Онтологические прогулки

Иго Царства небесного

            В отличие от первой, простой и короткой, вторая часть рассказа — сложная структура, носящая явственный отпечаток редакторской обработки. В ней разговор рабби Акивы с Папосом, которому  рабби отвечает притчей о лисе и рыбах, встреча героев в тюрьме, сцена казни и, наконец,  мидраш — последняя часть диалога ангелов служения с Богом. Лиса-провокатор рассказа подобна еврею-отступнику, соблазняющему бывших собратьев. Ориген, один из ранних отцов церкви, толковал лис, упоминающихся в стихе из Песни песней (2:15),  как отступников.

            Первая встреча рабби Акивы и Папоса. Притча: рыбы — евреи, лиса — злодейская власть (римляне, евреи-отступники), зовущая рыб-евреев стать  «нормальными» подданными. Лиса — и сам Папос, еврей-соглашатель, считающий, что можно купить жизнь, выбравшись «на сушу» — отказавшись от еврейского образа жизни. Вероятно, эта притча — своеобразное толкование стиха из Коѓелета:

            Во второй части Папос — раскаявшийся соглашатель, очутившись в тюрьме, признающий правоту рабби. Источники (Гитин 90а, Тосефта Сота 5:9) добавляют пикантный штрих: уходя из дому, Папос имел обыкновение жену запирать: как бы чего не вышло. Учитывая отношение к женщине рабби Акивы, это существенный штрих в понимании их противостояния. О взаимоотношениях двух героев мы можем узнать, проанализировав философский спор, запечатлённый в мидраше (Брешит раба 21:5), в котором толкуется знаменитый стих: «Сказал Господь Бог: Вот, стал человек, как один из нас, добро и зло познавать...» (Вначале 3:22)

Попытаемся понять философско-религиозную суть спора, разобравшись в его грамматической подоплёке. Предложенный  перевод стиха («один из нас») соответствует точке зрения Папоса (и это — прямой аутентичный смысл). Но дело в том, что в неогласованном тексте слово ממנו можно перевести и как «один из нас» и как «сам по себе.  

Папос. «Стал человек, как один из нас», означает: как один из ангелов служения.

Рабби Акива. Всевышний дал человеку избирать между жизнью и смертью, и человек, путь смерти избрав, стал сам по себе добро и зло познающим.

По Папосу, всё предопределено, человек подобен ангелам, т. е. возвышен и лишён собственной воли, являясь посланцем Всевышнего. По рабби Акиве, человек, наделённый свободой выбора, сам избрал жизненный путь, смертью заканчивающийся.

Повторим, прямой смысл стиха — вариант отступника Папоса. Он и зафиксирован в знаках кантилляции масоретской традицией. В таком прочтении — намёк на не-единственность Бога, что не принимается ни рабби Акивой, ни мудрецами иными. Ангел, согласно распространённому в еврейской традиции представлению, есть выражение некой функции. «А выражение 'ангелы Господа' означает посланничество. Некоторые ангелы сотворены на нужное для их миссии время из тончайших сущностей, подобных элементам, другие же вечны, и о них, очевидно, говорят философы как о духовных идеях, и слова их нельзя ни отвергнуть, ни принять» (Иеѓуда Ѓалеви Кузари 4:3). Комментируя стих, столь проблематичный в теологическом смысле, Раши писал о человеке: «Ведь он единственный  среди нижних, как Я один среди вышних. А в чём его единственность? В познании добра и зла, которое не дано ни скоту, ни зверю». Смысл спора  между Папосом и рабби Акивой не в том, что первый возводит человека в ангельский чин, но в том, что он ангелов служения признаёт чуть ли равными Богу. Даже малый намёк подобного рода не мог  быть воспринят мудрецами спокойно.  

            Понятно, Папос оказался оппонентом рабби Акивы совсем не случайно. Дело не только в его стремлении уберечься от власти. И самому рабби Акиве не была чужда осторожность: вместе с учениками он произносил Шма шёпотом — дабы не услышал шпион (Тосефта, Брахот 2:13). Папос — «невольный» соглашатель, т.к. считает: всё предопределено, в отличие от рабби Акивы, уверенного: человеку дана свобода выбора  между жизнью, а значит, следованием заветам Всевышнего и самопожертвованием за право заповеди исполнять, и смертью — отказом от исполнения. Непримиримый противник Папоса утверждает монотеизм не только в споре, но и жизнью своей.

            Сомнительная репутация Папоса отразилась в споре мудрецов (Шабат 104б), обсуждавших весьма запутанную историю, в которой они определили ему роль мужа Мирьям, не от него сына родившей. Речь о рождении Йешу — так принять в еврейской традиции именовать Иисуса. Разумеется, даже хронологически Папос на эту роль не годится. Мудрецы далеко не всегда были хорошо осведомлены, что происходило четыре-пять веков тому назад, их выбор предопределила репутация Папоса — и как отступника и как человека, слишком строго следившего за  женой.

И ещё. О Мирьям говорится, что она занималась завивкой женских волос. Тех, которые бедные женщины, подобно Рахели, жене рабби Акивы, были вынуждены продавать.

Притча — жанр, излюбленный мудрецами. При её помощи самые отвлечённые, самые сложные явления и понятия могут быть переведены на доступный любому человеку язык. Один из факторов, делающий притчу доступной, — постоянные образы-символы. Лиса — символ хитрости. В нашем рассказе лиса-провокатор подобна еврею-отступнику, соблазняющему собратьев. Рыбы, олицетворение жизни и плодородия, — традиционное замещение понятия евреи, еврейский народ. Сделав при помощи притчи недоступное — доступным, сложное — простым, абстрактное — зримым, автор этим не ограничивается. Ему недостаточно рассказать о мудрых рыбах и коварной лисе, ему необходимо рассказанное спроецировать на реальность. В простых случаях (один из них перед нами) достаточно расположить рядом два текста: притчу и «реальный» рассказ. Другая особенность жанра — традиционные мотивы. В нашем случае — мотив преодолённого искушения.    

В тюрьме рабби Акива, по-видимому, провёл, по крайней мере, три года. Согласно Вавилонскому талмуду (Санѓедрин 12а), находясь там, рабби Акива определил три високосных года один за другим; находясь в тюрьме, он отказывается обучать Торе Шимона бен Иохая, за жизнь того опасаясь (Псахим 112а).

            Разрушение Храма было крушением мира. Если Богу места нет на земле, зачем на ней быть человеку? Разрушение Храма — «конец» еврейской истории, и на один и тот же вопрос: как дальше жить?, было дано два ответа. Один — христианство, гнушавшееся миром и жаждавшее от него освободиться, прорваться за границы действительности — к праведности и чистоте. Другой — вызревший в недрах фарисейства талмудический иудаизм, благословивший всё и вся этого мира, сотворённого Богом, с болью и страданьем его. Краеугольный камень этого иудаизма был заложен рабби Акивой. Окончательный разрыв между «ответами» происходит в период восстания Бар Кохбы, в котором христиане участия не принимали. Есть свидетельства, что во время него они скрылись в Заиорданье.

Вторая часть нашего текста содержит классический рассказ о рабби, который чтением Шма в последние мгновения жизни утверждает сказанное в Мишне: «Обязан человек благословлять за зло так же, как за добро благословляет». Своей судьбой подтверждает рабби истинность собственных слов: «'всей душою своей' — даже отдаёт душу свою».

            Казнь рабби происходит скорей всего на рассвете, в те мгновения, когда начинает ощущаться различие между голубым и белым — согласно анонимной точке зрения (т.е. мнению р. Меира, ученика рабби Акивы); между голубым и зелёным —  согласно мнению р. Элиэзера. Именно в этот миг начинают произносить утром Шма (Мишна, Брахот 1:2). Тот ли текст, который читают сегодня, состоящий из трёх фрагментов Торы, или лишь первый фрагмент, который принято называть Принятие ига Царства небесного, произносит рабби Акива? Почему он заканчивает словом «один»? Возможно, он произнёс один первый стих? Или в его время этим стихом было принято завершать всю молитву? Как бы то ни было, назначение рассказа не установление закона, хотя  установление единого текста молитв и законов, связанных с ними, происходит при непосредственном участии рабби. Рассказ о принятии рабби Акивой ига Царства небесного отражает стремление к утверждению именно такого порядка: вначале человек принимает иго Царства небесного и лишь затем — иго заповедей.

«Не будет у тебя других богов, кроме Меня». Почему сказано так? Потому что сказано: «Я Господь Бог твой» [Имена, Исход 20:2]. Это подобно царю из плоти и крови, вступившему в город. Слуги говорили ему: «Установи нам законы». Он же ответил: «Нет, когда примут моё царствование, тогда законы установлю. Ибо если не примут моего царствования, и моих законов не примут...» (Мехилта дерабби Ишмаэль, Итро, 6)

Сказанное в притче проецируется на толкование: царские законы (заповеди) имеют смысл после принятия царствования (иго Царства небесного). Поэтому фрагмент Шма, говорящий  об иге Царства небесного, предшествует двум другим, заповедям посвящённым. Читая Шма, рабби Акива долго-долго произносит (в оригинале: протягивает) «один», и на этом слове душа его покидает. Это выделенное рабби слово и является символом веры — утверждением единственности Бога.

            За всё должен человек благословлять Творца — даже за смерть, за саму возможность ценой собственной жизни Господа освятить. Этому и учит рассказ о рабби Акиве. Сказано в Мишне (Брахот 9:2): обязан человек при получении добрых вестей произнести «Благословен Добрый и Творящий добро», а при получении дурных слухов: «Благословен истинный Судия».

Освящаю — следовательно, существую.

            Много раз звучит в рассказе слово «душа» — в цитатах и в устах рабби Акивы. Первый раз это слово рабби произносит в самом начале, второй — в конце. В переводе за неимением другого употреблено одно слово — «душа», а в оригинале в первом случае — нефеш, во втором — нешама (прямое значение: дыхание), в обратной последовательности, чем в рассказе о сотворении человека:

В работе «'Жизнь' по р. Акиве» Б. Берман писал: «'Нешама' — это не только живое дыхание человека, но и дыхание Бога в человеке, та 'душа', что изошла от Бога и стала той 'духовностью', что связывает его с Богом. Употребление здесь именно этого слова вместо 'нефеш' есть намёк и на эту вышнюю душу человека, изошедшую от Бога и возвращаемую Богу, на эту 'долю сверху, от Бога'» (Иов 31:2) в человеке. Здесь, пожалуй, и намёк на сущность и корень того блаженства, о котором говорит ему голос с неба» («Барух Берман», Москва-Иерусалим, 1993, с. 180).

            Стих из книги Вначале: чтобы стать нефеш, человек должен получить нешама. Таков прямой смысл, прекрасно ведомый и рабби и его ученикам. Что же в таком случае говорит рабби Акива? Отдавая, возвращая Творцу нешама, я становлюсь нефеш — воплощая в этом подражании Творцу высшую духовность, мою самоосуществлённость. Иначе: я — нефеш, поскольку готов возвратить нешама.

            Этот жизненный  принцип, сформулированный и доказанный смертью и жизнью рабби Акивы, стал неотъемлемой частью еврейского  сознания. Один из поэтических текстов, включённых в литургию Судного дня, «Этих вспомню» рассказывает о десяти мучениках, казнённых злодеями-римлянами. За что?  Согласно одной из версий, причину наказания узнаёт р. Ишмаэль, произносящий непроизносимое имя Бога и возносящийся в небеса: смерть десяти мудрецов — это наказание за преступление десяти братьев, продавших Иосефа в рабство. По другой версии, император Адриан, изучавший Тору (сохранился ряд рассказов о теологических диспутах императора с мудрецами), призвал во дворец десять еврейских мудрецов. Там они увидели сандалии — намёк на то, что Иосеф был продан за пару башмаков. На вопрос императора, какого наказания достоин человек, похитивший, поработивший и продавший брата, мудрецы отвечают: достоин смерти. Сказал император: «Примите же вы на себя небесную кару, ибо с того времени не было мужей, подобных вам. Если бы предки ваши были живы, я бы осудил их перед вами, теперь же вы должны понести наказание за ваших предков». В другом варианте, где р. Ишмаэль узнаёт от ангела о страшном наказании, его причина та же: Господь откладывал наказание, ибо не родились достойные этого мудрецы. Так гибель из наказания превращается в награду, а поколение грешников — в поколение  избранных, удостоенных, подобно рабби Акиве, своей смертью подтвердить истинность  толкования: «'всей душою своей' — даже отдаёт душу свою».

            Храма нет? От Храма остались руины? Выстроим новый — из вечного материала, из слов.

(Продолжение следует)