Онтологические прогулки

Эссе

 

 

Что одежду делает ведущей темой, мотивом, предпочтением, средой? — Её возможности создавать жесты и пантомимику. Способы поведения. Образ жизни.

Наш гардероб — вместилище топосов, объединяемых нашим телом. Собой. Женская идентичность собирается из множества фрагментов, часто склеенных чужими ожиданиями. Попытаюсь поразмышлять над одеждой как местом, ситуацией, топосом, локусом, текстом. Как мы надеваем на себя ситуацию? Как выбираем ту, в которой хотим оказаться? Каким интенциям следуем?

Надеваемая одежда обретает субъектность и собственный голос. Руководит нашей пластикой, амплитудой движений, заполнением пространства^[1], свободой или скованностью, ограниченностью, стиснутостью… Иногда подавляет, становясь коробкой для жидкого Я. Придавая форму, диктует смыслы, выпячивая потаенное или нам самими неизвестное …

 

Русский головной убор. Рязань, XVII-XVIII в.

 

Костюм – текст. Воззвание, обращенное сегодня к миру. Манифест. Сценарий взаимодействия: что, с кем и как? Даже – возможный результат. Войдя в его нутро, ощутив изнанку кожей, мы принимаем правила игры. Несем на себе пространство. Как улитка – домик. Размером — с мироощущение. Стать собственной одеждой – значит примерить одну из субличностей, прожить одно из тех Я, что редко / часто всплывают на поверхность. Дать возможность удовлетворения потребности, актуализированной сейчас. Воплотить ее в пластику, голос и вид. Осознать ее, наконец.

На Linqua sacra «шепчутся предметы, и голос подают из темноты». Почти ритуальный танец оживления предметов, в котором мы зачастую чужеземцы, с трудом понимающие речь шамана. Допущены на праздник жизни случайным гостем, с краю стола. Когда руководит бессознательное, мы — слуги. Почти рабы. Улавливающие лишь отдельные смыслы. Яркие образы. Но что они значат? Нужен распад. Пересборка. В новом сочетании. Дереализация.

Как это выглядит в одежде? Иногда противоречащие друг другу высказывания: из норки мордочка уязвимого зверька. Но зверушка создает свой словарь. Иногда не понятный другим. Приносимые и ускользающие смыслы. Всматриваясь в них, мы материализуем ветошь, тряпье, textum. Мы, параноики, погружены в реальность Знака. Случайная спонтанная поэзия.

 

⇔ Современные тенденции в женской одежде.

 

Костюм никогда не бывает нейтральным или второстепенным, он служит иерархиям или борется с ними. Он подписывает статус, функцию, например, когда становится однородным. Может быть фактором интеграции в возрастную группу или класс (в подростковом возрасте). Раскрывает  индивидуальность или стремится отрицать ее, как религиозная или военная униформа. Между последовательностью или конформизмом, унификацией и почему бы, не глобализацией, может заявить о своей уникальности[2].

Костюм естественен в размышлениях о гендере. В этом смысле предпочитаю термин "костюм" дефиниции "одежда", потому что его носящий, готовится сыграть выбранную или навязанную роль на исторической и социальной сцене. Одежда – более нейтральный термин (свидетельство Энциклопедии в посвященной ей статье), где подчеркивается ее основная функция «все, что служит для покрытия тела, для его украшения или защиты». Поэтому этимология слова «костюм», пришедшего из Италии в XVII веке, указывает на обычай, как и на одежду, габитус[3].

Питается ли одежда нами?

 

Одежда – аргумент

 

Введение в широкий обиход ярмарочных аттракционов на рубеже XIX-XX веков, связанных с движением, оказало влияние (по мнению Ж. Вигарелло, — радикальное, произведшее «тихую революцию») на чувственность европейцев и их отношения с собственным телом. Тела европейцев пришли в небывалое по интенсивности соприкосновение. Появилось много новых чувственных впечатлений (например, от езды на велосипеде). Распространяются позы расслабленности и непринуждённости, замечаемые и культивируемые культурой, создающей мебель, способствующую релаксу и отдыху.

 

 Американская суфражистка Амелия Блумер активно создавала моду на «блумеры» – широкие женские штаны, похожие на шаровары. "New World", 1895 г.

 

С помощью игры форм и аксессуаров, разрешенных жестов одежда скрывает тело или, наоборот, подчеркивает некоторые его части, чтобы лучше выразить женственность\мужественность в соответствии с канонами меняющейся гендерной красоты. Формы, цвета, текстуры — значения очевидны с точки зрения пола. Однако, если присмотреться, все не так просто. Костюм должен соответствовать поведению, определяемому мужчинами в соответствии с критериями, которые довольно мало меняются на протяжении истории: состояние, возраст и местонахождение. Армия и правоохранительные органы — лаборатории мужественности. Униформа создает идеальную маскулинность, отрицая индивидуальную идентичность в пользу гендерного сообщества. Эрос — это принцип связанности, основной элемент в женской психологии, как Логос в мужской. Эрос сводит вещи, устанавливает между ними динамические взаимоотношения, а отношения Логоса — скорее аналогии или логические заключения.

 

...одежда в древней Греции была практически единственным способом заявить о своем вкусе и выделиться на фоне остальных. Греческий костюм только на первый взгляд выглядит простым и естественным. На самом деле драпировка, скалывание и разнообразные манеры ношения одной и той же вещи были целым искусством, которое воспитывалось в семье и считалось частью хорошего тона.

 

Как указывает Ролан Барт, важна не только одежда, но и то, как она надета и как на нее смотрят. Складки одежды греков – символические репрезентации складок тела. Нанесенные телу раны, запись символами опыта столкновений тела с реальностью, компенсирует опыт травм. Символика одежды эллинов уникальна: модифицируя индивидуальное тело, изменяя субстанцию телесности; переносит раны этого тела в пространство символического. Складки тела (только самые простые формы жизни имеют абсолютно гладкую поверхность), с которыми рождается человек, – раны коллективного тела (отождествление частного и целого – характерный признак архаического мышления). Нагота символически отвергает раны и морщины тела, они переносятся в складки одежды. Она стирает историю индивидуального тела с его шрамами, следами касания внешней реальности, освобождая человека от истории рода, открывая перед ним возможность свободного выбора своей судьбы.

 

«...Ни мрачность
 Плаща на мне, ни платья чернота,
 Ни хриплая прерывистость дыханья,
 Ни слезы в три ручья, ни худоба,
 Ни прочие свидетельства страданья
 Не в силах выразить моей души». Шекспир (в переводе Б. Пастернака)

 

Фактуры тканей в то время грубые, сложные, с отделкой из кожи и меха, с обилием вязанного вручную трикотажа. Дробность выделки одеяний Гамлета отвечает его беспокойному состоянию. Глядя на неравномерный ритм плетения, мы подсознательно испытываем смятение, тревогу[4].

 

Костюмы  ландскнехтов. Именно они считаются основоположниками моды на декоративные разрезы.

 

XVII век стал свидетелем рождения устойчивого представления о том, что богатая одежда выглядит более элегантно, если носить ее небрежно. Изысканное платье, приведенное в беспорядок, в качестве атрибута мужчины из высших классов появляется в Англии, в среде аристократов, предающихся модной тогда меланхолии. Нарушения упорядоченности в женском костюме гораздо больше сексуально заряжена, выражая готовность уступить мужчине. Эта идея развивалась в тесной связи с доктриной либертинажа и нарастающей взаимосвязи сексуального поведения и социального статуса.

 

Одежда как условие

 

Сознательное усилие преобразует тело в семиотическую систему, приобретающую свойство знака благодаря одежде, мимике, жестикуляции, поведению. Семиотическую активность тело-знак приобретает тогда, когда вступает в акт коммуникации.

Одежда может выступать ситуацией, определяющей поведение человека: может символизировать разные аспекты жизни, и человек выбирает, как ему действовать, исходя из того, в каком образе (одежде) он находится: символы профессионального поведения (белый халат, мундир военного, риза священника, судейская мантия) — облегчают идентификацию профессионала; тематические мероприятия (например, фотосессии, вечеринки и свадьбы, где есть антураж, костюмы и некоторая «легенда»); ритуалы и церемонии, исполненные символичности, где роли и действия жёстко регламентированы, например, коронации. Человек может выбрать себе запавший в душу образ (часто романтический или пугающий) жить и одеваться, исходя из него. Также одежда служит формой невербального общения, указывать на настроение, намерения или уровень уверенности: яркие цвета и смелые принты характеризуют игривую и общительную личность, более тёмные или нейтральные тона — на более серьёзное или сдержанное поведение.

 

Неформалы в СССР

 

Человек отбирает вещи, которые, с его точки зрения, символизируют что-то, что он хотел бы подчеркнуть в себе. В качестве символов выступают отдельные элементы костюма (галстук, запонка, фасон пиджака), и весь набор используемой одежды. Подчеркивание всего «свисающего и волочащегося» в эпоху Ренессанса делает движения более спокойными и медлительными, тогда как XV столетие подчеркивало гибкое и подвижное. Рыхлое и трепещущее в прическах уступило место плотному и связанному.

Тело – пространство артикуляции «я». Внешность – это театрализация гендерного компонента идентичности и модальность переосмысления (между сопротивлениями и трансформациями) способов «создания гендера». Мужчины и женщины по-разному воспринимают рабочее пространство, это оказывает влияние на их одежду и репрезентацию. Для И. Гоффмана пространства улицы, конторы, торгового центра работают по разным правилам и определяют способ презентации себя и взаимодействия с другими. Мы «договариваемся» с пространством, а они навязывают гендерно различным телам разные способы существования… Женщины больше, чем мужчины, идентифицируются с телом, и это служит источником различий в восприятии воплощений: у мужчин «я» менее жестко привязано к телесной локализации. Делая мужское тело «невидимым», костюм скрывает его сексуальность. Мужское тело воспринимается как само собой разумеющееся или предстает невидимым, в противоположность вниманию, которое уделяется женскому телу на работе и других публичных сферах. Обсуждая одежду, мы часто обращаемся к словарю нравственных оценок…

Тело приобретает смысл в культуре. Это – «экзистенциальная основа культуры», а одежда – воплощенная в теле практика. Визуальная метафора личности[5]. Человек сейчас более чем когда-либо становится объектом созерцания. Необходимость или даже обязанность самодизайна превращает нынешнее общество в нарциссическое. Костюм неотделим от социокультурных условий, в которых он используется. Самоутверждаясь, человек, тем не менее, обязательно должен встретиться взглядом с другим. Благодаря своей наглядности, костюм воспринимается как послание, коллективное или индивидуальное, сознательное или бессознательное, которое тот, кто его несет, адресует себе и другим. Литература и искусство с древних времен и до наших дней придают ему важную функцию социальной маркировки, но также играют на его лжи и переодевании.

 

О брутальности. Из Истории декантера

 

«Нравятся ли мне брутальные мужчины?

 – Пожалуй, нет. Мой тип – безопасность, небольшой формат, ладненькие, (нет – выраженным бровям, густой щетине и жесткому подбородку). С ними проще договориться. Умеют слушать, сдержанны, немногословны. При моей внешней властности и устрашаемости — это попытка утопить остроты, колкости, углы в буферной зоне упругости. 

И все же… Как приятно, иногда!, почувствовать себя дюймовочкой, быть меньше, наивнее, сбросить контролируемость.

 – Побыть в колыбельке?

 – А то.

Брутальность – простота. Без изысков. Такой, как есть. Мы теперь все привыкли к тому, что все не то, чем кажется. А тут первозданность. Почти. Целостность. Иногда. Прямота. Кажущаяся.

 – Не нужно думать?

 – Сладко в какой-то момент отдаться потоку… Не размышлять. Не контролировать.

 – Не нести ответственности.

 – Всегда ли мы осознаем свою ответственность? – Отнюдь. И что делать с этим детским, бессознательным пребыванием в радости? Как сказала героиня одного сериала: «Я не создана для печали, оплакивания».

 – А я создана? И причем здесь брутальность^[6]?

 – Брутальность предполагает жесткость отношений. СпрЯмленность.

 – Как в «Радио шансон»?

 – Но ведь вся жизнь подробна, состоит из деталей. Нюансов, наконец. А тут груда мышц, желание без экивоков, напор. Торжество доминирования. Жесткое гендерное разделение. Патриархат властвует.

 – Чего же ты хочешь?

 – Любви, наверное. Переплетения нитей, спрямление и вновь завихрение. Видение логики и смысла в чувственном.

 – А оно не имеет смысла?

 – Имеет. Тот, который мы сами придаем.

 – И в чем же печалька?

 – Тоскую по себе настоящей».

P.S. Написано давно, и ныне не бирюльками же заниматься… Но теплота особенно необходима во время, разорванное, чреватое осколками, господством, униженностью и беспомощностью… Наверное, проще меня назвать «штучкой», но для нее я великовата. И там, где от ключицы отходит бретелька — пространства для поцелуев.

 

Одежда — текст внешнего образа

 

Знаковая система одежды передаёт информацию о человеке: его социальном статусе, вкусах, настроении и других характеристиках: бедная одежда — признак бедности, и наоборот. Внешний образ человека включен в социальные коммуникации, целенаправленно формирующийся с учетом места и результата коммуникации. Коды — динамические системы, изменяются во времени, определяются историческими и социокультурными условиями. «Широкие» основаны на стереотипах, функционируют в массовой культуре. Коды «ограниченные» отличаются тонкостью и действуют в узких кругах общества. Выбор кодов оказывает влияние на трансляцию и прочтение семиотики внешнего образа человека с целью профессиональной социализации. Ниже о текстах внешнего образа.

Текст внешнего образа «сдержанный» характеризуется простой геометрией через доминирование формы над элементами. Знаковая система реализуется через открытость, лаконичность, выражает эмоциональную силу обладателя над окружающими. Послание о логике, стабильности посредством широких кодов «значимости» и «функциональности».

Текст «мягкий» характеризуется плавными силуэтами, нюансным цветовым решением и доминированием элементов над формой. Репрезентация привлекательности. Текст о текучем эмоциональном фоне коммуниканта для утверждения внимания противоположного пола посредством широких кодов «чувственности» и «уверенности».

Текст «удобный» характеризуется естественными компонентами, повторяющими изгибы тела, различными цветовыми решениями и доминированием формы над элементами. Свидетельствует о власти над возможностями тела, правилах гармонизации через телесную форму. Реализуется через позицию динамичности и комфорта посредством кодов «функциональности» и «гармонии».

Текст «фьюжн» характеризуется доминированием фактуры над природными формами, текучими дугообразными линиями и колоритным декором. Демонстрация толерантного отношения к культурным ценностям, формируется в адаптированных городских образах. Передает текст о гармонии с природой, сдержанности в рамках культурных традиций посредством широких и ограниченных кодов ««эмоциональности» и идентичности».

Текст «заметный» характеризуется экспрессией и нестандартными решениями, через сложную геометрию. Позиция «выделения из толпы». Передает текст о непохожести, неординарности личности носителя и создателя посредством ограниченных кодов «протеста», «перемены» и «игры». Нас активно поощряют контролировать друг друга, устранять различия, выявлять и изолировать тех, кто явно и перформативно демонстрирует и демонстрирует себя вне гегемонии. Те, кто активно покупается на моду и имидж, также покупаются на мифологию значений, которые означают эти бренды и лейблы. Вульгарная демонстративность.

Текст внешнего образа «аскетичный визуальный стиль» характеризуется минимализмом экспрессивных средств, их индивидуализацией, неприметностью, автономностью. Некоторое визуальное воровство с помощью имиджа. Моральное послание просветленной простоты (самоотверженности и оторванность от обычной жизни) и нематериальной собственности. Развитая зависимость от образа потребления и выбора того или иного предмета – особая разновидность нарциссизма, связанная с копанием в деталях.

Imago первоначально означает хитиновый покров насекомых, оболочку, защиту, границу тела и одновременно то, что позволяет телу функционировать и дает возможность его увидеть. Выводят слово имидж из латинского imitare – имитировать, отсюда – рецептурность имиджа, его выражение набором стереотипов. Остальные определения апеллируют к термину образ, акцентируя визуальную составляющую имиджа: нечто внешнее, оболочка и граница, а также конструируемое, то, что может быть создано искусственно[7]. Работает как самопрезентация и рецепция, выполняет функции «психологической защиты; социального тренинга; социально-символического опознавания; иллюзорно-компенсаторную функцию». Позволяет реализоваться стремлению к приобщенности, поскольку в основе стереотип. Задает сетку восприятия, систему значений, вызывает впечатления, и потому трактуется как перформанс, представление (И. Гоффман теория самопрезентации).

Мы можем рассмотреть костюм как своего рода «модель» желаемой идентичности, проводник между разными сферами деятельности, изоморфный фактуре (подчеркивает формы, линии) или гомоморфный ей (подчеркивает соотношения, пропорции), но в любом случае он должен визуально корректировать фактуру. Как структурный элемент имиджа костюм трактуется как модный нарратив. Складывается из различных функциональных частей, причем в правильно подобранном модном гардеробе эти части взаимодополняемы – при этом разные ансамбли создают либо один и тот же имидж, либо – разные имиджи, в зависимости от ситуации. Фактура и костюм в совокупности представляют то, что И. Гоффман назвал личным фасадом (personal front) перформанса самопрезентации.

 

Индивидуальный стиль — это плагиат по отношению к себе самому. (А. Хичкок)

 

Все эти потребительские культурные обозначения, обувь, сумка для рук, даже волосы и ресницы могут быть удалены, их можно снять, и полотно, тело, во всех смыслах и целях, снова станет пустым. Мы – человеческие палимпсесты для корпоратократии, чтобы запечатлеть в наших умах все, что она хочет, и тела. Платье по имени желание: по примеру библиотеки создать описание своего гардероба от ранних детских воспоминаний до нынешней лености…

 

Шарф — мостик самовыражения

 

 

Я надеваю шарф. Тот или другой. Это текст. Манифест, сообщение, SOS или манок. Волшебная палочка настроения. Королевский скипетр и жезл регулировщика потока. Элемент театра и снаряд для игры. Писательский черновик и условие жизнетворчества. Это все только о цвете и форме. А есть еще и лексика складок. Драпировок, заломов и скошенностей. Придумайте 30 способов использования шарфа. Вот тест на креативность. — Ширма? Занавес? Веер? Сеть для маскировки или ловли простаков? Транспортное средство? Тайник?

Мой жизненный мир сузился до коробки комнаты. В ней еще несколько коробков, как в китайской шкатулке: бокс с карандашами, саквояж с лекарствами, мазями, мешочек с косметикой, несессер с перчатками и кашпо с приправами, ящичек с туалетными принадлежностями, etc. Несколько предметов особенно значимы. Любое их сочетание, композиция значимое эстетическое высказывание.

Что же запираться в собственном «скорбящем» теле?! — Нет, создавать эстетическую среду – отражение миропонимания. Мироощущения. Но и крючок, на который вы повесите чужое восприятие. Так работает человеческая оптика. Зрение избирательно. Ловит лишь то, что способно удовлетворить наши потребности. А как вы создаете свои желания? Переодеваясь? Создавая театральные подмостки костюмом? Или меняете свое эмоциональное состояние, подбирая colorblock, и под него или под желаемое состояние? Или прячетесь в худи, скрывая, таясь, защищаясь? Скрываемая мысль – жест уязвимости.

Люблю нарушать эстетические правила. Моя толика свободы. Намеренно фальшивая нота в костюме свидетельствует о внутренней свободе. Как выбор невыносимого цвета перчаток, сумки, туфель. Вольность нарушать даже правила хорошего вкуса. В этом индивидуальность. Не каждый может самоактуализироваться. Но выражать себя должен каждый. Это свобода фантазировать, сочинять, придумывать, играть… Жить^[8]?

Иллюзия (illusio – от ludus – «игра»)? Перфоманс игры с шарфом, перчатками или браслетом… Так мы рассказываем, играя, о своих желаниях, намерениях, вопрошаем и… сомневаемся. Также комбинируем, относительно безопасно реализуя инстинкт агрессии и разрушения. Конечно, не все так просто. Я встречалась с очень «правильными» стилистами, которые оказывались просто скучными. Они создавали из костюма непротиворечивое высказывание, очень облегчающее понимание. Поскольку легко узнаваем определенный тип, вписанный в текст культуры (устойчивые ассоциации, контекст работает на…). Что же мы демонстрируем? Что проясняем? Чужие мысли? Желания? Планы?

А если травма? – Ее можно не «лечить», а пересочинить, как в нарративной практике, обсуждать, проигрывать. Вы же видели «травматичную» одежду, вопящую о виктимности? «Актуальное или подразумеваемое ношение тряпок – обязательный элемент блуда и тканевого спазма, равно как всякого их избегания» Бен Маркус.

А если сущность не сразу читаема? Легкая неправильность создает интригу: на что реагировать? Но и «понижает в правах».

Мы вольны выбирать, какой быть. Какую Я поддерживать, утверждать или взращивать из чужой рассады. Делать Ego жестким или флюидным, льющимся, мерцающим. Влечение к измененным состояниям сознания? Стекать к фрикованию, в маргиналии, противостоять безумию хаоса окружающего креативом.

Да, занимаюсь «рукоделием». Тем, чем могу. Создаю, как героиня «Прошлым летом в Чулимске» японский садик на обочине. Это то, немногое, что находится вне сферы материального интереса. Мир стал текучим, хаотичным, временным и серийным.

Расширяю стилевой диапазон? – Конечно. Всегда интересно поговорить с замечательным собеседником. Собой. Последовательный диалог, примерка разных образов, состояний – тренировка эмпатии. Но и принятие множественности идентичностей.

А как носите шарф вы?

 

Одежда как пространство

 

Костюм создает гендерную идентичность, но также и социальную (буржуазный костюм), и менее подчеркнутую, но не менее реальную политическую и религиозную, символическую (чтобы обозначить моральную позицию, темная одежда реформатов, пуритан, квакеров, амишей). Алфавит расстроен, потому что каждый используемый термин немедленно отсылает к своей противоположности, позволяя пересечь или поэтизировать реальности костюма.

«Любое желание — это желание быть», — заметил Рене Жирар, и эта формулировка, из которой вытекают поразительные выводы, — стрелка, указывающая на выход из наших метафизических проблем. Мы хотим того, чего хотят другие, потому что верим, что «другой» обладает внутренним совершенством, которого мы лишены. … Мы надеемся, что, заполучив их внешние атрибуты (их автомобили, одежду от их кутюрье, их круг друзей), приобретем и их метафизическую собственность: авторитет, мудрость, независимость, самореализованность — свойства, которые по большому счёту в основном нам только мерещатся. Синтия Л. Хэвен, 2018 «Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара». Мы все от природы ницшеанцы, презирающие дарвиновские схватку за еду (пока она есть) и выживание. Хотим отличаться, быть видимыми (не обладая от природы фанерами, наша нагота – отсутствие знака). Обнаруживаться. Заявлять о себе.

Одежда может рассматриваться как пространство, закрывающее человеческое тело. В сочетании с цифровыми технологиями она может стать носимым компьютером, который адаптируется к изменениям окружающей среды и расширяет биологические границы. Может рассматриваться как эмоциональное пространство, в котором примеряются искусство и дизайн, способствующее общению. Кроме того, может влиять на восприятие пространства, создавая зрительные иллюзии объёма, движения и роста: светлые цвета визуально расширяют объем, но и облегчают его, а тёмные — сужают и утяжеляют. Это часто используется в дизайне спортивной одежды и купальников: вставки и швы создают псевдопространство, переформатирующее тело. Луиза Крю в книге «Территории моды: потребление, пространство и ценность» анализирует: «Одежда — это интимная зона, окружающая тело, архитектура — такая же зона, только обширнее». Представление о различии, если брать его на самом буквальном и очевидном семиотическом уровне, – это то, как что-то или кто-то выглядит, и пространство, которое они занимают. Это вопрос эстетики. Мы психологически расшифровываем людей на основе закодированных значений, предоставляемых внешним видом.

 

Одежда как локус: событие для взгляда

 

Локус здесь — пространство, которое можно идентифицировать, потому что в нем встречаются и действуют тела. Произведение искусства предполагает существование локуса, который обеспечивает его чувственное и интеллектуальное восприятие: этот локус это может быть, музейным залом, общественной площадью, интерьером часовни. Он определяется тем, что в нем реализуются различные формы общественной жизни в рамках частного или общественного пространства[9].

Речь идет о рассмотрении различных способов выделения пластического тела – особенно драпировки – у Клауса Слейтера, у Рафаэля и, особенно, у Родена, которым удается, не прибегая к подражанию, предположить присутствие и, следовательно, обеспечить циркуляцию энергий внутри этого локуса. Важно рассматривать форму костюма как содержание произведения, как объект герменевтики. Эта форма, намеренно выбираю ее трехмерной, поэтому она тесно связана с пространством, которое она занимает. Пространство само по себе — результат восприятия тел и действия. Его можно понять только с помощью его границ и того, что в нем разворачивается. Именно локус позволяет нам говорить о пространстве. Локус — это пространство, которое можно было бы идентифицировать, потому что в нем встречаются тела и действуют. Это своего рода семафор, который сигнализирует о существовании того, что мы называем пространством. Его можно идентифицировать по ограничениям, которые ему присваивают неподвижные тела – архитектура, скульптура, живопись – и движение движущихся тел. То есть применительно к костюму, соответствие пространству, контексту делает нас адаптивными или социально неприемлемыми. В той степени, в которую он вкладывается формами социальной жизни – ритуализированными в священном пространстве, приоритетными в градостроительстве и архитектуре, историческими в живописи, локус обладает антропологическим измерением.

Скульптура воплощает в себе глубинную природу человека, она является "естественным языком души", поскольку тело – это "скульптура души», а одежда скульптурирует тело. Неудивительно, что Гердер считает возможным стать скульптором только обнаженным, увлекаясь «тряпками и складками, покрывающими с головы до ног "фигуры" святых и мучеников". Еще Штейнберг с большой точностью отметил важность, которую Роден придавал "точке пространства", где должны были быть возведены его скульптуры, локусу. В случае с памятником жителям в Кале Роден планировал разместить его перед Ратушей Кале с очень низким цоколем, как будто статуи идут по площади. Столь жестокое вторжение крупных страдающих фигур в общественное пространство тогда было немыслимо – поэтому отверглось: решетка отделила прохожих от группы.

 

Огюст Роденю Памятник "Гражданам Кале".

 

Жестокость тел в их столкновениях, их немедленных, жадных совокуплениях, в их истерическом или депрессивном раздевании, их абсурдных проявлениях — это видимое выражение уязвимости, связанной с ненадежностью мира, общества. Как в случае с жителями мегаполисов, бродящих по городским пейзажам в поисках своей множественной идентичности, для которых «ходить — значит скучать по месту. Это неопределенный процесс отсутствия и поиска собственного» (Серто 1977: 15). Блуждание по городу в его лабиринтах и пробках — безумный опыт потери места, практики отсутствия места.

Почему этот наряд вас вдохновил? Почему вы поделились этой песней, воспроизвели ее на повторе, нашли этот конкретный рецепт и воссоздали блюдо? — Так или иначе, вас побуждает подражать и делиться вещами, которые говорят с вами, которые кажутся живыми красотой, заставляя вас чувствовать себя живыми. Вы выражаете себя. Используете эстетическую ценность как средство самовыражения в своих эстетических занятиях и взаимодействиях. Конкретизируете свою собственную чувствительность, делясь прекрасной вещью, которая каким-то образом говорит с вами. Вы делаете реальной, настоящей и социальной свою особую связь с красотой тем, как вы делаете много вещей: смеетесь, украшаете, одеваетесь, готовите, пишете, говорите и взаимодействуете.

Медицинско-психологический факт в том, что если мы отказываемся переживать одни чувства, то мы останавливаем все. У Шахина главный вербализованный критерий — «интеллектуальность». В ущерб чувственности. Поэтому мы — «поскакушки». Следуем своим эмоциям. А с чего это я буду не доверять себе?! Интеллектуальность — это не только техническая оснащенность знаниями, но и гибкость в их использовании. Неинтеллектуальная одежда — это поиск, запланированная ошибка. Я настолько богата, что могу себе это позволить:)

Написание сценария о себе — часть психотерапевтической практики… Хорошая идея написать либретто балета о себе. Потом станцевать его! Через другие версии «телесного Я» могут стать доступны другие версии себя и взаимодействие между ними.

 

Одежда как Тень

Искусство прославляло женщину в ее репродуктивной функции (Венера Тавтавельская), преувеличивая половые признаки, грудь, живот, таз, бедра, и в ее функции соблазнительницы, способной привлечь мужчину к половому акту, как если бы бессознательное желание воспроизводства и материнства руководило всей ее жизнью. Действие негибкой и скрытой воли.

 

 

Мода как прерывание контакта с самим собой: «бессознательное воображение»

 

Слово «бессознательное» звучит излишне технично, по-фрейдистски. Заменим его термином, распространенным в эпоху Возрождения, – «воображение». В периоды, когда мы охвачены депрессией и тревогой, наше воображение скованно, холодно, пусто. Наперекор советам, даваемым в книгах популярной психологии из серии «Помоги себе сам», выход из болезненных состояний начинается вовсе не с позитивного волевого усилия Ego и отнюдь не с движения вверх. Выход – в высвобождении воображения, результатом чего часто является появление темных, пугающих, извращенных образов, символизирующих то, что должно умереть. Жаннет Пэрис "Мудрость психики". Выбор нами того или иного модного образа во многом связан с механизмом доудовлетворения потребности, которую не можем\не хотим удовлетворить естественным образом. Этим спекулирует реклама – продажей легких средств удовлетворения потребностей: хочешь быть роковой красоткой, как Бранджелина? – Накачай губы и вот кожаная куртка, вкупе с заменителем оружия. Хочешь быть ангелом? – Тебе – «божественный» запах, льющийся шелк и наивненькие локоны… Микс нескольких элементов, эксплуатирующих наше воображение.

 

О женской груди, прелестях соблазна и уязвимости или ТелА искусства

 

Корсет Тома Форда для Гуччи.

 

«Код красный! Код красный!» Почему меня так волнуют корсеты, имитирующие обнаженную грудь, стягивающие самое прекрасное в женщине? Отсылка к амазоночьей праматери? Искреннее и доверчивое отношение к Миру? Тело требует интерпретации? Признак трудности с познанием себя как тела?

Топ, отлитый по форме груди, — любимый ход американских стилистов: «грудь» Tom Ford, отлитую по Зендее, потом по Гвинет Пэлтроу. Трюк производит впечатление, как в первый раз. На Рианне кожаный бюст Loewe отсылает к известным топам-доспехам — архетипу, много раз переосмысленному современными дизайнерами и их предшественниками. У Alexander McQueen, и в Givenchy «доспехи» символизировали мощь и несгибаемость женской воли. У Yves Saint Laurent (коллекция 1969 года, созданная вместе с художницей и скульптором Клод Лаланн) и Issey Miyake (осень-зима 1980) — красоту естественного тела. Пролью некоторый свет на распространенные (неправильные) представления о дихотомии тела и разума или все же слезинку?

Любой «неосторожный момент», пишет Уиллимс, «нечего делать и не найти что-то новое».

Обращение к груди – жажда материнского молока, безусловной любви, впадение в младенчество? Обнаженное женское тело – защита, броня, оружие, которое у тебя никогда никто не отберет. Символ свободы — тренд, ярко заявленный Balmain и Gucci. Отлитая в серебре или золоте женская грудь — средство выразительности, с которым дизайнеры в диалоге с другими модельерами, воспевавших силу женщин. Эксперименты Дэниела Розберри в кутюрных коллекциях Schiaparelli уделяет большое внимание женской груди, отливая ее то в золоте, то в серебре, напоминает разбросанные по Европе скульптуры Игоря Митоража, где раздробленные части тела отсылают к антикам, огламуренным и причесанным, дополненным красивостями, прорастающими из ран-пустот.

О, я бы это надела, Дизайнеры, смелее! Мне, в третьем возрасте, можно носить все, что угодно. Нечего мелочиться. Футуристически-барочная игра с деформациями? Толика эксгибиционизма, нарциссизма и протест против эйджизма?

– Конечно. Но и обращение к истории культуры, Афине, (Афродита ныне на заднем плане, как устаревшая модель поведения). Нас сделала амазонками социальная ситуация, и дело не в Me too, культуре отмены. Экзерсисы McQueen в 1996-ом сейчас невозможны. Мир изменился. Изменились мы. То, что звездочки разного уровня выходят «в люди» практически обнаженными звучит, как соблазн и как вызов: «Попробуй дотронься. Могу делать, что хочу». Вражда. Разор. Отсутствие гармонии. То, что войну символизирует кормящая грудь, особенно тревожно. А дальше что? Сдирать кожу? Ну, добрались же уже до альвеол, скелет позвоночника был раньше… Некуда раздеваться. Прах.

Но как любая защита – свидетельство уязвимости, так и обнажение — призыв к безопасности. Нагота как барьер, как дистанцирование от тактильности. Noli me tangere. Странность банальной наготы вызывает беспокойство, а иногда и дискомфорт. Смена одежды выглядит как бунт. Интересно, что силуэт обнаженной фигуры не имеет строгих очертаний из-за эффекта рассеивания света. Трико устраняет этот эффект, отражая свет, упрощая и схематизируя человеческое тело[10]. Корсет предполагал сексуальную игру — расшнуровывание и зашнуровывание его на женщине для мужчины – метафора сексуального взаимодействия. Неслучайно корсеты стали роскошными в эпоху «Викторианской революции». Этот самый неоднозначный из существующих предметов женской одежды в наши дни почти повсеместно осужден как инструмент угнетения женщины. Но с ним коннотируют также множество позитивов: социальный статус, самодисциплина, артистизм, приличие, красота, юность и эротическая притягательность.

 

Корсеты. Современный тренд.

 

Сексуальные и скатологические образы – образы, которые обретают смысл, теряя свой смысл. Они сопоставимы с полупустыми раковинами, которые заполняются только при чтении зрителем. «Преступные, запрещенные, отвергнутые законом» тела афганок, закрытые складками одежды и чадрой. Осознание собственной телесности как части «чужого взгляда» на женщину позволяет увидеть материальное даже в абстрактных вещах, а историческое — через человеческое. Тело — живописная поверхность и художественный материал, претерпевающий трансформацию. В давние времена лысеющие королевы заставляли придворных дам брить лбы, современные модельеры навязывают женщинам протезы – воспоминания из прошлого: тело одевается в коконы, корсеты, жестко шнуруется, затягиваются в латексные платья, одержимые навязчивой отсылкой к презервативу… Эти веселые, жизнелюбивые профессионалы порабощают тело, сажают его на цепь, опутывают ремнями, зато Ив Лоран отвергает образ Запретной женщины.

Порно, как и балет, расщепляет тело и наготу. Тело разрушает границы (кажется, пишу агрессивно). Нагота создает диссонанс между лицом и телом. Отсюда шок при виде обнаженных гениталий: несовместимость лица и низа. Полностью обнаженное тело разрушает образ телесности. Нагота – событие. Соотносится со временем, историей (то есть мы раздеваемся для чего-то). Обнажение – театр. Часть ритуала, и оно срежиссировано. Имеет свой сценарий (для кого, с кем, как, смысл…). Требование доктора: «Раздевайтесь!» Смысл обнажения: доверие, подчинение, презрение или акт равнодушия.

Нагота получает значение лишь через диалог с одеждой. В то же время совершенно ясно, что обнаженное тело заняло центральное место в современном искусстве. Человек отличается от животного мира своей наготой и «безвидностью». У нас нет фанеров. Хотим отличаться, быть видимыми (нагота – отсутствие знака). Обнаруживаться. Заявлять о себе. Поэтому покрываем себя изображениями, придающими телу определенность, проецирующими его идентичность. Нагота – рациональная форма самовыражения, по высказыванию Ф. Ницше.

Какой образ мы выбираем: baby doll, женщины вамп, унисекс? В основе этих тиражированных шаблонов, кажется, теперь они называются, «look^,ами»? лежат архетипы, которые своими паттернами удовлетворяют наши базовые социальные потребности: в безопасности, комфорте, принадлежности, контроле – власти. Но при этом в основе доудовлетворения потребности лежит механизм ретрофлексии (буквально означает «оборачивание в противоположную сторону»). Мы не рискуем совершить поступок, … меняем тряпочки. Ретрофлектор проводит границу между собой и средой, и делает ее четкой – только ведет ее точно посередине себя самого». Ф. Перлз. Речь его пестрит возвратными глаголами с частицей «ся», а в поведении характерные особенности – навязчивые движения, вредные привычки (боремся с собой, раним, гладим себя). С помощью модных образов достраиваем себя. Отсюда «волшебная» роль зеркал. Ретрофлексия становится особенностью характера, когда постоянно возникает ступор между противоположными стремлениями человека. Здоровая ретрофлексия необходима, является признаком социализации, зрелости и самоконтроля. Невротическая – о дефектных взаимодействиях со средой... Испытывая тревогу, фрустрацию или принося жертву, невозможно создать ничего конструктивного. Просто навязчивое повторение одних и тех же реакций в ситуации любого дискомфорта.

В психотерапии поощряется проявление эмоций и их усиление вплоть до состояния освобождающего катарсиса. Этому способствует использование символических «переходных объектов», представляющих любимого или ненавистного родителя (или партнера), которому клиент сможет с максимальной интенсивностью выразить свои чувства. Тряпки – те же переходные объекты малой интенсивности. Важно осознавать, какие эмоции выражаем: применительно к модной одежде (точнее, «прикиду»): готика – негативизм, нет миру, агрессия по отношению к нему, стиль Джеки О., Типпи Хендрен из хичкоковских «Птиц» – контроль и власть, за которыми страх. Стиль Фриды Кало, этник – свобода, в том числе, в выражении чувств, спонтанность и пр.

Для освобождения от ретрофлексии человеку необходимо осознание того, как он сидит, как держит себя среди других людей и т.д. Поэтому кажется преждевременной работа по созданию имиджа без предварительной работы с психологом. На протяжении своей жизни большинство людей, по мнению Перлза, стремится к актуализации своей Я-концепции, представлений о себе, вместо того, чтобы актуализировать свое подлинное Я. Мы не хотим быть самими собою, мы хотим быть кем-то другим. В результате испытываем чувство неудовлетворенности.

Незавершенные ситуации содержат неудовлетворенные потребности, возникающие в результате прерывания цикла формирования и завершения гештальта. Прерывание цикла может быть, как внешним, за счет разного рода социальных факторов, так и внутренним, посредством паттернов когнитивного контроля. Ф. Перлз считал, что наиболее частым видом незавершенных ситуаций является невысказанное возмущение (Перлз, 1971). Поэтому в моде бунтарство. Как у нежно любимого Александра Маккуина. Незавершен­ность может возникать также из-за невыраженной любви, неразделенной вины, не принятых в прошлом действий. С помощью моды кто-то пытается упорядочить собственную жизнь, сделать ее более осмысленной. Как если бы вместо того, чтобы вырваться из ситуации, прервать неудовлетворяющие отношения, сменить работу, уехать от родителей, мы занимаемся коллекционированием или чисткой кухонной посуды.

Зачастую женщины образы не меняют в течение жизни, замораживая их на какой-то стадии: уже и время прошло, и ситуация другая, и фигура изменилась, и потребности другие, ан-нет те же привычные хвостики или воротнички, джинсы, или кожа. Тенденция к избеганию удерживает от встречи и полного переживания боли, тревоги, печали, гнева, чувств, которые должны быть пережиты личностью. Тогда личность вкладывает свою энергию в контролиро­вание незавершенного опыта, в избегание завершенности, по сути, в из­бегание контакта с собой и другими. Эта по­давляет свободное эмоциональное выражение и открытие ответа на жизнен­ные ситуации, блокирует спонтанную активность, удерживает личность от полного присутствия в настоящем и создает много незавершенных ситуа­ций. Издариваемся в тряпочках.

Большинство незавершенных действий невозможно завершить в реальной жизни: с кем-то вы не прояснили отношения, а он умер, уехал, ситуация уже не та (не посидел у мамы на коленках, или не поплакала папе). Что делать? Завершить ситуацию в процессе психотерапии. В 20-е годы проводили исследования, со следующими выводами: до половины ситуаций можно разрешить, просто рассказывая об этом кому-то; до 80% – помогало разыгрывание сценок; небольшую долю спасало фантазирование: «Давай помечтаем, как бы это могло завершиться…» (из лекции Е. Петровой на Железноводском интенсиве). Или… поменять свой образ. Сменить представление о себе на самоощущение. Не опасаться быть городской сумасшедшей, впавшей в детство, или какие там ярлыки на нас могут навесить? Измените свое тело, чтобы изменить свои мысли — сознательно замедлите шаг, понизьте тон голоса, как бы наложите на свое тело поведение спокойного человека. Смените фальшивое, оторванное от собственной «подлинности» существование. Примите интеллектуальное аутсайдерство.

Каждый из нас должен изобразить себя по-другому – научиться жить, то есть жить вместе с другим и изменять себя, чтобы стать самим собой[11]. Фуко постулирует: «Основной интерес жизни и работы состоит в том, что они вам позволяют стать тем, кем вы не были сначала. Если бы, начиная писать книгу, вы знали, чем она кончится, неужели у вас хватило бы духа ее писать? То, что справедливо для письма и для любовной истории, справедливо и для жизни. Игра стоит свеч, только если не знаешь, чем она закончится. Можно вслед за Хайдеггером и Гельдерлином говорить о том, что человек проживает мир поэтически лишь потому, что он изначально проживает и обживает его символически»^[12]. До сих пор тело остается набором духовных признаков, нуждающихся в дешифровке. Попытка его интерпретации продолжается здесь.