Онтологические прогулки

5

Возлюблены страдания

            Трудно примириться, невозможно принять: возлюблены страдания. Есть ли смысл у страданий? Но возлюблены?!

            «Хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда» (апостол Павел, К римлянам 5:3-4).

            «Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого» (Л. Толстой, Война и мир, т.3, ч.3, гл.9).

            «Ничто в целом мире не бессмысленно, страдания — меньше всего» (Оскар Уайльд, Баллада о Реддингской тюрьме).

            «Человек готов страдать, если он только убеждён, что его страдания имеют смысл» (Виктор Франкл, Воля к смыслу).

            История еврейского народа — история страданий. Жизнь внутри смерти. Поэтому неизбежно — история поиска смысла страдания, впечатанного в духовный опыт:  культуру, исполненную запредельной трагедийности плача — национального и личного траура, и культуру безудержного, безграничного веселья в карнавальный праздник Пурим. Полюса бытия (плач — смех) сближены максимально: Девятое Ава сменяется Пятнадцатым Ава, и даже объединены: начиная со Средних веков ашкеназские евреи во время свадебной церемонии разбивают бокал в память о разрушенном Иерушалаиме. Не пассивную покорность выработал в себе плачущий-смеющийся народ, но — упорство и непреклонность, поражающую народы творческую силу и безграничную мощь.  

Вечно страдающий и в страдании отвечающий на вызов небытия, растворяемый «всем человеческим родом» (omne genus humanum), никогда так и не ставшим единым, как впервые об этом сказал Данте в трактате «Монархия», видящий в бездне небытия глубинный смысл жизни, в страдании, сквозящем изломе бытия, открывающий Творца и задающий Ему самый первый вопрос человека — о смысле страданий, вопрос, обнажающий бессилие разума — всесилие  веры, молитвенного  вопрошания, народ, не оставленный Господом даже в безумном средоточии страданий-испытаний, подвигавших на вызов мирозданию, преодолевая  одиночество и покинутость, этот народ возрождался в мистическом восхождении к источнику страданий и любви, плача и смеха, добра и зла, жизни и смерти. Вобрав полноту страданий, он создал  две книги: одну —  обращенную к национальному сознанию (За что?),  другую — к omne genus humanum (Иов).

            В первой главе, говоря о проблеме справедливого воздаяния, мы отметили наиболее характерные пути её разрешения мудрецами: от утверждения непостижности Замысла и попыток рационалистического толкования  до стремления постичь страдание  как испытание для укрепления веры. Страдание как награда? Иов не безвинный мученик и не страдающий грешник, но — праведник, награждённый страданием? Если зло не противоречит существованию Творца, то почему страдание — противоречит? Во Второй книге Макаби: «Муки ниспосылаются на наш народ не для его уничтожения, а ради поучения, ибо недолговечность нечестивых и скорое их наказание есть знак великой милости» (6:12-13).

            Определяя экзистенциальные начала мироздания, Традиция говорит о сущностях, предшествовавших сотворению мира. Тора и Престол славы Всевышнего были созданы до Творения; праотцы, Храм, имя Мессии, а также раскаяние было замыслены до Творения. Р. Аѓава от имени р. Зеиры приводит доказательство превечности раскаяния:

            Еврейскому мироощущению свойственна не казуальность, но телеологичность. Не причина, но цель — движущая сила еврейской истории. Если быстротечная жизнь — самоцель, если в ней смысл? И Авраѓам и народ  его избраны не по причине, но — с целью. Это ключ к пониманию страдания праведников, страдающих не потому, что грешны, но потому, что есть у страдания цель, ведомая Богу и не всегда познаваемая человеком. Потому книга Иова не  повествование о безвинном страдальце. Только в казуальной системе возможно такое тупиковое понимание. Стенания Иова: я был праведен, за что же наказан? Причина не соответствует следствию. Отсюда — бунт против мира, выламывающегося из казуальной клетки, бунт против Бога, позволившего причине не соответствовать следствию. Иов прав: если мир подчиняется причинно-следственным законам, то его наказание ничем неоправданно, бессмысленно и безнравственно, равно как и  «Почему живы злодеи,// богаты и знатны?» (Иов 21:7)

            Диалоги страдающего Иова с тремя его друзьями Элифазом (Елифаз), Билдадом (Вилдад) и Цофаром (Софар), а также Элиѓу (Елиуй) и Богом — бесплодные столкновения философских систем, если счесть, что их результатом должно стать не обнажение самости и несхожести, а установление истины. Для Иова его страдание есть следствие, не соответствующее причине, каково же слышать от Элифаза: «Человек для страданий рождён,// а стрелы — лететь, поднимаясь» (там же 5:7). По Элифазу, закон мироздания: страдание — непреложная заданность, как и физические законы, а потому — «Счастлив человек, наказанный Богом,// карой Всесильного не гнушайся» (там же 17). Апогея мировоззренческое столкновение достигает в речи Элиѓу, для которого страдание телеологично. Его цель — спасение страдальца, раскрытие в страдании Господа.

Жизнь, неотъемлемой частью которой являются страдания, есть высшая ценность. Страданием Господь спасает страдальца. Иова ждёт в новой жизни спасение: рождаются семь сыновей и три дочери, новые плодятся стада, цель Господа становится понятной на земном языке, способность понимать который в эпоху рабби Акивы была подвергнута жестокому испытанию. Божье слово было ангелам непонятно («Это Тора, и это награда?»), но внятно рабби Акиве: «Возлюблены страдания».

            В Сифрей (Дварим 6:5) есть толкование стиха: «Люби Господа Бога// всем сердцем своим и всей душою своей, и всей своей силой» (Слова 6:5). Человек, служащий Господу из любви, достоин двойной награды по сравнению с тем, кто служит из страха. Толкование рабби Акивы «всей своей силой» основано на игре слов, с «силой» созвучных: «любой мерой, которой меряет тебя — как  мерой добра, так и мерою бедствия». Знакомо: и за добро, и за зло надо Господа благодарить. И — неожиданно: если человек благословляет Господа за добро, тем более за бедствие должен благословлять. Не совсем ясно, принадлежат ли эти слова рабби Акиве, или сказаны безымянным редактором (если так, вполне в духе рабби).

И ещё. Возрадуется человек страданиям больше, чем добру, ибо, если в добре живёт человек все свои дни, не искупается его грех. А чем искупается? Страданиями (Сифрей Дварим 6:5).

            Вслед за этим — толкования шестерых мудрецов, из которых четверо ученики рабби Акивы. В построении этой главы книги Сифрей ощущается искусная редакторская рука. Отталкиваясь от толкований, непосредственно относящихся к словам Торы, редактор переходит к теме единства Творца: человек должен благословлять Бога за зло так же и даже более, чем благословляет Его за добро, из чего вытекает понимание смысла страданий. Поначалу тема развивается в отвлечённо герменевтической плоскости. А рассказ жанра деяния мудрецов — доказательство истинности отвлечённостей, появляется лишь в конце. Его редактор приберегает как решающий аргумент, ведь «деяния отцов — пример сыновьям».

Был болен рабби Элиэзер. Пришли проведать его рабби Тарфон и рабби Иеѓошуа, и рабби Элазар бен Азарии, и рабби Акива.

Сказал ему рабби Тарфон: «Рабби, солнечного диска ты дороже Израилю: солнечный диск светит в этом мире, а ты — и в этом мире и в мире грядущем».

Сказал ему рабби Иеѓошуа: «Рабби, дарования дождей ты дороже Израилю: дожди дают жизнь в этом мире, а ты — и в этом мире и в мире грядущем».

Сказал ему рабби Элазар бен Азарии: «Рабби, отца и матери ты дороже Израилю: отец и мать приводят в этот мир, а ты — и в этот мир и в мир грядущий».

Сказал ему рабби Акива: «Рабби, возлюблены страдания».

Сказал рабби Элиэзер своим ученикам: «Поддержите меня...»

            Это первая часть рассказа. Четверо мудрецов навещают больного рабби Элиэзера бен Ѓоркеноса, которого называли Великим. Он из плеяды мудрецов после разрушения Храма. Оставивший дом отца ради учения (об этом этапе агадической биографии см. в главе «Рождение»), он стал одним из пяти самых выдающихся учеников р. Иоханана бен Закая вместе с навещающим его р. Иеѓошуей бен Ханании, постоянным своим противником в спорах. Определяя достоинства каждого из пяти выдающихся учеников, р. Иоханан говорил о р. Элиэзере: «обмазанный известью водоём, не утрачивающий ни капли» (Авот 2:8). Это определение было заслужено р. Элиэзером благодаря его памяти. Здесь же приводится ещё одно утверждение р. Иоханана о своих учениках: «Если всех мудрецов Израиля поместить на одну чашу весов, а Элиэзера бен Ѓоркеноса — на вторую, то чаша его перетянет». В Мишне около трёхсот  законов, приписываемых р. Элиэзеру. Важнейшей чертой его характера было упорство в отстаивании взглядов, далеко не всегда находивших поддержку со стороны большинства, что приводило к частым столкновениям, пока не завершилось трагически: он был отлучён, и последние годы жизни провёл в одиночестве. В знаменитом рассказе (Бава мециа 59б) говорится о споре р. Элиэзера с мудрецами о ритуальной чистоте, в котором в доказательство правоты р. Элиэзер, известный занятиями тайной Торой, вершит чудеса. Призванный им небесный голос не принимается мудрецами: Тора не на небесах. Одевшись в чёрное, рабби Акива, часто выступающий один против всех, сообщает р. Элиэзеру об отлучении. 

             Наш рассказ не только о том, что мудрецы навещают больного: руку примирения былые противники протягивают ему. Отлучение было снято уже после смерти. На похоронах рабби Акива сказал: «Здесь похоронен свиток Торы». В высказываниях р. Элиэзера, включенных в Авот, отражены обстоятельства его жизни. Отвечая на вопрос, каков прямой путь, которого должно придерживаться, он говорил: «Добрый глаз», а на вопрос, каков дурной путь, которого должно остерегаться: «Недобрый глаз» (Авот 2:9). В поучении р. Элиэзера  (там же 10) — его обида на мудрецов, предостережение каждому, кто приблизится к ним (сходное предостережение, обращенное к сыну, было сделано и рабби Акивой): «Пусть честь твоего товарища будет дорога тебе, как твоя собственная. И не будь вспыльчив; возвратись [на праведный путь] накануне смерти своей; грейся у очага мудрецов, но углей остерегайся, чтоб не обжечься; укус их — как укус лисы, их жало — как жало скорпиона, их шипение — как шипение ядовитой змеи, и каждое их слово — пылающий уголь». Вряд ли найдётся более суровая характеристика интеллектуально-религиозной элиты. Здесь не просто тяжкая обида изгнанного, но и горькая мудрость и опыт, пришедшие, когда ничего не изменить. Они, отлучившие, сами приходят, делая шаг к примирению, при этом ни он, ни они о неправоте друг друга не говорят, признавая горькую неизбежность столкновений, приведших к разрыву.

Ещё один рассказ повествует о том, что незадолго до смерти рабби Акива с товарищами вновь пришли навестить р. Элиэзера, на этот раз с просьбой законы ритуальной чистоты разъяснить. Душа рабби отлетела на слове «чисто». Здесь же узнаём о посмертном снятии отлучения, о похоронах, о надгробном плаче рабби Акивы.

            В рассказе с великой фразой «возлюблены страдания» пятеро мудрецов. Р. Элиэзер — главный герой. Система образов: он и они. Они — четверо мудрецов = все. Вероятно, самый старший — р. Тарфон, не занимавший высоких постов, за ним следуют р. Иеѓошуа, глава суда, и р. Элазар бен Азарии, после смещения раббана Гамлиэля бывший главой мудрецов. Замыкает список рабби Акива, которого с главным героем сближает и то, что оба попали в элитный круг «со стороны». Правда, р. Элиэзер — выходец из богатой семьи землевладельца, а происхождение рабби Акивы темно: бывший пастух, возможно, потомок прозелита.

            Один из ведущих авторитетов коѓен р. Тарфон, ученик р. Иоханана бен Закая, отличался мягким характером, но был  одним из самых жёстких оппонентов рабби Акивы, что на личные отношения не повлияло. Возможно, в этом смысл совместного появления непримиримых друзей в доме р. Элиэзера, из-за непримиримости друзей потерявшего. Р. Тарфон называл младшего по возрасту рабби Акиву «мой учитель и господин», а рабби Акива, в свою очередь, отзывался о нём как о «признанном знатоке» (Санѓедрин 33а). Р. Тарфону принадлежит одно из наиболее часто цитируемых высказываний: «День короток, и работы много, и работники ленивы, но плата велика, и подгоняет Хозяин» (Авот 2:15).

            Прекрасные славословия трёх спутников рабби Акивы к жизни больного не пробуждают. Но, услышав странные слова рабби Акивы, он просит учеников его поддержать, стремясь привстать — навстречу произнесшему эти слова, навстречу давшему силы странному утешению. Эта сюжетная точка — водораздел. Четверо вместе приходят, и в их обращениях к больному звучит одно слово — хавив: в славословиях переведено «дороже», «возлюблены» — у рабби Акивы, для которого парадоксальное принятие страдания как награды — высшая форма любви-и-служения.  

Рабби Акиве принадлежит притча о четырёх сыновьях. Когда отец их наказывает, трое ведут себя по-разному, но «естественно»: один молчит, другой брыкается, третий о прощении молит. Четвёртый говорит отцу: «Бей меня!» (Смахот 8:11). Этот любящий в страдании сын — идеал, а по слову Бен Азая, эта любовь «до последнего вздоха» есть высшее проявление любви к Святому благословен Он.

            Великий  рабби и его ученики были бессильны найти и дать  народу опору в хаосе жизни. Он и они дали народу опору в величии и святости смерти, величии и святости страдания. Умирая, переставая быть, рабби Акива рождается как редчайший феномен еврейской истории, о котором можно сказать великим стихом: «Не умру — буду жив// и о Божиих делах расскажу» (Восхваления 118:17).

            Среди толкований, предшествующих нашему тексту, наиболее интересное — р. Шимона бен Иохая, развивающего идею страдания как награды не в личной плоскости,  а  национальной.  

Рабби Шимон бен Иохая говорит. Возлюблены страдания, ибо три замечательных дара, которых жаждут народы мира, были дарованы Израилю через страдания. И вот они: Тора и Земля Израиля, и мир грядущий. Тора — откуда? «Познавать мудрость и поучение,// речения разума понимать» [Притчи 1:2]. И сказано: «Счастлив муж, которого Ты, Боже, караешь// и Учению Своему обучаешь» [Восхваления 94:12]. Страна Израиля — откуда? «Ибо Господь Бог ведёт тебя в землю добрую» [Слова 8:7]. Грядущий мир — откуда? «Заповедь — светильник, Учение — свет,// путь жизни — обличение, поучение» [Притчи 6:23]. Каков путь, человека в мир грядущий ведущий? Это — страдания (Сифрей Дварим Ваэтханан 6:5).

            Ещё один ученик рабби Акивы р. Нехемия сравнил страдания с жертвоприношениями (там же). И новые поколения мудрецов продолжили обсуждение вечной темы. Р. Шимон бен Лакиша утверждал: занятия Торой защищают человека от страданий. Уточняет сказанное шурином р. Иоханан: «Каждому, кто может заниматься Торой и не занимается, Святой благословен Он посылает страдания» (Брахот 5а). Ещё более жёстко звучит сказанное в трактате Шабат (55а): «Нет смерти без греха, и нет страданий без нарушения закона». С несколько иной, но, как и у их израильских коллег, рационалистической позиции, начинают дискуссию вавилонские мудрецы, предлагая вначале незамысловатый рецепт: если ниспосланы страдания, человек должен «покопаться» в своих поступках, а не найдя в них причины страданий-наказаний, пусть задумается, не является ли причиной то, что Тору не изучает, а если и в этом случае не найдёт он причину, то тогда: страдания, посланные ему, не что иное, как страдания из любви к нему Бога, как сказано: «Кого Господь любит,// наказывает,// как отец к сыну благоволит» (Притчи 3:12). Развивая идею страдания как любви Бога, Талмуд говорит: «Угодного Господу Он сокрушает страданиями» (Брахот 5а). Мудрецы не оставляют попытки познать, что есть страдание из любви и в чём их назначение. В заключение дискуссии приводится сравнение р. Шимона бен Лакиша: роль страданий в союзе человека с Творцом подобна соли при жертвоприношениях: «соль очищает мясо» — «страдания человека от грехов очищают» (там же). Как видим, и поколение мудрецов, «выучившее урок» рабби Акивы, приходит к его утверждению: «возлюблены страдания». Идея была развита Саадией Гаоном, страдания праведников объяснявшего «муками любви», за которые ждёт воздаяние в мире грядущем. Против этого выступал Рамбам: любое страдание в мире — кара за грех.

Рассказ о посещении мудрецами больного р. Элиэзера не завершается словами: «Поддержите меня». Он просит привести доказательства истинности пробудившего его утверждения. Мидраш — ответ рабби Акивы.

Ведь говорится: «Двенадцать лет было Менаше [Манассия], когда воцарился,// пятьдесят пять лет царствовал он в Иерушалаиме» [Повести лет 2, 2-я книга Паралипоменон 33:1]. И говорится: «И это притчи Шломо,// переписанные людьми Хизкии [Езекия], царя Иеѓуды [Иудея]» [Притчи 25:1]. Разве можно представить, что Хизкияѓу [полная форма имени Хизкия], обучавший Торе весь Исраэль, не учил Торе сына Менаше? Но всё, чему учил его, и весь труд, затраченный на него, были бы зряшны, если бы не страдания, как сказано: «Говорил Господь Менаше и народу его — не внимали. Привёл Господь на них командиров царя Ашура [Ассирия], они Менаше к цепи приковали,// в кандалы заковали и в Бавель [Вавилон] увели. В горе своём он Господа Бога молил,// Богу отцов покорился. Молился Ему, и Он ему внял, услышал мольбу и возвратил в Иерушалаим на царство,// познал Менаше: Господь — это Бог» [Повести лет 2 33:10-13], ибо — возлюблены страдания.

            Если рассказ о посещении больного р. Элиэзера иллюстрирует идею личного страдания и искупления, а толкование р. Шимона бен Иохая вводит тему национального страдания-награды, то мидраш рабби Акивы рассматривает изгнание как страдание, а возвращение как искупление. Праведный царь воспитывал сына богобоязненным, но были усилия тщетны. Только страдания к Богу вернули: Он услышал молитву и престол возвратил. Заканчивается глава из Сифрей мидрашем р. Меира, напоминающего о беззаветной любви к Творцу «всем сердцем своим» Авраѓама, приносящего в жертву Ицхака. Среди стихов, которые мудрецы приводят в качестве доказательств толкований своих, есть два, наиболее цитируемые.

            Осознание прошлого формируется текстами, созданными в разное время и в разных кругах. В мозаичном многоголосии почти невозможно выделить пусть не единственное, но очень важное имя. Часто имя рабби Акивы произносится в ряду современников. Часто — но не всегда. Каждый из его больших современников отличен традицией в одной или нескольких сферах, и только он — философ, идеолог, законник, герменевтик, мистик, теолог, политический деятель и признанный духовный лидер народа.

Благословивший страдание, осознавший их очищающую и возвышающую силу, видя обломки национальной жизни, страдая, не плачет рабби — смеётся. И рассказ о посещении мудрецами Рима и восхождении в Иерушалаим, и рассказ «Возлюблены страдания» содержат его блестящие парадоксы. Собственно, из-за них и ради них эти рассказы и созданы. 

            Парадокс традиционно понимается как неожиданное, непривычное, нетрадиционное утверждение или вывод, истинность или ложность которого ни подтвердить, ни опровергнуть. По определению исследователя экзистенциализма Отто Ф. Больнова, парадокс «означает безнадёжную неразрешимость противоречий, перед которыми мышление обречено на провал и от которых оно всё же не может отказаться, поскольку они связаны непосредственно с решающими вопросами собственного бытия этого мышления» (Отто Фридрих Больнов, Философия экзистенциализма, СПб., 1999, с.34).

            Парадоксы рабби Акивы — это проблески аксиом бытия новой эпохи, сверкающие в рассказах о нём, созданных по единой модели. Была она лишь достоянием далёкой эпохи, когда ещё была жива в учениках его учеников память о рабби? Ответ в рассказе о смерти рабби из позднего собрания мидрашей Ялкут Шимони. В нём — парадокс, на этот раз от пророка.

Происшедшее с рабби Акивой, который был заточён в тюрьме. Р. Иеѓошуа Ѓагарси, его ученик и слуга, вечером в Судный день, расставшись с ним, пошёл домой. Пришёл Элияѓу [пророк], благословенна его память, остановился у двери его дома. Сказал:

            В агадической биографии нашего рабби пророк Элияѓу появляется не впервые. В рассказе из трактата Недарим (50а, в главе «Рождение» о нём пойдёт речь) Элияѓу приходит к нищим рабби Акиве и Рахели. Здесь же он является не только хоронить рабби Акиву. Он — коѓен, ему категорически запрещено к мёртвому прикасаться. Но пророк возглашает: запрет не относится к мудрецам.

            Неся тело, пророк и мудрец трижды спускаются и трижды поднимаются, пока не приходят к пещере. Четыре благословения произносит пророк. Три обычных — о праведниках, мудрецах, страшащихся Бога — относятся и к рабби Акиве. А четвёртое — только к нему. Три обычных благословения предшествуют необычному, они — условие его произнесения, ибо только удостоенный трёх, обладающий обычными достоинствами, может быть удостоен четвёртого. Так воспроизводится устойчивая модель, характерная рассказам о рабби Акиве.

            Один — символ единственности. Два — парности и альтернативности. Три и четыре — незыблемости и завершённости. Один соотнесено с Творцом, пророком, героем. Два — с диалогичностью. Три и четыре = все, всё. Формула рассказов о рабби Акиве: 4 = 3 + 1. Она подразумевает два вида «все»: первый (четыре) включает пророка, героя, второй  (три) — только его спутников-единомышленников-оппонентов. Четыре — знак единства (пример: их всех разрывание одежд). Три — единство  «плоскостное», «горизонтальное», из которого никто и ничто не выламывается. Как все четверо, рабби Акива утешает р. Иеѓошуа, но его утешение принципиально отлично от трёх иных.

            Герой может и должен быть одним из всех: никто нарушать общие законы не вправе. Если случается, это дорога Ахера. Рабби Акива — один из всех, способный постичь, что не способны понять они, способный услышать шаги Мессии.

Такова модель постижения феномена рабби Акивы, формула бессмертия.

Невозможно предотвратить страдание — должно его освятить.

            Страдаю — следовательно, существую.

(Окончание следует)