Литературная критика

 

Достоевский как поэт

 

Достоевский, вероятно, очень удивился, коли назвали бы его поэтом — тем не менее, капитана Лебядкина не представить без его кривобоких, шатающихся стишат, как самого Достоевского не представить без его романов.
Органично вотканные в разноплановую и вместе с тем единую ткань великого романа, стихи эти — сумасшедшие вирши, скорее служат дополнительной характеристикой одного из важных персонажей…
А коли стихи не характеризуют автора — грош им цена.
Жажда Достоевского быть поэтом в изначальном — рифмующем, в столбикпишущем смысле — очевидна, и именно она придает поэтическим опусам его персонажей естественность, даже при налете графомании.
И (из Карамазовых уже) эта ножка, которая разболелася немножко — также важна, как встреча Ивана Карамазова с чертом.
Достоевский был во многом поэтом — если под поэзией понимать стихию, из которой возникает гармония; но и собственно поэтические его тексты интересны: дополнительным штришком к гигантскому космосу, что нес в душе классик.

 

 

Поэзия А. Платонова, как лаборатория его прозы

 

 

…возможно, Андрей Платонов ковал свой феноменальный, не способный оставить равнодушным прозаический язык именно в кузнице поэзии?

 Глубокое зрение Платонова точно ввинчивалось в потаённые, рудные пласты почв родной речи, добывая оттуда невозможные сокровища; а стихи его – оставшиеся ранним этапом – пели несравненную прелесть жизни:

В моем сердце песня вечная
И вселенная в глазах,
Кровь поет по телу речкою,
Ветер в тихих волосах.
 

Тихие, несколько угловатые, точно для себя написанные стихи; будто не стоит задача говорить за народ, из глубин его, недр…

 Но – вселенная в глазах, - тут уже словно перекидывает мостки к прозе, в которой мерцает нечто от русского космизма, перекликаясь и с философскими построениями Н. Фёдорова, и с осуществлёнными в словесных полях мечтаниями К. Циолковского.

 И – сопричастность всех людей одной теме: пусть не высказать её – так сложна – вдруг проявляется, распускается цветком в стихотворении:

 

Страннику в полночь откроешь,
Друг позабытый войдет.
Тайную думу не скроешь,
Странник увидит, поймет.

 

…странники бывают и метафизического толка: по необъятности различных мировых учений; впрочем, думается, Платонову были ближе странники по русским дорогам: многое видавшие, массу всего умеющие.

 Стихи Платонова достаточно бесхитростны, открыты, возникают неожиданные богомольцы, для которых:

 

Нету нам прямой дороги,
Только тропки да леса.
Уморились наши ноги,
Почернели небеса.
Богомольцы со штыками
Из России вышли к богу,
И идут, идут годами
Уходящею дорогой.

 

 Впрочем, неожиданность этих богомольцев проявляется в наличие у них штыков: довольно странного атрибута.

 Ветхая Русь стоит, шатается, точно ждёт слома огненного, появления всех тех машин, которые так любил, так воспевал Платонов-прозаик…

…разворачивались ленты стихов великого мастера прозы: и зрела, зрела она постепенно внутри напевов, как в капсулах грядущей жизни, и прорвалась – оставив стихи такими, как есть: может быть, начальным этапом пути мастера, а может – интересным свидетельством роста языка.

 

Альфа поэзии Александра Грина

 

 

Александр Грин, оставивший людям розовые мечты Ассоль и замечательный, причудливо сконструированный, фантасмагорический мир, писал и замечательные стихи: они продолжали линии его прозы, или вырастали из текстов её, как из благодатной почвы, и были романтичными в той же мере, в какой красота пестро окрашивала их:

 

 

Узорная тень не имеет права победить рыцаря, едущего через века, набитые прагматизмом, эгоизмом, темнотою.

 Грин – в определённом смысле – сам был рыцарем глагола: не страшащимся житейских передряг, коли вооружён так славно и сильно: словом.

 …выплывет Зурбаган, противореча официальной географии, доказуя, что есть места абсолютного счастья, куда скорбь не имеет сил войти:

 

 

Но были и иные стихи у Грина: изъятые из реальности, творившейся вокруг жёстко, даже жестоко; стихи реалистичного помола, впрочем, с сохранением всё той же волшебной палитры:

 

 

В большинстве же поэзия Грина – парящая, в ней много воздуха, в ней лётчик считает самолёт воздушным конём…

 Иногда её разбавляет сатирическая струя, играя оттенками мысли, соответствующей предмету укола.

 Грин-прозаик известен многим, Грин-поэт – остался на теневой стороне, хотя стихи его противоречат оному положению.

 

 

Астральные созвучия Александра Чижевского

 

Космос поэзии – и поэзия космоса…

А. Чижевский, прикоснувшийся к бездне познания, нет! черпавший из неё, переводил иные образы именно в поэтическое слово – или словом оным переводил многие запредельности на понятный людям язык:

 

Стихотворение, адресованное Галилею и посвящённое ему, будет – верится – прочитано им в тех пределах, в гудящих и не уловимых параллельных мирах, где непременно должны были встретиться – автор и адресат.

Космос начинается в нас – заворачиваясь таинственными лепестками в розе каждого сердца:

 

 

Космос раскрывается историей и предельным дерзновением постичь не постижимое, связать нити, так сложно связывающиеся, совместить волокна звёздного и человеческого…

 В одном из стихотворений Чижевский, касаясь земной зависти и злобы, писал:

 

 

Сила обстоятельств велика: она может удержать от перемещения тело, но ей не остановить мысль: а Чижевский был человеком постоянно, неустанно пульсирующей мысли, выливавшейся и в научные труды, и в поэзию, и в живопись…

 И мысль, определившая стихи, дала им возможность играть великолепными гранями, переливаясь на солнце духа и обогащая умеющих слышать…

 

 

Александр Чаянов как поэт

 

 

   Многообразие талантов Александра Чаянова заставляет вспомнить одарённость творцов Ренессанса; но если научные труды обеспечили ему незыблемое место в пантеоне зиждителей человеческой мысли, если многообразие общественно-экономических интересов позволило ему создать новую дисциплину: крестьяноведение, то поэтические его произведения, в основном, оставались за бортом внимания читающей публики.

  Немудрено – сборник «Лёлина книжка» был издан тиражом 20 штук: для домашнего, так сказать, обихода.

   Между тем, стихотворения А. Чаянова говорят о нём, как о своеобразном и вполне самостоятельном поэте, тонко и точно фиксируя и его гуманитарные пристрастия, и создавая портрет души автора.

   Оригинальная мистическая пропитка стихотворений сочетается с нежной, как первый снег, любовной линией, мешая конкретное, земное – и фантасмагорическое, порою тёмное: «Костер. А вечером – ракеты, / Рассказы страшные, сонеты…».

   Костёр, рыжея лисьим хвостом, вырывается из обыкновенной реальности, языками своими уподобляясь фантастическим ракетам, сулящим звёздные брызги стихов.

   Чаянов нежным касанием, почти пианистическим туше обозначает бытовые линии жизни, их благообразие, нужность, привычно-не замечаемую гармонию; он соплетает в пределах одного стихотворения и скромно-общечеловеческое и запредельное, изящно играя рифмой.

    Учёный, глубоко погрузившийся в мир экономических и социальных интенций, он видит гармонию бытия, и, ощущая её необходимой составляющей оного, даёт образы пластичные и яркие, где цветовые сочетания играют не малую роль: «Они встречались в этом парке / Читали Гёте и потом / Мечтали шепотом о том, / Как хорошо в полудень яркий / Сбирать за речкою цветы / Ромашку, кашку… В именины / Плести для тетушки Арины / Венок куриной слепоты. И эти золотые дни / Такими длинными казались. / И раз, задумавшись, – они / Случайно вдруг поцеловались».

   Светлые образы античности часто попадают в фокус поэтического интереса Чаянова, лишний раз подчёркивая глубину эрудиции и многополюсное мировосприятие учёного и поэта; вместе с тем ему доступна и песенка – лёгкая, как пузырящееся шампанское: «Рыдают скрипки / И сними я, / Твои улыбки / Не для меня».

   Стихи учёного, сделавшего столь многое, своеобразная сумма сумм: квинтэссенция его мирочувствования и отношения к жизни, и, думается, хорошо было бы, если кто-нибудь из современной издателей задумался о переиздание, но…

    В социуме, где поэзия даже не на обочине жизни, а уже за нею, об этом остаётся только мечтать...

 

 

Феномен поэзии Павла Флоренского

 

 

Жизни Павла Флоренского, его различных трудов (вплоть до опытов по мерзлоте, когда находился на мерзлотной станции в заключении) хватило бы с избытком; то, что он ещё и писал стихи – дополнительная краска, свидетельствующая в пользу избыточной одарённости.

 Стихи духовного плана: о вечном поиске, и утверждение столпа истины, но и стихи о безднах собственной жизни: где световые, небесно звучащие диски совмещались с тяжёлыми провалами:

 

День и ночь проходят ровной
Чередой, а ты не видишь,
Как безмолвно я страдаю
И не жалуюсь ничуть.

Было время: я подняться
Думал вверх струёй фонтанной.
Но, поднявшись до вершины,
Низвергался с высоты.

 

Интонация страдальца спокойна: ибо носитель многих даров знает: всё ниспосылается ради развития души: силового ядра человека.

 И низвержение с вершины необходимо – как знать? может быть, следующий подъём будет напоминать взлёт.

При этом стих Флоренского поёт нежно, точно изъятый из музыкальных недр символизма…

 В стихах своих Флоренский угадывал тайны жизни души:

 

Душа себя найти желает.
Томится по себе самой.
Тоскливо по себе вздыхает
И плачет в горести немой.

 

Тут напряжение духовной работы находит воплощение в слове: и не выразить его никак иначе – только стихом, лишь прибегая к созвучиям можно доказать правоту поиска…

 Разные стихи создавал Павел Флоренский; возникала Дама – очевидно из Блока, этого самого загадочного символиста; проявлялся Старый Товарищ; но ведущей темой оставалось одно: развитие души, её рост, её мужание…

 И сам Флоренский прошёл такой дорогой, какая подтверждает: только связанное с душой истинно: остальное – игра миражей.