Притчи (Мишлей) испытывают переводчика на способность создания адекватных оригиналу рядов контекстуальных синонимов, передающих параллелизм, ритм и афористичность оригинала. Мудрость — поучение — разум — разумение — мудрое — знание — умудренность — познание — учение — страх Господень — обличение  — совет. Познавать — понимать — обретать помыслы; мудрый — разумный — мудрец. Простак — юноша — глупец — наглец — дурак. Глупость — наглость. Притчи начинаются так:

 

 

            Для сравнения антология стихов 2-4.

 

Синодальный: чтобы познать мудрость и наставление, понять изречения разума;// усвоить правила благоразумия, правосудия, суда и правоты;// простым дать смышленость, юноше — знание и рассудительность…

 

Современный: Они написаны для того, чтобы люди обрели мудрость, научились принимать наставления и понимать мудрые изречения.// Они написаны для того, чтобы люди принимали мудрые правила благоразумия, научились добру, справедливости и честности,// чтобы даже глупец научился принимать мудрые решения, а юноша сумел справиться с любыми сложностями.

 

Огиенко: щоб пізнати премудрість і карність, щоб зрозуміти розсудні слова,// щоб прийняти напоумлення мудрости, праведности, і права й простоти,// щоб мудрости дати простодушним, юнакові пізнання й розважність.

 

 

 

В первом стихе книги Иова дается определение главного героя, которое С. Аверинцев переводит: «и человек этот был прост, и праведен, и богобоязнен, и далек от зла». К слову «прост» он дает примечание: «В подлиннике: «tam» — непереводимое древнееврейское слово, которое означает отсутствие внутренней ущербности, полновесную доброкачественность и завершенное взаимное соответствие всех помыслов, дел и слов. Перед нами возникает образ искренней, чистосердечной, благообразной истовости богатого патриархального «шейха», неуклонно блюдущего себя от греха и во всем поступающего как положено. Иов — хороший, и ему хорошо, и с ним хорошо; кажется, злу неоткуда войти в его жизнь. Тем более поразительно, что зло входит в его жизнь». В одном не соглашусь с С. Аверинцевым, благословенна его память. Слово там вполне переводимо, но, как часто бывает, переводимо многообразно: русские эквиваленты передают его не вполне. Это характернейшая переводческая проблема: выбрать наиболее адекватное слово. Краткая предыстория.

 

Архимандрит Макарий: «и былъ человѣкъ сей мужъ непорочный и справедливый, и боявшійся Бога, и удалявшійся отъ худаго».

 

Синодальный перевод (учитывалась работа Макария): «и былъ человѣкъ этотъ непороченъ, справедливъ и богобоязненъ и удалялся отъ зла».

 

Под ред. Д. Йосифона (почти буквально следует за Синодальным): «и был человек тот непорочен, справедлив и Богобоязнен, и удалился от зла».

 

Мне представляется наиболее точным соответствием «непереводимому» слову — невинен. Поэтому мой перевод: «и был человек этот невинен и прям, страшился Бога и от зла удалялся».

 

О Иешаяѓу известно, что пророчества он произносил устно, обращая их и к «простым» соплеменникам, в основном, жителям Иерушалаима, и к самому царю. Записывал ли их пророк или это делали его ученики, мы не знаем. Равно как неведомо, он ли автор пророчеств, направленных в будущее (многие до времени были сокрыты), или их в свое время в духе пророка написали ученики. Может, в произнесенное им они внесли соответствующие исторические реалии и, несмотря на появление новых пророческих имен, оставаясь верными «своему» пророку, записали, отредактировали и составили его книгу? Поэтому, кстати, не слишком плодотворным представляется сам термин «Второисайя», ведь на протяжении всего текста сохраняется неоспоримое стилистическое единство: схожие мотивы, риторические приемы, самоцитирование и многое другое. Гораздо более плодотворным представляется понятие «школа Иешаяѓу» (бейт мидраш, дом учения на иврите), действовавшая, по крайней мере, до возвращения изгнанников из Вавилона, т.е. до возрождения Храма. «Школа Иешаяѓу» продолжала и развивала традиции, создав жанр пророчества Иешаяѓу, тексты которого (оригинальные, принадлежащие самому пророку или прошедшие ту или иную степень обработки, в том числе и на соответствие реалиям новой исторической эпохи) продолжали письменное, а возможно, и устное существование. Таким образом, на протяжении продолжительного времени (минимум два столетия) текст книги был динамичным: что-то добавлялось и изымалось. Но в основе — изреченное мощное, афористичное слово, как, к примеру, в начале пророчества (1:2-9):

 

Или (2:2-4):

 

 

            У перевода ТАНАХа три нет: заимствованиям, новоязу и славянизмам. С первыми двумя очень просто. Царь Давид не может быть ни агрессивным, ни, конечно, крутым. Сложнее со славянизмами, ведь они часть современного русского языка. Но часть архаичная, а перевод ведь на современный язык. Выше мы убедились, что Библия на славянском осознавалась вне церковных стен и даже внутри препятствием пониманию Текста. Отсюда и вывод: чем меньше славянских слов в переводе, тем лучше. Это так. Но не совсем и не всегда. Во-первых, славянизм славянизму рознь. Некоторые архаический привкус утратили. Во-вторых, к славянизмам (да и к любым архаизмам) приходится прибегать в случае нехватки синонимов, чтобы избежать тавтологии, которую русский язык очень не любит. Как в одном из очень распространенных выражений, где за «рукой» должен идти синоним: «рука сильная, длань простертая». В свою очередь, «длань», передавая древнееврейское слово, должна появиться вместо него и там, где, если бы не было идиомы, без нее можно было бы обойтись. Моше говорит: «Зачем, Господи, гневу Твоему разгораться на Твой народ, который из земли Египет Ты вывел силой великой, дланью могучей?» (Имена 32:11)

 

Еще пример. Такой пассаж звучит не слишком по-русски: «Когда ноги маслом я омывал,// мне скала изливала масла потоки». Поэтому приходится с неохотой вспомнить елей: «Когда ноги елеем я омывал,// мне утес лил масла потоки» (Иов 29:6), или же в Восхвалениях (55:22): «Глаже масла уста,// а в сердце — война,// мягче елея слова,// а они — мечи». Такая же ситуация и с городом-градом, ворогом-врагом (здесь именно славянизм общеупотребителен), воююй-враждуй, голосом-гласом:

 

            Впрочем, даже тогда, когда употребительные славянизмы (ни рамена, ни перси в счет не идут) можно заменить русскими синонимами, иногда это лучше не делать: славянизмы короче, тверже, одним словом, больше в переводе с иврита на месте: «От врат смерти меня подними» (Восхваления 9:14). «Ворота смерти» звучат не слишком уж убедительно. Или:

 

О некоторых устаревших славянизмах приходится сожалеть. Очень жаль, что трехсложное, таящее в себе богатейшие фонетические возможности «вертоград» в дарвиновском отборе уступило место четырехсложному «винограднику», почти невозможному для перевода. Но деться некуда: больше синонимов нет, заменить невозможно.

 

В первых четырех главах книги За что? стихи расположены в алфавитном порядке (что в переводе, естественно, передать невозможно), в них по 22 стиха, кроме третьей главы, в которой утроенное количество стихов: по три стиха на каждую букву алфавита. Три из пяти глав книги (1, 2, 4) начинаются одинаково: За что? Стихи начала и конца главы перекликаются между собой. Например, стих 1 первой главы перекликается с последним, 2 — с предпоследним: «Нет у нее утешителя// из всех ее любящих» (1:2) — «Услышали — я стенаю,// нет мне утешителя» (1:21). Всё это надо принять во внимание, всё это надо учесть, передав в переводе. И — характерный для танахической поэзии рваный ритм (у каждой строфы может быть свой ритмический рисунок), ритм книги плачей по разрушенному Иерушалаиму, оскверненному Городу.  

 

Иерушалаим, Сион, Город — это вдова, у которой нет утешителя; она — נִידָה. У этого слова два значения: женщина в период, когда запрещена мужу для интимных отношений; отлученная, изгнанная. В переводе реализованы оба значения слова. Она презренна: увидели ее наготу; на подоле ее — нечистота. Подобные сравнения проходят через весь текст, отсюда вопрос: каким образом всё это «женское» согласовать с родом перевода: в иврите «город» женского рода, в русском — мужского. Если бы дело в одной, нескольких строфах, можно было бы «увернуться»: местоимения, синтаксические уловки. Но весь текст?! Как поступили предшественники? Вот какой у них первый стих.

 

Синодальный: Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова…

 

Огиенко: Як самітно сидить колись велелюдне це місто, немов удова воно стало!

 

Современный: Иерусалим покинутая лежит. Город, когда-то такой многолюдный! Великой среди городов она была. Но стала теперь, как вдова…

 

Дословный перевод невозможен: риторика плача выстроена вокруг образа одинокой, покинутой женщины, ставшей подобной вдове, поэтому я заменил «город» «столицей», что истине не противоречит, а Иерушалаим — по традиционной танахической модели там, где это необходимо, на «дочь Иерушалаима». Таким образом, весь текст переведен в «женский» регистр.  

 

 

Главная не только семантическая, но и стилистическая оппозиция в ТАНАХе: Бог — человек, что должно найти свое отражение в переводе. Слова высокого стиля — о Господе, нейтрального и низкого — о человеке. Человек строит, приходит. Всевышний воздвигает, является: «Ведь Господь воздвигнул Сион,// явился в величии» (Восхваления 102:17).

Несмотря на то, что «десница» — славянизм, слово широко употребляется в моем переводе. Во-первых, «правая рука» очень тяжело входит в текст, расталкивая соседей. Во-вторых, этот архаизм достаточно употребителен в современном русском (в отличие от «шуйцы»). Так что легкая патина не повредит. В-третьих, это слово, как и другие редкие архаизмы перевода, относится к Богу. В-четвертых, звуковой ряд «десницы» создает богатое возможностями фонетическое поле.

 

И, конечно, «десница» совершенно незаменима в синонимическом ряду, к которым питает пристрастие танахическая поэзия: «Могущественна Твоя длань,// рука мощна, воздета десница» (Восхваления 89:14). Наконец, во многих стихах просто невозможно представить «правую руку»: «Если забуду тебя, Иерушалаим,// забудет десница моя» (там же 137:5).