Литературная критика

Особенность творчества Николая Семёновича Лескова (1831 – 1895) такова, что за конкретно-бытовыми фактами русской реальности всегда проступают вневременные дали, открываются духовные высоты. Эта духовность – следствие глубокой веры писателя в то, что человеческое бытие не ограничивается земным существованием. Жить без веры нельзя, ибо вера больше, чем жизнь. «Думаю и верю, что “весь я не умру”, – писал Лесков А. И. Чертковой за год до смерти, – но какая-то духовная постать уйдёт из тела и будет продолжать “вечную жизнь”» ^[i].

Перспектива вечной жизни предъявляет человеку высокие духовно-нравственные требования. И Лесков полон желания поддержать в людях «проблески разумения о смысле жизни» (XI, 477). Выполнить эту непростую задачу во многом помогает писателю излюбленный им жанр святочного рассказа.

Лесковские святочные рассказы – часто необычные, курьёзные, нарушающие «жанровые ожидания», – всегда ориентированы на евангельскую учительно-притчевую традицию. В статье «Объяснение по трём пунктам» Лесков чётко сформулировал свою мировоззренческую и писательскую позицию в самом первом «пункте»: «Я имел в виду важность Евангелия, в котором, по моему убеждению, сокрыт глубочайший смысл жизни» (XI, 233).

Таков «Христос в гостях у мужика». Этот святочный рассказ был написан к Рождеству 1880 года и опубликован в первом январском номере детского журнала «Игрушечка» за 1881 год с посвящением «христианским детям». Переиздан «Христос в гостях у мужика» был только в 1992 году.

Как и в других святочных произведениях, здесь реализуются главные мотивы рождественского повествования – чудо, спасение, дар. При весьма прозрачных намёках на возможность рационального, логического объяснения многих чудес, здесь всё же присутствует дух мистической сверхчувственности, Божественного Промысла.

В творчестве Лескова встречаются многочисленные признания, подобные сделанному в повести «Владычный суд»: «Я тогда был не совсем чужд некоторого мистицизма, в котором, впрочем, не всё склонен отвергать и поныне, ибо, – да простят мне учёные богословы, – я не знаю веры, совершенно свободной от своего рода мистицизма» ^[ii].

Произведения Лескова, по замечанию самого писателя в авторском предисловии к сборнику «Святочные рассказы», «имеют элемент чудесного – в смысле сверхчувственного и таинственного» (7; 116). «Вещи и явления, которых мы не можем постигать нашим рассудком, вовсе не невозможны от этого… – размышлял Лесков в романе «На ножах». – Я признаю священные тайны Завета и не подвергаю их бесплодной критике. К чему, когда инструмент наш плох и не берет этого?» (5; 96)

В рассказе «Христос в гостях у мужика» пересекаются сферы земная и небесная. В метаморфозе очищения героя от греха долголетней обиды и гнева рассказчик усматривает «перст Божий» и предполагает, что скоро «и всю руку увидим» ^[iii].

Действительно, в финале, когда Тимофей и его гости с трепетом надеются на приход Христа – давно ожидаемого главного Гостя, – в ночь под Рождество совершается рационально не объяснимое чудо: «…из сеней, где темно было, неописанный розовый свет светит и… выходит белая, как из снега, рука, и в ней длинная глиняная плошка с огнём… <…> Ветер с вьюгой с надворья ревёт, а огня не колышет» (10).

Источник «неописанного розового света» – в Божественной природе Иисуса Христа. На всенощных богослужениях звучит песнопение Господу «Свете тихий», в котором «тихий» Божественный свет сливается с «розовым» светом вечерней зари: «Свете тихий святыя славы, Бессмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, Блаженнаго Иисусе Христе: пришедши на запад солнца, видевши свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога».  

Узрев «Свет от Света», герои рассказа удостоились получить знак о том, что «Христос среди нас!» (11)

Столь же таинственна сверхъестественная природа светоносного видения дяде Тимофея. Когда-то он смертельно обидел и ограбил племянника. И тот, с болью в сердце затаив горечь обиды, уехал подальше из родных мест, чтобы начать жить заново в далёком сибирском краю. Глубоко раскаявшись, в надежде на прощение дядя долгие годы безуспешно искал Тимофея. И вдруг – неожиданно даже для самого себя – появился в его доме в рождественский вечер: «…кто-то неведомый осиял меня и сказал: “Иди, согрейся на Моём месте и поешь из Моей чаши”, взял меня за обе руки, и я стал здесь сам не знаю отколе” (11).

Важно, что русский человек не подавлен величием и непостижимостью Божественного чуда, а принимает его со спокойной и твёрдой верой, как должное: «Я, дядя, твоего Провожатого ведаю: это Господь, Который сказал: “аще алчет враг твой – ухлеби его, аще жаждет – напой его”» (11).

Здесь – дорогая Лескову национальная русская черта быть «с Христом запросто, семейно»: «Я более всех представлений о Божестве люблю этого нашего русского Бога, который творит себе обитель “за пазушкой”» (1, 348), – говорил писатель.

Тут, у сердца, “за пазушкой”, как уверен герой другого рождественского рассказа Лескова – «На краю света»  – «монашек такой маленький, такой тихий», праведный отец Кириак, «тайны… очень большие творятся – вся благодать оттуда идёт: и материно молоко детопитательное, и любовь там живёт, и вера… сердцем одним её только и вызовешь, а не разумом. Разум её не созидает, а разрушает: он родит сомнения <…>, а вера покой даёт, радость даёт…” (1, 354).

Сердце – доминанта православной антропологии – центр всей внутренней работы человека, средоточие живой стихии духовной практики, устремлённой к богопознанию и богообщению.

Так и в рассказе «Христос в гостях у мужика» герой «стал навсегда мирен в сердце своём» (11).

О «сердечном» познании Бога размышлял Лесков в заметке «Боговедение баснописца (Post-scriptum об Иване Андреевиче Крылове)». Писатель отметил крыловское «любопытное и прекрасное богопознание». Именно Лесков первым привлёк к нему внимание: «никто никогда не приводит, какое представление о Боге имел Крылов. А оно очень кратко и прекрасно. Крылов говорит:

Далее Лесков комментирует крыловские строки: «Определение это мне кажется прекрасным, и таким же оно казалось архиереям, которым я говорил о нём, и просвещённому буддисту из японского посольства, который записал себе крыловское богопознание и сказал: “Это может объединить все понятия”» ^[v].

«За всех» – предсмертная молитва в устах кротчайшего отца Кириака в повести «На краю света»: «Вот… риза Твоя уже в руках моих… сокруши стегно мое… но я не отпущу Тебя… доколе не благословишь со мной всех” (1, 391). Это может показаться дерзостным. Но только на первый взгляд. В комментарии рассказчика-архиерея выражена авторская позиция: «Дерзкий старичок этот своего, пожалуй, допросится, а Тот по доброте Своей ему не откажет. У нас ведь это все семейно со Христом делается. Понимаем мы Его или нет, об этом толкуйте, как знаете, но а что мы живём с Ним запросто – это-то уже очень кажется неоспоримо. А Он попросту сильно любит…” (1, 392).

«Вся Россия дерзит, молясь: “Спас-Батюшка, Боженька”. Но не в этой ли дерзости вся её сила? Избави её Бог тут от вежливости», потому что «холодно-вежливы бывают с чужим, посторонним». Лесков же показал «дерзость смирения». Бог «свой» у человека, когда человек «свой» у Бога и «чужой себе»^[vi] .

В рассказе «Христос в гостях у мужика» тот же самый «русский Христос за пазушкой» – простодушно-доверительное, без лукавого мудрствования отношение к Богу.

Отсюда – и упование Тимофея на то, что «Господь Своё обещание сдержит, придёт» (8), потому что однажды во время молитвы мужик услышал явственно: «Приду!» (7). В этой простосердечной надежде нет греха гордыни или надменного самовыделения. Наоборот, Тимофей ожидает Гостя с кротостью и  смирением, веруя в слова Писания, что «Сей грешники приемлет и с мытарями ест» (7). Господь говорит: «Се, стою у двери и стучу, если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откровение. 3, 20).

Возглас «Приду!», долетевший к Тимофею откуда-то «в ветерке розовом», когда он читал эпизод из Евангелия, как «Христос пришёл в гости к фарисею и Ему не подали даже воды» (7), легко можно было бы объяснить экстатическим состоянием героя. В садике, где он тогда молился  и плакал среди цветущих роз: «и через их запах весь дом был в благовонии» (6), – Тимофей  испытал что-то «вроде забытья или обморока»: «и всё вокруг меня стало розовое, даже и самые мои слёзы» (7).

Но стоит ли подыскивать рационалистические объяснения чудесному, если, по справедливым словам Лескова, «инструмент наш плох и не берёт этого» (5, 96)?  Розовый свет, растворённый в покаянных молитвенных слезах, это и есть «Свете тихий», Его отблеск, Его благодать.

Главное чудо этого святочного рассказа – приход Христа не в дом, а в сердце человека, открывшееся для заповеди «возлюби и прости» (5). «И это мне нравится, – говорит рассказчик, – как злат ключ, что всякий замок открывает. А в чём же прощать, неужели не в самой большой вине?» (5).

Христианские духовно-нравственные уроки святочных рассказов Лескова наглядны, просты и доступны: «Как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ Создателя в себе не уронить и не обесславить» (3).

Рассказчик «Христа в гостях у мужика» наставляет приятеля, хранящего долголетнюю память об обиде: «Ты, – говорю, – ополчись на себя. Пока ты зло помнишь, зло живо; а пусть оно умрёт, тогда и душа твоя в покое станет» (5).

Привычные в святочном жанре рамки замкнутого мирка уютной рождественской комнатки в рассказе «Христос в гостях у мужика» раздвигаются до масштабов всего мира, человечества, которое с Рождеством Христовым становится единой семьёй, детьми Божьими: «Мужчины и женщины, и детское поколение, всякого звания и из разных мест – и российские, и поляки, и чухонской веры. – Тимофей собрал всех» (3).

Завершается рассказ рождественской проповедью, призывом к каждому «устроить в сердце своём ясли для рождённого на земле Христа» (11).