Онтологические прогулки

 

 

3

Между жизнью и смертью

 

 

Избранник Давид, завоевавший сердце народа Давид-победитель, Давид, покоривший сердца дочери и сына царя. Отныне жить ему в ожидании своего царского часа. Отныне и навсегда идти ему по тонкой грани между жизнью и гибелью, между ненавистью и любовью. Любящие спасают Давида, а его ненавистник, любящий Давида Шауль преследует, ищет душу его, посылает людей в дом Давида — убить. Ведь власть и любовь вещи суть несовместные.

 

 

            Ионатан — самая трагичная фигура цикла рассказов о Шауле и о Давиде. Он раздираем между любовью к Давиду и преданностью отцу. Ионатан предупреждает Давида о намерении отца убить его и просит укрыться. Тем временем он заговорит с отцом о Давиде и отцовские слова ему передаст. Шауль словам сына, просящего его не грешить против Давида, не проливать крови невинной, «ни за что убивая», внимает. Клянется Шауль традиционной клятвой именем Бога: «Жив Господь, он не умрет». Но — вновь война с плиштим, вновь Давид «поразил их разгромом великим», вновь «был злой дух Господа на Шауле, с копьём в руке в доме сидел он,// Давид рукою играл» (там же 5-8).

 

 

            Посылает Шауль в дом Давида — стеречь и убить. На этот раз спасает его дочь Шауля жена Давида Михаль. Об этом Давид-поэт рассказал. Об обстоятельствах, «по мотивам» которых написаны эти строки, говорит надписание: «Когда послал Шауль// стеречь дом, чтобы его убить» (Восхваления 59, 58:1).

 

 

Давид бежит, но тень смерти, тоска и скорбь за ним поспевают. Давид бежит и приходит к Шмуэлю. Шауль, об этом узнав, шлет посланцев, те на пророчащих натыкаются. С ними рядом Шмуэль. И «был на посланцах Шауля дух Божий, пророчили и они». Посланы другие посланцы и, как водится, третьи — тоже пророчат. Наконец, сам Шауль, преследуя Давида с Шмуэлем, впадает в пророчество: «И он, одежды сорвав, перед Шмуэлем пророчил, лежал голым весь день и всю ночь» (Шмуэль 1 19:20-24).

«Пророк», «пророчество», «пророчить» — смысловое поле этих лексем широко. Чаще всего речь идет о голосе Господа, который слышит пророк, о слове Всевышнего, которое людям должен он передать: остеречь, подвигнуть, помочь в будущее заглянуть. В данном случае речь совсем не об этом. Насылая пророческий дух, Господь спасает Давида от обезумевшего от ненависти и злобы Шауля. Противоречивые чувства терзают душу царя: не убий — царства лишиться, убий — сыну именем Бога поклялся кровь Давида не проливать.

            Сын и дочь Шауля — друг и жена Давида, но не только поэтому он не помышляет на Шауля руку поднять: тот царь, избранник Господень, помазанный на царство пророком, посланцем Всевышнего. Иначе говоря: на Шауля руку поднять — поднять ее на себя, на Давида-царя.

Спасшийся от преследования Давид приходит к Ионатану. «Что сделал, в чем прегрешение, чем согрешил перед отцом твоим, что он ищет душу мою?» Ионатан уверяет, что ничего отец от него не скрывает, а он о злых умыслах не ведает ничего. Однако Давид уверен, что он на один шаг лишь от смерти. Отвечает Ионатан:  «Что душа твоя скажет, сделаю для тебя» (там же 20:1-4).

Давид пытается понять, в какой степени может полагаться на друга. В качестве приближенного он должен на следующий день после разговора с Ионатаном присутствовать на вечерней праздничной трапезе в честь Новомесячья. Кроме царя, только наследник может позволить Давиду на ней не присутствовать. Семейное жертвоприношение в родном городе Давида Бейт Лехеме — не только веская причина, но и напоминание об уловке Шмуэля, «подсказанной» Господом. Задача Ионатана — понять, каковы намерения отца: может ли Давид не опасаться или должен от царского гнева бежать.

Ионатану известна воля Господня: не ему быть царём, но Давиду. И он друга благословляет: «Будет Господь с тобой, как с отцом моим был» (там же 13). Нелегко Ионатану дается благословение, или любовь к Давиду сильней жажды власти?

Выбор сделан. И сделан не им. В отличие от отца, Ионатан покорен воле Господней. Ионатан кричит, обращаясь то ли к Богу, то ли к Давиду, то ли к обоим, то ли к себе самому.

 

 

            Заключив союз, уговариваются друзья: Давид придет на условленное место, а Ионатан выпустит три стрелы, за которыми пошлет юношу, слугу своего, говоря: «Вот, стрелы между тобой и мной, возьми их, иди: ничего, мир тебе, жив Господь!»; или: «Вот, стрелы дальше тебя,// уходи: Господь тебя отсылает» (там же 21-22).

            Празднество Новомесячья продолжалось два дня. В первый день, заметив отсутствие Давида, Шауль ничего не сказал. А на второй спросил сына с презрением, не называя по имени: «Почему не пришел сын Ишая ни вчера, ни сегодня на трапезу?» (там же 27) Услышав ответ, что тот просил позволения отлучиться в Бейт Лехем, разгневался Шауль на сына, выбравшего «себе на позор сына Ишая, на позор наготы своей матери!» (там же 30)

 

            В гневе выскакивает Ионатан из-за стола, а утром со слугой выходит он в поле, и, как договорено, пускает стрелу и кричит условленное, о царском гневе предупреждая. Ионатан отсылает слугу, Давид падает ниц, три раза он простирается, друзья целуют друг друга и плачут, прощаясь. Расставаясь, сказал Давиду Ионатан: «С миром иди,// оба клялись мы именем Господа, говорили: 'Господь будет между мной и тобой, между потомством моим и потомством твоим навеки'» (там же 41-42).

            Жребий брошен. Давид, спасенный любовью, обречен на скитания, на преследования, на поиск пути, тропы, порою лазейки размером с угольное ушко, чтоб не погибнуть, чтобы сохранить жизнь и надежду на царство.

 

3.2. Нов и Гат

Давид приходит в Нов, город северней Иерушалаима, к Ахимелеху-коѓену, внуку Великого коѓена Эли, к которому привела Хана сына Шмуэля. Ахимелех встречает его удивленно, подозрительно, даже сказано: «трепеща» (там же 21:2). Любимец царя и народный любимец, царский зять, друг наследника, Давид явился без свиты, один, что объясняет правдоподобно:  дело тайное, слуги в указанном месте его дожидаются. Давид требует хлеб. Но у Ахимелеха есть только хлеб жертвенный, Господу посвященный. Он согласен дать хлеб этот Давиду, только «если слуги женщин остерегались» (там же 5).

            Согласно Учению (Тора; Воззвал, Левит 24:5-9), в качестве постоянной жертвы на стол необходимо класть двенадцать хлебов пред Всевышним. После смены хлебов их могут есть только коѓены. Ахимелех согласен в нарушение закона дать этот хлеб при условии, что воины Давида ритуально чисты. В этом случае нарушение закона будет не очень тяжелым. Давид заверяет: «Истинно, ни вчера, ни третьего дня у нас не было женщин, выходили — сосуды юношей были освящены» (Шмуэль 1 21:6). У Давида еще одна просьба: оружие — спешили, не взяли. У воина оружие всегда при себе, точней сказать, на себе. Но напуганному Ахимелеху не до тонкостей. У него есть не только хлеб, но и «меч Гольята-плишти, которого ты в долине Эла убил» (там же 10).  

            Есть в рассказе о Давиде и Ахимелехе один незаметный, из общего повествования выпадающий стих, который обязательно вспомнится — в дальнейшем, при иных обстоятельствах. В нем говорится, что в Нове одновременно с Давидом находился некто Доэг, раб Шауля, глава его пастухов, что, кроме прочего, напоминает о пастушеской юности, завершившейся, о чём Ахимелех помнит прекрасно, победой над Гольятом-плишти, голову которого Давид его собственным мечом отрубил.

И этот меч указывает Давиду, куда идти дальше — в родной город Гольята, куда за ним следует повествователь. Если после прощания с Ионатаном, спасаясь от Шаулева гнева, уходит Давид (там же 1), то после пребывания в Нове, не слишком Ахимелеху доверяя, он бежит туда, где надеется найти защиту, спасение от Шауля, к царю города Гата Ахишу (там же 11). О его приходе слуги сообщают Ахишу, так беглеца аттестуя: «Ведь это Давид, царь той страны, ведь это о нем, танцуя, пели и говорили: 'Шауль тысячи поразил, десятки тысяч — Давид'» (там же 12). Испугавшись своей собственной славы среди врагов, Давид «притворился перед ними безумным,// в их руках бушевал, двери ворот исцарапал, слюной на бороду брызгал» (там же 14). Поверив актерству Давида, Ахиш упрекает рабов своих, зачем безумного привели: «Сумасшедших мне не хватает, что этого привели безумствовать передо мной?» (там же 16)

Об этом поэт Давид рассказал, царя Гата Авимелехом (дословно: отец царей), титулом царей плиштим называя.

 

 

3.3. Преступление Шауля

            И в Нове и в Гате глазами повествователя мы видим Давида-беглеца одного. Но слава героя пределы Израиля перешагнула. В пещеру Адулам, куда бежит после Гата Давид, к нему спускаются братья «и весь дом отца его» (Шмуэль 1 22:1), т. е. весь клан Ишая. Туда собираются «те, кто в беде, заимодавцем теснимый, в душевной горечи люди» (там же 2), всего около четырёхсот человек, и Давид становится их предводителем. Таким образом, преследование Шаулем Давида дает толчок гражданской войне: в стане преследуемого люди, властью отверженные, ей ущемленные.

            Повествователь внимательно следит за маршрутом Давида: из пещеры Адулам — к царю Моава, где оставляет отца и мать на царское попечение (= получает поддержку царя Моава, соседа Израиля). Оттуда по совету пророка Гада, которому еще предстоит сыграть большую роль в повествовании, он приходит (внимание: сюда Давид не бежит!) в лес Харет, в землю Иеѓуды, родного колена Давида. Так замыкается первый круг скитаний Давида: побывав у двух соседних царей, он возвращается в родные края: по слову пророка Гада, негоже царю Израиля в землях чужих кочевать.

            Тем временем повествование переносится в Гиву, там — царь Шауль, в руке у которого, понятно, копьё, с которым не расстается, рабы — перед ним. Шауль их упрекает: что, всем вам раздаст сын Ишая виноградники и поля, «всех вас поставит командирами тысяч и командирами сотен!» С тех пор, как в последний раз повествователь о нем говорил, подозрительность Шауля только окрепла, теперь он подозревает и сына: «Вы все против меня сговорились, в мой слух не открыли, что сын мой с сыном Ишая союз заключил! Нет среди вас пекущегося обо мне, в слух мой открывшего,// что мой сын поднял раба моего меня подстеречь, как сегодня» (там же 7-8).

            Перо повествователя обладает удивительным свойством: оно запечатлевает не только то, что здесь и сейчас, но и то, что случится. Повествователь пишет не хронику. Он описывает жизнь Давида в целостности, такой, какой видит после смерти царя и поэта. Ведь тогда и только тогда определится истинный смысл и подлинное значение каждого поступка Давида, добро, в котором толика зла, и зло, из которого доброе возникает. Только кто посмеет эту толику установить, определить меру доброго?

На глазах рабов Шаулем брошены обвинения сыну. Но повествователь знает: они брошены дальше, в них — намек на будущее Давида, против которого действительно поднимется сын — власть отобрать. Сын же Шауля не помогает Давиду в борьбе — друга от смерти спасает. Но кто может Шауля, от бешенства и ярости изнемогшего, в преувеличении обвинить? Может всё дело в том, что повествователь слишком любит Давида, чтобы к несчастному чуть спокойнее относиться? Остается повествователя в преувеличении обвинить? Или — к герою своему в излишней любви?

А теперь время вспомнить: во время пребывания в Нове Давида, там был раб Шауля, как оказалось, верный, Доэг из Эдома (Идумея), который сообщает царю, что сын Ишая приходил к Ахимелеху, и тот дал ему не только припасы, но и (главную деталь Доэг не упускает!) меч Гольята-плишти.

Так об этот Давид-поэт говорит.

 

 

Слова Доэга воистину были губительны.

Шауль? Привести Ахимелеха и весь дом отца его! Отговорки Ахимелеха, мол, Давид — зять царя, бесполезны, приговор: «Смертью умрешь, Ахимелех!// Ты и весь дом отца твоего» (Шмуэль 1 22:16). Гонцы, рабы стоящие при царе, выполнить приказ убить коѓенов Господа не посмели, его исполнил Доэг из Эдома (= иностранец, иноверец).

            Восемьдесят пять коѓенов были убиты. В городе коѓенов Нов не только жители, но и скот были острием меча поражены. От злодеянья Шауля спасся лишь один сын Ахимелеха Эвьятар (Авиафар), который бежит под защиту к Давиду.

            Это преступление —  черта под судьбою Шауля.

 

3.4. Край накидки

 

            Шауль и смерть сросшейся тенью следуют за Давидом. Порой кажется: не они его тень, он сам — тень Шауля и собственной жизни, которой не много отмеряно. Повествование раз за разом полнится безысходностью, которая внезапно, неожиданно, вдруг разрешается нечаянным избавлением, невесть откуда пришедшим, чудесным. Впрочем, чудо здесь ни при чем: Давид («я», поэзия) обращается к Богу, Давид («он», проза) находит неожиданный выход. В этой прозе всё — быль, полова небылиц отсеяна тщательно на очень сильном ветру. О чуде — ни малейшего слова. Ни морских, ни речных вод расступившихся. Ни грома-молнии и тяжёлого облака на горе, дымящейся и дрожащей, и в огне сходящего Господа. Не замерло солнце, не остановилась луна — чтобы сражение продолжалось.

Давид и Шауль: даже внешний облик резко контрастен. Шауля повествователь часто видит с копьём, оружием дальнего боя, Давида — с мечом, тем самым, которым Гольята-плишти поразил. Шауль высок, о росте Давида не сказано, но, несомненно, по контрасту он ниже Шауля. Давид бежит. Шауль догоняет. Шауль ищет души врага своего, Давид о цареубийстве не помышляет, можно даже сказать, от него уворачивается. Шауль убивает коѓенов Бога живого, который от него отвернулся, Давид обращается к Господу и слышит Всевышнего.

 Давид вопрошает Бога, идти ли ему в Кеилу (Кеиль) спасать соплеменников от плиштим, которые грабят гумна. Господь отвечает: «Иди, поразишь плиштим, спасешь Кеилу» (Шмуэль 1 23:2). Но люди Давида боятся с плиштим воевать, и Давид, вновь обратившись к Господу, получает ответ: «Встань, спустись в Кеилу, в руку твою плиштим отдаю» (там же 4). Давид побеждает. Бог, отвернувшийся от Шауля, с Давидом, который  во всех вселяет уверенность в своем войске и демонстрирует соплеменникам: он, Давид, их защитник.

            Шаулю сообщают, что его враг находится в Кеиле. Это знак: Бог предал Давида в руку его, ведь запертый в городе, тот будет лёгкой добычей. Шауль созывает «весь народ на войну» (там же 8), а Давид Господа вопрошает: предадут ли его и людей его жители Кеилы в руку Шауля? Ответ Всевышнего: предадут. Давид бежит в пустыню Зиф,  жители которой сообщают об этом Шаулю.

            Нетрудно представить положение беглеца. Куда бы он ни пришел, его предадут. Не в нем видят царя, но в Шауле: у того войско, у того царская власть, у того право казнить и воля миловать. Давид спасает жителей Кеилы от разбоя плиштим. Благодарность — предательство. В этот тяжёлый момент к Давиду приходит Ионатан, в стихе подчеркнуто: сын Шауля (там же 16), который укрепляет волю Давида, и они вторично заключают союз, согласно которому царствовать будет Давид, а его друг  будет вторым после него.  

            О событиях в пустыне Зиф поэт Давид говорит.

 

 

            Шауль наущает жителей Зифа следить за Давидом, которому ничего не остается, как бежать дальше, из пустыни в пустыню, из пустыни Зиф в пустыню Маон. Повествователь кружением передает характер преследования Шаулем Давида, и кажется оно огромным, словно гора, как жизнь, бесконечным. Давид убегает, словно догоняет Шауля, а тот преследует, будто от врага своего убегает:

 

Шёл Шауль одной стороной горы, а Давид с людьми шёл другой стороной горы,

было: Давид спешил уйти от Шауля, а Шауль с людьми — Давида с людьми окружают, чтобы схватить (Шмуэль 1 23:26).

 

Но! Опять вдруг! Снова внезапно!

Известие о нападении плиштим заставляет Шауля прервать преследование. А Давид, вырвавшись наконец из пустыни, новое прибежище находит в Эйн-Геди (Ен-Геди), оазисе недалеко от западного берега Солёного моря, в гористой местности, где пещер великое множество. Здесь и случается: Шауль, готовивший Давиду ловушку, сам в нее попадает. Мера за меру!

В одной из пещер Давид обращается к Господу. Этот текст — одна из пяти глав Восхвалений, в надписании которой сказано, что это молитва (142, 141:1; другие — 17, 16:1, 86, 85:1, 90, 89:1, 102, 101:1).

 

 

Итак, когда Шауль возвращается от плиштим, ему сообщают, что Давид, его враг, в Эйн-Геди скрывается со своими людьми. Берет он «три тысячи отборных мужей» и идет искать Давида «по утёсам серн» (неприступным местам; устойчивое словосочетание, название утёсов, на которые способны забраться одни только серны). И вот скрещиваются пути. Давид в глубине пещеры скрывается. В нее, у «загона овечьего» (!) «укрыть ноги» (эвфемизм: справить нужду) заходит Шауль. Сказали люди Давида: «Вот день, о котором тебе Господь говорил, предаю в твои руки врага, делай с ним, что в глазах твоих хорошо»; встал Давид и тайком отрезал край накидки Шауля (Шмуэль 1 24:2-4).

Давид не позволяет людям своим на Шауля подняться, тот, ничего не подозревая, из пещеры выходит, и убегающий от Шауля Давид — за ним. Впервые они поменялись местами. В руке Давида, в свое время примерявшего доспехи Шауля, в руке его край царской одежды.

Посыпание головы пеплом и разрывание одежды — важнейшие символы горя, несчастья, беды. Обесчещенная Тамар уходит от Амнона, возлагая пепел на голову и разрывая платье свое. В разорванной одежде с землей на голове встречает Давида, бегущего из Иерушалаима от Авшалома, Хушай (Хусий, Шмуэль 2 15:32). А Давид отрывает лишь часть накидки (= власти, царства) Шауля.

Давид зовет Шауля, тот, оглянувшись, видит его, склонившего лицо к земле, перед ним преклонившегося.

 

 

Пещера — яркая примета ландшафта Иерушалаима и окружающих город гор. В пещере замечательно прятаться от преследования. В пещере замечательно хранить то, что не нуждается во взглядах чужих. Для обитателей Иерушалаима и окрестностей пещера — дело привычное. Пещера — один из древнейших, «базисных» символов — не раз является местом действия важнейших событий ТАНАХа. Для Давида пещера — укрытие от гнева царя, души его ищущего. Из нее Давид выходит на свет, чтобы показать Шаулю край накидки его. Для Шауля же пещера — это мир подземный, откуда он поднимает Шмуэля, мир мёртвых, который ему вскорости уготовлен, и из которого только благодаря Давиду-врагу он на время в мир живых поднимается.

Важнейший знак этой символической сцены — край накидки отрезанный. Но только ли то, что своего соперника, нынешнего царя, будущий царь пощадил, она означает?

Накидка (меиль, плащ, верхняя одежда) «прошивает» весь цикл о Шмуэле, Шауле, Давиде. Достаточно вспомнить: Хана, навещая юного сына Шмуэля, делала ему «малую накидку» и «из года в год приносила», когда с мужем приходила принести ежегодную жертву (там же 2:19). А Ионатан, заключив с Давидом союз, «полюбив его, как свою душу», снимает свою накидку и вместе с доспехами, мечом, луком и поясом отдает ее другу (там же 18:3-4). Когда по просьбе Шауля колдунья поднимает из мёртвых Шмуэля, тот появляется «накидкой окутан» (там же 28:14). И, наконец, когда Шмуэль объявляет Шаулю, что тот Богом отвергнут, «повернулся Шмуэль уйти,// схватил край накидки его — порвалась. Сказал Шмуэль: «Оторвал сегодня Господь от тебя царствование над Израилем,// отдал ближнему, который лучше тебя» (там же 15:26-28). Своим поступком Давид напоминает Шаулю: ты царь, отвергнутый Богом. И это — о чем свидетельствует его ответ — Шауль понимает прекрасно.

            Так Давид-поэт об этом событии рассказал.

 

 

 

3.5. Копье и кувшин

 

            Шауль, приблизив Давида, отталкивает его, а, оттолкнув, приближает. Он приближается к Давиду, чтобы отпрянуть, а, отпрянув, почувствовать неотвратимую тягу к нему, и только смерть это притяжение-отталкивание прекратит. Вначале Давид, подчиняясь воле Шауля, эту игру принимает. И только смертельная угроза его заставляет бежать.

Ситуация в пещере с отрезанным краем накидки повторяется снова. Верно, очень полюбилось Давиду и повествователю давать уроки чести Шаулю и демонстрировать народу Израиля благородство идущего на смену царя, который даже для обретения трона не способен пролить царскую кровь.

            Вновь жители Зифа доносят Шаулю о месте, где скрывается враг. Но Шауль ведь признал, что Давид ему сделал добро, признал, что Давид будет царствовать. Похоже, жители Зифа, зная Шаулевы слабости, просто-напросто его провоцируют, самим напоминанием о Давиде царский гнев вызывая. Как бы то ни было, но Шауль с тремя тысячами воинов идет Давида искать. Разбивает стан, и увидел Давид: царь по его душу явился.

Ночь. По обычаю лежит царь внутри круга, его воинами образованном. С Авишаем, одним из верных своих, Давид пробирается к кругу, внутри которого спит Шауль, копье (!) воткнуто у изголовья. Теперь очередь Авишая убеждать Давида покончить с Шаулем, ведь Бог предал того в руку Давиду. В подражание Давиду, убившего Гольята его же мечом, Авишай хочет убить Шауля его же копьём: «Сразу к земле его копьём приколю — второй раз не сделаю». Давид: «Кто поднимет руку на помазанника Господа и останется ненаказанным?»

 

На следующий день, став на вершине горы, воззвал Давид к народу и к Авнеру сыну Нера, царскому военачальнику, упрекая его, что не уберег своего господина, и предлагая посмотреть, где копьё царское и кувшин. Узнав голос Давида, Шауль говорит: «Голос ли это моего сына Давида?» Давид отвечает: «Мой голос, царь, мой господин» (там же 17). Как прежде, Давид упрекает Шауля за то, что тот преследует его без вины, и демонстрирует, как прежде край накидки, копьё Шауля, предлагая, чтобы кто-то из царских юношей пришел его взять.

И вновь, как прежде, признавая свой грех, Шауль благословляет Давида: «Благословен ты, сын мой Давид, делая — делаешь, превозмогая — превозмогаешь»,// пошел Давид дорогой своей, на место свое Шауль возвратился» (там же 25).

            Это был последний диалог двух царей Израиля: вскоре убитого и вскоре начавшего царить, диалог на фоне копья — символа смерти, которое Шауль метал и в Давида и в сына своего Ионатана, а также кувшина с водой — символа жизни.

 

3.6. На службе плиштим

 

            Кто только и сколько раз Давида не предавал. А герой, Гольята-плишти победивший?

Несмотря на признание греха, несмотря на благословение, Давид не верит Шаулю и, чтоб от его руки не погибнуть, с шестьюдесятью людьми, двумя жёнами бежит в землю плиштим и поступает к царю Гата на службу. По просьбе Давида царь Гата дает ему город Циклаг (Секелаг), что в Негеве, чтобы Давид жил там, защищая от набегов кочевников, которые саранчой налетали, города оставляя безлюдными, поля и тела оставляя пустыми — сожженными, мертвыми.

Давид сам на кочевников нападал, беря трофеи, никого не оставляя в живых. Обманывая царя Гата, Давид называет другие места, которые будто бы он разоряет, места, населенные евреями и народом кени, близким евреям. Потому царь Гата уверен, что Давид будет ему вечным рабом, ведь он «опозорил, опорочил себя в своем народе Израиле» (Шмуэль 1 27:12). Всего в стране плиштим, кормясь разбоем, прожил Давид год и четыре месяца (там же 7).

Царь Гата Ахиш, полагая, что Давид навсегда перед соплеменниками себя опозорил, настолько ему доверяет, что, когда плиштим на войну с Израилем собирают силы свои, говорит Давиду, что и он с ними пойдет. Более того, царь готов сделать Давида хранителем своей головы.

Здесь повествователь прерывает свой рассказ о Давиде, напоминая сообщенное раньше: умер Шмуэль. Напоминает он для того, чтобы вновь обратиться к Шаулю, который испугался, стан плиштим увидав. Шауль обращается к Господу, но, в отличие от Давида, ответа не получает. Тогда, отчаявшись, мечущийся Шауль требует от рабов отыскать ему женщину, умерших вызывающую. Несмотря на то, что сам же Шауль «всех вызывающих мёртвых и ведунов в стране уничтожил» (там же 28:3), рабы такую женщину отыскали. Переодевшись, Шауль приходит к ней, просит Шмуэля поднять, женщина узнает в пришедшем царя, пугается, но тот заверяет, что ее не погубит.

Говорит Шмуэлю Шауль: «Очень мне тяжело, плиштим со мною воюют, Бог от меня отступил, больше не отвечает ни в снах, ни через пророков, призвал я тебя: скажи, что мне делать». Ответ Шмуэля: «Господь от тебя отступил, стал твоим ненавистником», «Господь вырвал из рук твоих царство, ближнему твоему отдал — Давиду», «отдаст Господь вместе с тобой и Израиль в руку плиштим, завтра ты и твои сыновья — со мною» (там же 15-17,19).

Сражение близится. Сражение неминуемо. Гибель Шауля близка. Но повествователь отодвигает развязку и переносит читателя в стан плиштим, там раздор из-за Давида. Правители плиштим боятся его измены. Царь Гата Ахиш уверяет их в Давидовой верности. Но те непреклонны, прекрасно помня, что он тот, кому «пели, танцуя»: «Шауль тысячи поразил, десятки тысяч — Давид» (там же 29:5).

            Нечего делать Ахишу. После его разговора с Давидом, наутро еврейский отряд возвращается в землю плиштим и на третий день приходит в Циклаг, который Амалеком сожжен, жёны, в том числе и жёны Давида, и сыновья в плен уведены. «Давид и народ, что с ним, подняли голос и плакали —// пока сил плакать не стало». Тяжко Давиду — «сговаривался народ его камнями побить». Вопрошает он Господа: преследовать ли ему Амалека? «Преследуй, настигая — настигнешь, спасая — спасешь» (там же 30:4,6,8).

            Бросился в погоню Давид. Лишь один факт о скорости движения ярко свидетельствует: по дороге из шестисот человек двести, обессилев, отстали. Нетрудно представить, насколько был стремителен бросок небольшого Давидова войска, если озлобленные, горящие жаждой мщения воины не в силах двигаться дальше.

            По дороге подбирают слугу-египтянина, три дня и три ночи не евшего и не пившего, брошенного хозяином из-за болезни. Напоили, накормили, поклялся Давид египтянину, что не убьет его, не выдаст в руку хозяина, и тот приводит войско Давида к вражескому отряду: «жрут, пьют, празднуют добычу великую, ее в земле плиштим и в земле Иеѓуды добыли». «Убивал их Давид от темноты до вечера третьего дня,// не спасся из них ни один, кроме четырёхсот юношей, бежавших верхом на верблюдах» (там же 17-18).

            Зачем читателю знать о четырёхстах юношах, на верблюдах от смерти бежавших, почему сказано о победе Давида именно так? Во-первых, чтобы продемонстрировать: коль скоро не спасся из врагов ни один, кроме четырёхсот человек (столько всего в отряде Давида), то можно вообразить несметность вражьего войска. Не названа численность? Любое число врагов, назови его, меньше несметности! А во-вторых, число убежавших, которое повествователю ведомо, убеждает читателя: он знает, ибо свидетель, ему можно верить. А то, что посчитать количество убитых легче, чем убежавших, ему, увлеченному рассказом о Давиде и победе его, недосуг. За торжествующим Давидом повествователь стремится!

Победа Давида огромна. Он вызволил всех и всё, что взял Амалек, «не пропало ни малое, ни большое, ни сыновья, ни дочери, ни добыча», и сам взял он трофеи: овец и быков гнали перед отбитым скотом, говоря: «Это добыча Давида!» (там же 19-20) Мыча и блея, пыль поднимая, идет впереди Давида слава героя и победителя. Пришли победители к тому месту, где обессилевшие остались, и среди этих великолепных героев оказались и «злые и подлые».

 

 

            Не царское дело обессилевших обижать. Царское дело: учить народ справедливости, благородству, законы и обычаи в народе своем устанавливать, да к тому же из «добычи старейшинам Иеѓуды, друзьям своим»  посылать, говоря: «Это вам дар, у врагов Господних добытый» (там же 26).

И далее осведомленный повествователь тщательно, скрупулезно перечисляет места, куда дары были посланы. Последним назван древний Хеврон, с которым связана жизнь праотцев, которые там и похоронены, Хеврон, который станет первой столицей тогда еще очень скромного государства, в котором Давид будет царствовать.

 

3.7. Амалек

 

            Победа над Амалеком стала решающей в завоевании народной любви, решающей на пути к славе и царству. Почему из всех побед как самый победный аккорд повествователем выбрана эта?

            Читаем в Учении о сражении с одним из кочевых племен во время Исхода. Моше говорит ученику и преемнику своему Иеѓошуе (Иисус Навин) выбрать мужей, чтобы с Амалеком сразиться, а он сам завтра станет на вершине холма с посохом Божьим в руке. Так и случилось: поднимал руку Моше — Израиль одолевал, опускал — одолевал Амалек. Победа одержана, возможно, отпразднована, но главное: «Сказал Господь Моше: Запиши это для памяти в книгу и внуши Иеѓошуе:// стирая, сотру Я память об Амалеке из-под небес»; «Рука на Господнем престоле: война у Господа с Амалеком// из рода в род» (Имена 17:14,16).

            Ни об одном народе, ни об одном из племён — врагов у Израиля было немало — никогда подобного сказано не было. Почему? В книге Слова (Второзаконие) заповедь повторена и причины объяснены:

 

 

            Народу Израиля заповедано: помнить об Амалеке и одновременно стереть память о нем. О том, что помнили, свидетельствует сам факт того, что давние события, описанные в книге Имена, вспоминаются в книге Слова — предсмертном обращении Моше к народу Израиля. Нельзя не обратить внимания на видимое противоречие. Попробуй стереть память об Амалеке, одновременно помня о том, что Амалек сделал тебе. Почему именно Амалек «удостоился» такой странной памяти?

            Представим огромную колонну, растянувшуюся на многие километры, по-тогдашнему, на долгое время в пути. Впереди идут сильные, в хвосте — ослабевшие. Именно их «перебил» Амалек, а, буквально переводя: подрезал хвост. Несмотря на то, что в тексте отсутствует детализация, ясно, речь идет о самых слабых и беззащитных — детях, стариках, больных. Их убийство не вызвано никакой военной необходимостью, но варварам радостна гибель  людей, их убийство оправдано жаждой крови того, кто ее вкус возлюбил.

Интересно, что, описывая битву с Амалеком, свободный в соединении различных фрагментов Учения, рассказывающих об одном событии, И. Флавий ни словом не обмолвился о гибели ослабевших. Напротив, он усердно описывает победу евреев, полученные награды, трофеи, и — «из евреев никто не пал в битве, неприятелей же — столько, что их нельзя было и сосчитать» (Иудейские древности 3:2:5). Жанр победных реляций (в данном случае о давних событиях И. Флавия — Риму) не предполагает рассказа о гибели ослабевших. «Жанр» народной памяти — дело иное, именно это он выдвигает на передний план из поколения в поколение. Понимание Амалека как воплощения абсолютного зла вошло в национальное сознание прочно и навсегда.   

Если Амалек есть абсолютное зло, если единственное спасение от абсолютного зла — его уничтожение, то исполнение заповеди стереть память об Амалеке — обязанность безусловная, тем более тогда, когда пророк Шмуэль приходит к царю Шаулю и, передав сказанное Всевышним,  велит идти уничтожить не только всех представителей этого племени, но даже скот.

 

 

            Царь Шауль идет на войну, побеждает, захватывает в плен Агага, царя Амалека. Царь Шауль в точности исполнил повеление пророка, передавшего волю Господню. За небольшим исключением — пощадил царя Агага и лучшее из скота. И было слово Господа к пророку Шмуэлю, и узнал пророк, что Господь сожалеет, что поставил Шауля царем. Приговор безжалостен: по слову Господа Шауль от царствования отрешен. Не царь — пророк Агага казнит. Скот, пощаженный людьми Шауля, блеяньем выдает: царь  заповедь не исполнил.

            Давид поразил Амалека. Шауль пощадил. Давид выполнил заповедь. Шауль не исполнил. Таков итог противостояния двух царей Израиля, первого, колеблющегося во всём и всегда, не состоявшегося, и второго — цельного, идеального — на все поколения. Эпилогом этой борьбы стала гибель Шауля и его сыновей. 

 

 

Обращаясь к поднимающей мёртвых, Шауль самого себя предает. Истребив колдунов, колдуний, Шауль Господень завет исполняет, обратившись к поднимающей мёртвых — подтверждает верность решения от него царство отринуть.

            Смертью Шауля закончились дни Давида между жизнью и смертью, между жизнью младшего в семье рыжего храброго пастуха, героя, который сильней и удачливей своих соплеменников-современников, и молодого царя, чье царствование начинается со смертью предшественника.

В доцарский, героический период, повествователем покрытый робин-гудовским лаком, Давид — воплощенная цельность, подобная самому его имени, звучному, сильному-нежному, замкнутому на себя самоё, цельность, особенно яркая на фоне раздвоенного, разрываемого Шауля, который не может не преследовать призванного отобрать его царство и который любит юного красивого пастуха, избранника Бога, героя, побеждающего врагов, любимца, награжденного кочевой фольклорной наградой — рассказами о победе над гигантом Гольятом и воде из колодца, добытой жаждущему командиру воинами, пролившему воду на землю, кровь героев пить не пожелавшему.

Давид обреченного Шауля жалеет, и это чувство передается читателю. Как сверхлаконичному тексту удается не только события описать, но и передать чувства героев? Загадка. Впрочем, великие тексты не загадочными не бывают, предлагая кружить вокруг тайны, как Давид-Шауль вокруг горы преследуя-убегая, век за веком, за тысячелетием тысячелетие.

Повествователь любит загадки-намеки, иные из которых и сам, загадывая, разгадывает. Вспомним: безоружный Давид в Нове получает меч, не чей-нибудь, а Гольята. Завернутый в одежду он лежит «за эфодом» (там же 21:10), предметом облачения коѓена, служащим для вопрошанья Всевышнего. Давид берет меч, на эфод внимания не обращая. В отместку за помощь Давиду разъяренный, потерявший разум Шауль убивает восемьдесят пять коѓенов — уточняет повествователь — «льняной эфод носящих» (там же 22:18). Это намёк, это загадка. А теперь — пока не совсем ясный, но путь к разгадке: спасшийся от разнузданного гнева Шауля Эвьятар (Эвиафар) сын Ахимелеха бежит в Кеилу к Давиду «с эфодом в руке» (там же 23:6). И разгадка: когда Давид узнает, что Шауль в Кеиле его намерен настичь, он велит Эвьятару эфод принести, вопрошает Всевышнего и, получив ответ, спасаясь, бежит из Кеилы (там же 23:9-12). А позже, будучи на службе у плиштим в Циклаге, когда Амалек взял в плен женщин, детей, Давид просит Эвьятара поднести эфод и вопрошает Господа: преследовать их, настигнет ли он, и получает ответ: «Преследуй, настигая — настигнешь, спасая — спасешь» (там же 30:7-8). И — апофеоз. Перенося в город Давид ковчег Завета, «изо всех сил пред Господом Давид танцевал,// льняным эфодом был Давид опоясан» (Шмуэль 2 6:14). Так завершается новелла, главный герой которой эфод.

Любит повествователь и сюжетные рифмы. Трое воинов спускаются к колодцу набрать жаждущему Давиду воды, и эта вода, символ жизни, одновременно — и символ смерти, ведь она добыта с риском для жизни. С одним из своих воинов Авишаем, племянником, Давид спускается в лагерь Шауля и в качестве доказательства своего пребывания забирает царские кувшин (вода — символ жизни) и копьё (символ смерти).

Шауль — проба пера. Неудачная. Преследуя Давида, Шауль бежит от себя.  Зачем он нужен? Почему бы не начать сразу с Давида?

Без пробного царя не создать идеального, всем временам для подражания, основателя вечной династии. История? Сама по себе. Идеальный царь — по себе сам. Реальность бессмысленна без идеала. Идеал без реальности ни к чему. В ТАНАХе они параллельны: одно дело официальная хроника, другое — рассказ о пастухе, избранным Богом в цари. А в Восхвалениях реальность и идеал — единая ткань, которую на нити расплетать ни к чему. Глупцу, на это решившемуся, останутся обрывки нитей — сор ненужный, бессмысленный и безобразный.

(Продолжение следует)