Онтологические прогулки

 

От автора

 

            Я не предлагаю увидеть Шломо и его эпоху с пресловутой высоты исторического опыта — своего и эпохи своей — не будучи уверен, что этот опыт так уж высок, хотя бы потому, что поколение Шломо не знало войны. Напротив, я пытаюсь насколько возможно увидеть Шломо глазами его современников, конечно, не тех, кто деревья рубил и обтёсывал камни: они вряд ли знали о Шломо и золотом веке Израиля  больше, чем я.

Источник наших знаний о Шломо, царе и мудреце, исключительно книги ТАНАХа. Ни один внешний источник его не упоминает. Причина? На каменных стелах обычно вытёсывали имена царей победивших и царей побеждённых, платящих победителю дань. Шломо не был победителем и не был он побеждён, дань не платил, не воевал. Какое кому дело до такого царя?

ТАНАХ — не слишком объективный источник, к тому же единственный? Разумеется, знаменитый принцип Тацита не слишком  к нему применим. О своих героях Текст повествует и с гневом и с несомненным пристрастием, нисколько этого не скрывая.

Едва ли не каждый ныне пишущий о персонажах ТАНАХа старается заглянуть то ли вглубь, то ли в сторону, во всяком случае, подсмотреть в замочную скважину: что там, где кончается Текст, порождая бесконечную усталость от «новизны». Думается, наступила пора, признав «презумпцию невиновности» Текста, увидеть Шломо и других героев ТАНАХа, не заглядывая в заманчивую для догадок полую пустоту.

Итак, источник моих представлений об этом «странном» царе только ТАНАХ, мною переведенный и прокомментированный на основе традиционных толкований и современных научных исследований. Прямая речь Всевышнего в переводе даётся без кавычек. Буквой ѓ передается отсутствующая в русском языке буква ה, звучание которой схоже с украинским «г». Сделано это для того, чтобы приблизить звучание имён собственных в переводе к оригинальному. Стихи традиционно делятся на полустишия, нередко — на большее количество интонационно выделенных частей; это почти всегда совпадает с характерной для русского языка интонацией. Названия книг даются в переводе с оригинала, а не как принято в переводах Библии на русский язык. При первом упоминании этих названий и всех имён собственных даётся по Синодальному переводу вариант имени, если он есть, и традиционное русское название. В тех случаях, когда нумерация глав расходится с нумерацией  в православной традиции, наряду с номером главы в ТАНАХе указывается номер в русском переводе Ветхого Завета.

 

 

Эрнст Фукс. Царь Соломон. 1963 г.

 

 

Имена

 

 

 

 

Традиция утверждает: у Бога есть имя и семьдесят различных имён. Праотец Аврам становится Авраѓамом (Авраам), Сарай (Сара) — Сарой (Сарра), Яаков (Иаков) — Исраэлем (Израиль). Многие герои ТАНАХа в единое имя никак не вмещаются. Главное, имя никогда не случайно, особенно тогда, когда в его даровании Святой благословен Он принимает непосредственное участие.

Завоевав Иевус и сделав город Давида, Иерушалаим (Иерусалим) столицей объединённого царства, Давид нашёл, завоевал, определил место в пространстве, избранное Всевышним. Новый город, новое царство, новые жёны и новые дети. Впервые в Тексте Шломо упомянут в общем ряду четвёртым среди одиннадцати сыновей Давида, родившихся у него в Иерушалаиме (Шмуэль 2 5:14-16, Книга царств 2). Сыновья, равно как новые наложницы и жёны, — символ могущества: одно царь Иеѓуды (Иудея) в Хевроне, всего Израиля в Иерушалаиме — дело иное. Но, позабыв о братьях Шломо, верный повествователь Давида в рассказе о греховной любви царя к Бат Шеве (Бат-Шева, Вирсавия) и о смерти их первенца говорит о рождении «главного» сына:

 

 

Подчёркнуто: именем Шломо назвала сына мать, первый муж которой погиб на войне, назвала, возлагая на него упование на мир и благоденствие (семантика корня שלמ, шлм). А пророк Натан, сыгравший особую роль в обличении греха Давида с Бат Шевой (Шмуэль 2 12), пророк, которому суждено привести к власти Шломо, сообщает имя, Всевышним переданное через него: Иедидья — Возлюбленный Господа. Приблизительно такое же значение и у имени отца его.

Забегая вперёд: мог ли пророк, услышав такое имя от Бога, допустить, чтобы кто-то другой из давидовых сыновей, даже старше Шломо, мог Давиду наследовать? У Шломо с братьями счёты-расчёты свои: старшинство, влияние на Давида и многое другое пустое, у Натана — знак Господень: Иедидья, отсюда миссия — Шломо воцарить.

Кто знает о втором имени новорождённого царского отпрыска, которого любит Бог? Кто знает о его предназначении? Натан, рассказчик (возможно, это одно лицо). Бат Шева, нарекшая сына другим знаковым именем? Давид? Он утешил «Бат-Шеву, жену, вошёл к ней, с ней возлежал» и покинул повествование, даже ради дарования имени сыну не задержавшись, ведь у царя дела государственной важности: войны, финансы, торговля, придворные интриги, взрослеющие сыновья, поглядывающие на трон стареющего отца. Не удивительно, что и Шломо с матерью надолго исчезают из повествования о Давиде, вплоть до тех пор, когда Адонияѓу (Адония) решил, что время овладеть троном немощного отца наступило. И Шломо и Бат Шева беспечны, зато, волю Господа исполняя, на авансцену истории выходит Натан, по слову которого, спасая души свою и сына, Бат Шева приходит к царю сказать продиктованное пророком: «Царь, мой господин, не ты ли рабе своей клялся, сказав, что сын твой Шломо будет царствовать после меня, он на мой престол сядет,// почему воцарился Адонияѓу?» (Цари 1 1:13, Книга царств 3)

Вероятен ещё один смысл имени, данного матерью: возместить и восполнить. Возместить потерю её первого сына с Давидом, восполнить Давидом не построенный Храм, установить мир и благоденствие страны Израиля, к чему стремился Давид, но чего не добился.  

У Давида имя одно. Он целен. И повествование о втором царе Израиля достаточно цельно.

У Шломо много имён. Он многолик. И рассказ о нём фрагментарен.

Своё название книга Коѓелет (Екклесиаст, Екклезиаст) получила по имени (прозвищу, прозванию, титулу) автора: «Слова Коѓелета, сына Давида, царя в Иерушалаиме» (Коѓелет 1:1). Не сказано, что автор книги Шломо, но у Давида не было другого сына, царившего в Иерушалаиме. Для чего сказано так? Чтобы «ввести» ещё одно имя.

Именем Шломо назван третий царь Израиля матерью, Иедидья — по слову Бога, переданного пророком. Кем Шломо назван Коѓелетом? Писцом, перебелившим написанное царём? Писцом, составившим книгу из царских высказываний? Писцом, собравшим и представившим на суд царю им, писцом, сочинённое или собранное?

Авторства в нашем понимании древние эпохи не знали, но в любом случае: текст, отнесённый к царскому имени, признан и увековечен. Сам ли писец решился так назвать царя в Иерушалаиме сына Давида? Предал ли вечной гласности имя, которым современники негласно его называли? Что означает Коѓелет?

Слово это от корня קהל (кѓл; в русском: кагал — еврейская община) со значением «собирать», «созывать». Коѓелет — дословный перевод: Собиратель. В таком же значении название утвердилось и в древнейших переводах: Ἑκκλησιαστής (гр.) и Ekklesiastes (лат.). Согласно мидрашу Коѓелет раба, имя получено царём, ибо он произносил свои речи в собрании, публично; по Раши: ибо собрал много мудрости; по Авраѓаму ибн Эзре: ибо в нём «собралась» огромная мудрость. Сын Давида, царь в Иерушалаиме собирал (не завоёвывал!) земли, богатства, мудрость, жён и наложниц, что было не только символом славы, могущества, но и важнейшим актом внешней политики.

Шломо — надежда и упование на мир без вражды, без войны, без братоубийства. И, хотя всё это в царствование Шломо не исчезло, но по сравнению с эпохой Давида мир изменился. Даже вечная вражда с Египтом с женитьбой Шломо на дочери Паро (фараон) на время его царствования прекратилась — беспрецедентный случай в истории, свидетельствующий о силе и авторитете Израиля и его царя, что, нелишне заметить, совпало с ослабевшей в то время мощью Египта.

Как царя назовёшь, такой и будет эпоха? Или иначе: какая эпоха, таким и будет имя царя?

Юный Шломо — большая загадка. От рождения до воцарения читатель не знает о нём ничего. В отличие от старших братьев: Амноне, воспылавшем ненавистью-любовью к Тамар (Фамарь), сводной сестре, и, конечно, об Авшаломе (Авессалом) и Адонияѓу. Оба последних в Давида: обуреваемые земными страстями, нетерпеливые харизматичные герои, жаждущие власти, увлекающие соратников за собой.

Со старостью Давида началось не его время: ни войны, ни междоусобицы — герои уже не востребованы. Стране нужен мир, покой, благоденствие. Она этого заслужила. Стране нужен Шломо — во искупление отцовских грехов, в качестве крови пролитой искупление.

Почти ничего не знаем мы и о Шломо-царе вне парадных залов дворца. Кроме имени сына Рехавам (Ровоам), Текст называет имя его матери, жены Шломо  — Наама из Амона (Цари 1 14:21, 31), а также имена дочерей: Тафат (Тафафь), жены царского наместника сына Авинадава (Бен-Авинадав, там же 4:11), и Басмат (Васемафа), жены царского наместника Ахимаца (Ахимаас, там же 15).  Знаменательно,  имя сына-наследника появляется уже после смерти Шломо. Может быть, это всё потому, что Шломо — идеал, а идеалу личные подробности противопоказаны, его  можно описать лишь от противного.

Если создавая образ Давида, повествователь постигает и описывает его деяния, изначально постигнув личность героя-царя, то рассказывающий о Шломо постигает и описывает его деяния и через них пытается постичь и описать личность Шломо. Образ выходит туманным, облик совершенно непредставим. Даже если отчуждённый от персонажа рассказчик ни разу в жизни его и не видел, мог бы, по крайней мере, как-то представить, двумя-тремя штрихами читателю описав. Рассказчик не делает этого. Ему это не надо, да, пожалуй, и читателю ни к чему совершенно.  

Этому царю подобает пребывать в одном из дальних помещений дворца в размышлениях о судьбах своего народа и мира, об устройстве идеального государства, о мире с ближними и далёкими, редко народным взорам являясь. Перед восхищёнными взорами во всём великолепии совершённого Шломо появляется, по сути, однажды — в им воздвигнутом Храме.

Наверное, голос невидимого царя народу слышнее.

Шломо, Иедидья, Коѓелет. Может, следует добавить и четвёртое, не имя, но прозвище? Царь-пастух? Ведь и первый царь Израиля Шауль (Саул) и второй — Давид перед избранием на царствование в народе пастухов пастушествовали. Разве пастырь Израиля может не быть пастухом? Каждому периоду жизни — своё царское имя?

 

И Давид и Шломо — Господни любимцы, но, в отличие от Шломо, Давид и любимец народный — «статус», который, похоже, Шломо никак не заботит.

У Шломо семьсот жён и триста наложниц, но ни одна из них не находится рядом. У Шломо есть наследник, но и его рядом с отцом мы не видим. У Шломо множество чиновников, им самим же назначенных, но ни одного близкого друга. Зададимся нашим постоянным вопросом: таким рассказчик увидел царя, или Шломо, подобно всем великим правителям, столь оглушительно одинок?

Повествующий о Давиде очень близок к нему и во времени и в пространстве. Рассказывающий о Шломо от него очень далёк. Если бы было не так, то вряд ли бы смог рассказчик удержаться от живых деталей царского быта, которым сумел бы придать значение и глубину деталей идеального бытия.

ТАНАХ — основание, стартовая площадка для самых смелых фантазий, самых дерзких сюжетов, в различной степени коренящихся в  Тексте. Давиду с повествователем повезло едва ли не больше, чем любому иному персонажу ТАНАХа. Повествователь этот любил Давида и — чудо! — рассказал о нём без излишней апологетики. Танахическое повествование о цельном Давиде (победы, спасения, народная любовь, восстание сына, жёны) цельно и в огромной степени самодостаточно: что к сказанному можно прибавить? Даже апокрифические псалмы (их относят к 40-70 гг. до н.э.), и те не Давиду — Шломо приписали. В послетанахических текстах (агада, мидраши) образ Давида достаточно редок, в особенности по сравнению со Шломо, на котором, о Давиде смолчав, писатели иных эпох душу свою отвели.

Любое необычное свидетельствует об обычном. Вот и Шломо, царь в высшей степени необычный, очень ярко высвечивает образ обычного царя тех времён, грозного воина по преимуществу. Видим мы этого героя-царя на коне, муле, на колеснице, в то время как необычного царя, свитки читающего, в полутьме задних комнат дворца вовсе не различаем.

 

 

И срок миру

 

 

Рассказ о Шломо чрезвычайно лаконичен (если не считать гротескных подробностей его стола) и весьма фрагментарен (если не считать списка чиновников). Рассказчик держит читателя на расстоянии: никаких крупных планов, словно он и сам боится приблизиться, чтобы образ идеального царя, которому является Бог, царя, строителя державы и Храма, не стал слишком приземлённо обыденным. Ведь редко кто остаётся великим, подобно Давиду, страдающему вместе с воинами своими от жажды или притворяющемуся сумасшедшим перед чужеземным царём, жизнь спасая свою.

Давида мы видим в разных обстоятельствах в разных местах идущим, едущим и бегущим. Шломо почти не видим, разве что в самом начале едущим на муле и сидящим на троне. Шломо вне поля читательского зрения, мы его только слышим.

Царь Шломо — невидимый миру мудрец, у которого тысяча жён и наложниц, но не сказано, что он хоть к одной из них входит; у него тысяча четыреста колесниц, но не сказано, что он хоть на одной из них ездит; царский стол ломится от еды, но не сказано, что он хоть что-нибудь ест.

Царь Давид — человек из плоти и крови; царь Шломо — из призрачных слов.

В чём дело? В самом ли царе, чужих глаз сторонящемся, или в том, что рядом, близко с ним нет никого? Ни друзей, ни соратников, даже врагов, и тех нет у Шломо! Вельможи, чиновники — понятно, не в счёт, да и видит ли царь их, а те его — тоже не ясно.

По сравнению с повествованием о Давиде — земля Израиля и земли соседей, весь тогдашний мир, доступный израильскому царю — пространство Шломо даже не Иерушалаим, но только Храм и царский дворец, а порой просто точка, из которой голос царский исходит.

Как же объяснить, что именно он — царь идеальный? Может, такой власти и быть — невидимой, незримой, пугающей или радующей подданных для них незаметно?

Текст не даёт ощущения динамики, каких-либо изменений, перемен, вероятно, сорокалетнего царствования Шломо. Всё вдруг само собою сложилось и длится, не меняясь нисколько, прошлое и будущее исчезают, остаётся одно длящееся настоящее, в котором всё, что было вчера, то и сегодня, а то, что сегодня, то будет и завтра. По большому счёту нет ни пространства, ни времени. Если флот Шломо из Красного моря куда-то и движется за богатством, это неважно, всё равно и золото и павлины будут в Иерушалаиме у Шломо, ведь ради него и далёкая страна, куда кораблям Шломо плыть и возвращаться откуда три года, сама собою явилась.

Шломо-царь безличен, абстрактен, некий в слове идеальный образ бесплотный. Сколько скульпторов Давида сумели изобразить! Был ли кто в бронзовой или мраморной плоти Шломо попытавшийся миру представить? Может, просто-напросто идеал не облекается в плоть? Плоть идеал в себя вместить не способна?

Слава Шломо приводит к нему царицу Шевы (царица Савская) — правительницу древнего государства, существовавшего с конца 2-го тысячелетия до н.э. в южной части Аравийского полуострова в районе современного Йемена в плодородном, богатом водой регионе, через который торговые пути проходили.

Царица Шевы с Шломо говорит, загадывает загадки, вероятно, подобные этой из Притч.

 

Царица поражается царскому столу, но ни полслова о виде царя, его одежде. Видит ли царица Шломо? Или он из-за какой-то ширмы с ней говорит?

Может, все эти вопросы — каприз читателя, привыкшего близко, на расстоянии руки видеть и юного и постаревшего рыжего красавца Давида? Порой кажется, что, об умершем Давиде скорбя, Текст некий идеал воцарил, дав ему славное имя, точней сказать, имена. И не Шломо — автор текстов, которые Традиция приписывает ему, но сам — текстов творение. Коль так, вовсе не трудно представить себе кукловода, скажем, пророка Натана, маской идеального царя лицо своё скрывшего.

Впрочем, что от этого нам, потомкам, да и им, современникам: разве от этого подати меньше для тех, кто их платит, или золото потускнеет — для тех, для кого корабли издалека его возят?

Царица Шевы любит загадки. Это не детская игра, но истинно царская. Загадка — это метафора, обозначение одного посредством сходства с другим. Вот и сам Шломо — безусловно, загадка, которую можно попытаться разгадать, поняв, в чём его сходство с царём, с мудрецом, сочинителем стихов, афоризмов и — главное! — с собою самим. Давида друг сочинил. У Шломо друзей нет. Приходится самому.

Загадка — жанр древний. Фараоны, подобно богам, миру загадывали себя. Вот и Шломо не зря на египтянке женился!

Иосиф Флавий упоминает о загадках, которыми обменивались Шломо и царь Тира Хирам (Хиром): «Говорят, что царствовавший в Иерусалиме Соломон посылал Хирому загадки и желал также получать их от него, чтобы тот, кто не сможет отгадать, платил бы отгадавшему деньги. И Хиром, согласившись на это, не сумел отгадать и заплатил по уговору за это много денег. Но затем якобы некий Авдимон Тирянин разгадал предложенные ранее загадки и сам загадал такие, которые уже Соломон отгадать не смог и заплатил за это Хирому намного больше» (О древности иудейского народа 1:17; также: Иудейские древности 8:5:3).

Загадка родственна пословице. Но если та активна, та поучает, то загадка мнимо пассивна, таинственно провокативна: возбуждает мысль и фантазию. Загадка — упражнение ума. А если не воевать, то чем ещё царям заниматься?

Подобно пословице, загадка — ритм, созвучие, лад, изящная иносказательность, аллегория. Отгадать загадку — смысл жизни постичь, врага победить. Отгадать загадку —  себя, друга, невесту, испытывая, узнать. Большими любителями загадок были и древние греки. А среди танахических персонажей — Шимшон (Самсон).  

Все загадки царицы Шломо разгадал. А она, увозя его бесчисленные подарки, загадку царя Шломо разгадала?

Любимец Бога Давид всю жизнь доказывает своё право на трон, чего любимцу Бога Шломо делать не нужно: другие его право на трон доказали, и все силы его направлены на возвышение этого трона. Для этого он строит дворцы и конюшни, множит жён и коней, дружит с Хирамом и дочь Паро берёт в жёны. Для этого строит он корабли, собирает заморское золото и мудрые притчи.  

Всё это снискало Шломо репутацию великого мудреца. Не удивительно, что он согласно Традиции автор Притч. По мнению ряда толкователей с 10-ой по 24-ую главы Притч написаны непосредственно Шломо, а авторство глав с 25-ой по 29-ую с достаточной вероятностью можно ему отнести: «И это — притчи Шломо,// переписанные людьми Хизкии, царя Иеѓуды» (Притчи 25:1; царь Хизкия, Хизкияѓу, Езекия; правил Иеѓудой в конце 8 в. до н. э. При нём, вероятно, существовала академия, в которой занимались сбором афоризмов и разного рода сентенций).

Шломо воспел мудрость, созданную Господом «изначально, прежде Своих созданий», которая «древнее земли» (там же 8:22-23).

 

И, обретя мудрость, прославившись на весь мир, этот человек в конце концов скажет:

 

 

Шломо — это округлая полнота, сама собою растущая, словно опара богатства, мудрости, славы, на давидовых дрожжах взошедшая, вспухшая, чтобы со смертью Шломо при его наследнике лопнуть и сдуться, подтвердив слова Коѓелета, царя Израиля в Иерушалаиме:

 

Традиция приписывает Шломо авторство трёх книг ТАНАХа и двух глав Восхвалений (Псалмы). Поддавшись искушению, примем это на веру, обретя возможность увидеть Шломо не только извне, персонажем Царей и Повестей лет (Паралипоменон), но также изнутри — автором Песни песней, Притч, Коѓелета и Восхвалений.

В 72-ой (71) главе Восхвалений — краткое надписание: Шломо. Эта глава последняя, авторство которой отнесено царю Давиду, она обращена к идеальному царю, которым, уповает Давид, и станет Шломо. Условно текст этот можно представить трёхчастным. В первой части речь идёт о праведности и величии царя; во второй говорится о царе, помогающем бедным; в третьей звучат благословения стране, царю, Господу.

Как и в большинстве текстов Восхвалений, и в этом цитируется Учение (Тора).

«Польётся, как дождь, на покос,// словно оросит каплями землю». Сравни: «Польётся дождём ученье моё,// реченье моё будет росу источать,// мелким дождём — на травы,// каплями — на траву» (Слова 32:2, Второзаконие).

«Властвовать будет от моря до моря// и от реки — до концов земли». Сравни: «Положу пределы твои от Ям-Суф и до Моря плиштим, и от пустыни и до реки» (Имена 23:31, Исход). В этих стихах речь идёт о границах Израиля. Ям-Суф — это Красное море, южная граница. Море плиштим (филистимляне) — Великое (Средиземное) море, западная граница. Пустыня (концы земли) — восточная граница. Река — река Прат (Эвфрат), северная граница.

«Цари Таршиша и островов// приношение поднесут,// цари Шевы и Севы//  подношенье доставят». Это пророчество о могуществе Израиля, властителю которого будут приносить дары цари далёких стран. Израиль был связан с местностью Таршиш оживлёнными торговыми связями, которые осуществлялись морским путём. Существует ряд гипотез, которые пытаются отождествить этот топоним: местность в Испании, Сардинии, Малой Азии, город «за морем». (Цари) островов. На языке ТАНАХа: цари далёких приморских государств. Шева. Местоположение — юг Аравийского полуострова. Страна приобрела в Израиле особую известность в результате визита царицы Шевы. Местоположение топонима Сева неизвестно.

«Плод, как Ливан, зашумит». Имеется в виду ливанский кедр, высокое и крепкое дерево, символ мощи.

 

 

127-ая (126) глава Восхвалений, в надписании которой читаем: «Песнь ступеней Шломо», Традиция приписывает сыну Давида: кому как не ему говорить об отце. А в 132-ой (131) главе содержится ясный намёк на преемника Давида: «Ради Давида, раба Твоего,// лица помазанника Твоего не отринь». О нём дал Давиду клятву Господь, от которой Он не отступит: «Из плода чрева твоего// на твоем престоле поставлю».

В 132-ой главе упоминаются два важных города в жизни Давида. Это Эфрата (Бейт Лехем, Вифлеем, Ефрафа) — родина Давида, город южней Иерушалаима по дороге в Хеврон (Кирьят-Арба). А также Сдей-Яар (Кирьят Иеарим, Иарим) — место, где находился ковчег свидетельства, город к востоку от Бейт-Шемеша в Иудейских горах, соседствовавший с главной дорогой, ведущей с Иудейских гор в долину Аялон (ныне селение Абу Гош в одиннадцати километрах северо-западней Иерушалаима). В этой главе говорится о «покое» Господа, т.е. о Храме, который задумал построить Давид, но строить который выпадет его наследнику-сыну. И тогда, когда Храм будет Шломо возведён, «праведностью коѓены» (коѓен — жрец единого Бога, в отличие от языческого) Господа облекутся, и «будут ликовать» Его верные.

Вполне вероятно, 127-ая и 132-ая главы книги изначально был текстом единым. 127-ая глава завершается метафорой: сыновья — это стрелы, 132-ая глава начинается мольбой к Господу вспомнить Давида, «все мученья его». Кому как не «стреле», сыну-преемнику писать эти пронзительные стихи?

 

 

 

Мятежи и казни знаменовали конец бурной и яркой эпохи Давида и начало спокойной и мирной малоглагольной эпохи Шломо, в полной мере царствованием своим имя своё оправдавшего. Не случайно Традиция назвала автором в высшей степени бурно эмоциональных, и радостных, и горестных, Восхвалений Давида, а автором мирной прекрасной Песни песней и философских Коѓелета и Притч определила Шломо.

 

 

            Вздохнув и согласившись, начнём, печально осознавая, что, как бы ни был Шломо велик, мудр и прекрасен, всё равно он останется в отцовской тени, дарующей ему покой и от бурной жизни холодноватое отстранение.

Великое море впало в великую реку, чтобы распасться на множество мелких речушек и совсем не затейливых ручейков. Бывает наоборот? Безусловно. Но у династии Давида, пастуха из Бейт Лехема, получилось именно так.

(Продолжение  следует)