Онтологические прогулки

Воля к бытию, по идее, должна быть волей к жизни. Но почему-то она, провозглашенная Шопенгауэром (любимым философом Гитлера), стала у него волей к личной смерти, а философия жизни Ницше, выросшая из Шопенгауэра, стала волей к смерти чужого (фашизмом). Но я, как писал Маяковский (правда, про диалектику, которую «мы учили не по Гегелю»), «изучал» волю к бытию и жизни «не по Шопенгауэру». Самое значительное в моей жизни в этом отношении событие произошло в 1964 году, когда мне было 9 лет.

В тот год мама работала бухгалтером в летнем пионерском лагере имени Горького под названием «Белые горы»,  расположенном на крутых сопках у реки Бурея. Это чуть ниже сегодняшней Бурейской ГЭС, плотина которой в 140 метров считается одной из самых высоких в мире. Места красоты неописуемой. Даже сейчас, побывав в разных местах планеты, могу сказать это с еще большей категоричностью. А тогда мне и сравнивать было не с чем. Мне там просто нравилось.

Да и как могли не нравится поросшие вековыми соснами сопки, белые песчаные оползни, в которых каждый второй камушек был с отпечатком растений времен динозавров, огромные, высотой в человеческий рост папоротники, заросли малины, ежевики, дикой красной и белой смородины. Места, где я любил ловить гадюк и ужей, огромных черно-синих и золотистых махаонов (ныне занесенных в Красную книгу), вылавливать, как Дуремар, из болота черных пиявок… Всё и описать невозможно.

После первой смены, проведенной в отряде, мы с сестрой-двойняшкой взбунтовались. Дома же никакой дисциплины не было: нас никто ничего не заставлял делать (мы просто вместе с родителями занимались домом, огородом, садом, животиной), никто ничего не запрещал и никогда ни за что не наказывал. Мы всё, что нужно, делали сами, и не делали то, что было не положено, а тем более того, что нам не нравилось. Одна старшая на 6 лет сестра строжилась, но не очень, хотя и от нее я отчаянно отбивался… веником.

Две последующие смены мы жили в довольной большой комнате, смежной с бухгалтерией. Время от времени на два-три дня приезжали поочередно отец или старшая сестра. А мы с сестрой-двойняшкой жили при маме постоянно. Больше всего я любил «пересменки», когда лагерь пустел, и на пару дней наступала потрясающая тишина, хотя и многолюдье мне тоже очень нравилось. Особенно ночные праздники с кострами и факелами.

В дни тишины я любил в пойме реки громко петь песню «Тот, кто рожден был у моря…» (хотя и моря-то никогда не видел), подражая уже тогда любимому мною Георгу Отсу. А по вечерам рисовал 10-рублевые купюры. Причем относился к этому делу очень серьезно. Добиваясь хруста «денежных знаков», пропитывал подручными средствами обычную бумагу и сушил ее на солнце, наносил водяной знак (портрет Ленина) маминым кремом для лица, чтобы портрет просвечивал, при этом не был виден.

Но больше всего я любил в одиночку забираться на самую высокую сопку (метров сто высотой), откуда была видна до самого горизонта вся Бурея с ее протоками и островами. Однажды черт меня дернул посмотреть сверху вниз на оползень, поперек которого упала длинная метров 40 сосна, по которой я начал ползти. Метров через пять я с ужасом обнаружил, что подо мной пропасть, как я сейчас понимаю, метров двадцать-тридцать глубиной, а может быть, и боле.

Тут до меня дошло, что еще одно неверное движение, - и я сорвусь на камни с огромной высоты… Но и назад не могу сдать (полз на четвереньках, обхватив ствол руками). Тогда я стал ползти вперед над пропастью, судорожно держась за ствол, оставшиеся метров двадцать. Я очень хотел жить. Таки дополз. Спрыгнул с сосны и что есть мочи помчался вниз, царапая до крови руки, ноги, лицо. Я просто обезумел от радости, что остался жив. В лагере меня спрашивали: «Тебя, что кошка поцарапала?» «Да нет, на кустарник малины налетел…» Так никому тогда и не рассказал о своем приключении.