Онтологические прогулки

Формула единства и противопоставления

            Поэтика рассказов жанра деяния мудрецов — поэтика  действия, жеста, поступка. В них нет психологических мотивировок, внутренних монологов, личность мудреца проявляется только вовне. В иерусалимской части четверо, следуя закону, разрывают одежды, поступок ясный и однозначный. Подъём на Храмовую гору — это восхождение от закона к осмыслению бытия. Можно и должно нормировать новую жизнь в формах, доступных каждому человеку. Но осознать мир после крушения можно лишь адекватно абсурду трагедии —  абсурдным и парадоксальным поступком, исполненным исключительной силою потрясения и мгновенного ошеломляющего озарения, в победу превращающих поражение, смерть — в саму жизнь. Четверо в горе едины. Своим парадоксально-провокативным смехом рабби Акива себя отделяет. Этот смех — внезапное озарение, намёк на иную реальность, вспышка истины, обычным способом не уловимая. Здесь к месту вспомнить и смех рабби, идущего на казнь (Иер. талмуд, Брахот 9:5).

            Смех — самая необъяснимая эмоция, проявляемая намного чаще других. Сотни определений не способны исчерпать это психологическое и культурное явление, подобное взрыву, высвобождающее эмоциональное напряжение. Смех —  реакция на комическое, а оно — результат противоречия: безобразное — прекрасное (Аристотель), ничтожное — возвышенное (Кант), нелепое — рассудительное (Жан-Поль, Шопенгауэр), бесконечная предопределённость — бесконечный произвол (Шеллинг),  ложное, мнимо основательное — значительное, прочное, истинное (Гегель). В нашем случае ситуация не комична. У этого смеха основа иная. Он выражает радость овладения противоречиями действительности. По Аристотелю, смех есть кульминация, фиксирующая внезапный концептуальный сдвиг в сознании. Смех рабби Акивы — обретение точки опоры, результат самоотстранения от ситуации и себя самого (Ср.: «Юмор и героизм свидетельствуют об уникальной способности человека — способности к самоотстранению. Благодаря ей человек может отстраниться не только от ситуации, но и от самого себя...» Виктор Франкл, Воля к смыслу, М., 2000, с. 229). Потребность смеяться человеку свойственна изначально, она сравнима разве что с инстинктом самосохранения. Слёзы — реакция на горе (в нашем тексте именно слёзы уместны), смех — реакция на радость. Чему же радуется герой?  Исследователи говорят о  когнитивном смехе, вызываемом вскрытием логического противоречия: ошибочный ход мысли прерван, и — озарение. Человек способен реагировать смехом не только на внешние проявления, но и на собственные мысли. Мир уцелел, потому что смеялся.

Смеюсь — ergo sum.

            У мудрецов немало противоречивых высказываний о смехе. Рабби Акива, о котором сказано, что умел рассеять смехом грусть и отчаяние, далеко не всегда о смехе говорил положительно. Но мог ли человек, веривший, что Тора содержит ответы на все вопросы во все времена, мог ли он не соотнести свой смех с важнейшими его проявлениями в священном тексте: с рассказами о праотце Авраѓаме, где смех играет чрезвычайную и, что существенно, амбивалентную роль? «Озвученный» смехом Авраѓама, праотцем освящённый, оскорбивший их смех звучит совершенно по-новому, побуждая вспомнить самый знаменитый смех в Торе — смех великого старца, обрадованного известием о рождении сына (Вначале 17:17), и смех усомнившейся Сары (там же 18:12). Понятно, кто из четверых может быть отождествлён с Авраѓамом, а кто с не поверившей Сарой. Смех рабби Акивы призван пробудить в сознании спутников весь комплекс мотивов, связанных и с Ицхаком (дословно: засмеётся), само имя которого — знак смеха родителей.  

            Перечитав иерусалимскую часть текста, попробуем разобраться в цитатном споре троих мудрецов с рабби Акивой. Их толкование базируется на стихе: «При отправлении обиталища левиты будут его разбирать, на стоянках обиталища левиты будут его устанавливать,// приблизится чужой — погибнет» (В пустыне 1:51). Только выделенная часть прозвучала в рассказе. Но знатокам нет необходимости напоминать всё. Что говорят они рабби Акиве? Процитировав, они отделяют себя от него. В Переносном храме и Храме могли служить лишь коѓены и левиты, к которым он, кощунственно смеющийся, не принадлежит. Этим стихом они говорят: ты — чужой, ты — человек ниоткуда, без родословной, что тебе наши страдания при виде разрушенного Святилища. Они повторяют прозвучавшее, когда мудрецы отвергли его в качестве главы мудрецов (Брахот 27б).

            Комментаторы всех вариантов текста ссылались на стих из книги В пустыне (1:51), где он звучит в довольно нейтральном контексте. Но запрет «чужому, не из семени Аѓарона», приближаться «воскурение пред Господом воскурять» в другом месте звучит гораздо сильней: чтобы «не стал подобен Кораху и сообществу его» (там же 17:5). В нашем тексте сравнение с преступным Корахом не прозвучало, но это не значит, что оно не услышано! В глазах спутников рабби Акива совершает тягчайшее преступление. Он их оскорбляет. Они не способного их чувства понять (лисы бродят на месте Храма) его отвергают. Цитируемые ими стихи из книги За что? направляют к заключительной главе этой книги, откуда приходит вызов оскорбительному смеху рабби Акивы:

            Этот стих предпоследний в книге. За ним:

Подвергающий сомнению трагедию, на самом деле утверждающий её двойственность, оскорбляющий скорбящих, на самом деле парадоксальный смех рабби Акивы провокативностью подобен началу лучших образцов искусства мидраша. Кроме главного героя, в тексте три персонажа. Является ли каждый из них фигурой самостоятельной? Несмотря на разницу в возрасте, происхождении, многочисленные столкновения между собой, есть обстоятельство, их прочно объединяющее, — принадлежность к храмовой аристократии. Раббан Гамлиэль II принадлежит к старинному роду, шестеро представителей которого носило высший титул раббан, наш учитель по-арамейски. Одна из просьб р. Иоханана бен Закая, исполненная Веспасианом, была сохранить род Гамлиэля. Согласно традиции (опровергаемой исследователями), род этот восходит к  легендарному Ѓилелю. Отношения  рабби Акивы с Гамлиэлем II были отнюдь не безоблачными, что добавляет ещё один штрих к противостоянию рабби троим своим спутникам. Источники свидетельствуют о жёстком отношении раббана Гамлиэля к рабби Акиве, в котором он, вероятно, видел соперника (Брахот 4:15, Демай 5:24; Сифрей Дварим  1:1; Иер. талмуд, Рош ѓашана 1:6, 57б). «Безродный» рабби Акива чужой, хотя он наиболее цитируемый из всех мудрецов в Мишне, обоих талмудах и мидрашах; хотя его слова для современников были истиной в последней инстанции; хотя он был членом делегации в Рим, ходатайствующей об отмене декрета императора Домициана, запрещавшего изучение Торы. Оскорбивший и оскорблённый, рабби должен свой смех объяснить. Он приглашает свидетелей. Роль судей назначена спутникам.

            Римский смех объяснён достаточно просто. Для объяснения иерусалимского требуется сложное герменевтическое построение. Урия предсказал: «Сион, как поле, будет распахан». Сбылось! Согласно римским обычаям, ритуал закладки нового города включал  вспахивание борозды — будущей границы, что и ассоциировалось с пророчеством Урии, свидетельство которого необходимо принять. Пророчество Зхарии («Ещё будут сидеть старики и старухи на площадях Иерушалаима») обращено в будущее.

 В суде в первую очередь проверяют свидетелей. В данном случае необходимо установить связь между свидетельством Урии и свидетельством Зхарии. Сказано Богом о них: «свидетели верные». А раз пророчество Урии осуществилось: Сион распахан, значит, осуществится и пророчество Зхарии о возрождении. Трое судей на развалинах Города принимают правоту рабби Акивы. Свобода выбора дана всем. А рабби Акиве дано и прозрение. «Судьи» утверждают, услышав его толкование: «Акива, утешены мы», включая в контекст самые знаменитые «утешительные» слова:

            Они поняли и приняли толкование рабби, его утверждение об избавлении, ведь «Радовался, что осуществились слова Урии, ибо слова Зхарии на том же языке должны осуществиться». «На том же языке» — на языке Торы в толковании рабби Акивы.

            Важнейшее в противостоянии рабби Акивы противникам — представителям старой храмовой аристократии, представление о мессианстве. Большинство современников связывало мессианское освобождение с множеством условий и не видело возможности его скорого осуществления. Взгляды Иеѓошуи бен Ханании  отражаются в рассказе, где речь об известии: римский император разрешает отстроить Храм. Р. Иеѓошуа бен Ханании приводит по этому поводу известную притчу о льве, в горле которого застряла кость, и птице, эту кость вытаскивающей и требующей награды. Награда, которую предлагает лев, — с миром уйти. Лев в притче — римляне, птица, требующая награды, — Израиль (Брешит раба 64:9). Р. Иеѓошуа бен Ханании был противником восстания, полагая, что оно приведёт к сокрушительному поражению. Мессианская эпоха, по мнению многих современников, — время, исчисляемое тысячелетиями. Р. Иоханан бен Торты: «Акива, вырастет трава на щеках твоих, и всё еще не придёт сын Давида» (т.е. Мессия; Иер. талмуд, Таанит, 4:7, 68д). По рабби Акиве, мессианская эпоха ограничена сорока годами и, подобно царствованиям Давида и Шломо, умещается в продолжительность жизни одного поколения.  В отличие от многих своих современников, он считал: избавление можно ускорить, если поколение будет достойно (Эдуйот 2:9; Тосефта Эдуйот 1:14). Таким счёл рабби поколение Бар Кохбы, а его самого —  мессией-предтечей из рода Иосефа, который, согласно одной из распространённых традиций, призван предуготовить приход Мессии из рода Давида.

            Нет оснований полагать, что рабби Акива принимал непосредственное участие в подготовке восстания. Его  многочисленные поездки в общины диаспоры с целью пробудить национальное сознание, привлечь силы и средства были совершены намного раньше. Однако связь этих поездок с его мессианскими настроениями сомнения не вызывает. Воззрения рабби Акивы на мессианский характер эпохи находят выражение в Мишне (Псахим 10:6), где обсуждается текст Ѓагады, который читают в пасхальную трапезу. Противник рабби Акивы в этом споре р. Тарфон предлагает текст («Который спас нас самих и спас отцов наших...»), констатирующий Спасение бывшее. Благословение рабби Акивы утверждает не только бывшее, но и будущее Спасение: в отстроенном  Иерушалаиме, в Храме будут приноситься пасхальные жертвы, будет царствовать веселье, будут воспеты песни благодарения Господу за Спасение. Парадоксально, но мнение рабби Акивы, ошибшегося в своих надеждах на скорое Спасение, принято и сегодня. Там, где рабби Тарфон предлагал поставить точку, рабби Акива продолжил.

            Все четверо — духовная элита народа, они вместе идут в Иерушалаим, разрывают одежды, у них общее горе. Но плачут они, смеется же он. Мёртвой хваткой держит их мёртвый, его мёртвый, поддерживая, в будущее всматриваться побуждает.  

             Анализ дошедших до нас сведений об отношениях между спутниками рабби говорит о том, что каждый из них был в гораздо большей степени противником друг другу, чем рабби Акиве, который выступает против общего мнения и тем самым их против себя объединяет. Его правота осмысляется не в конкретном историческом измерении: его Мессия оказывается лже-Мессией. Его разрывание одежды, соединённое со смехом, символом жизни, есть вечная истина, тогда как их разрывание одежды (или — их всех разрывание одежды)  — знак смерти.

            Errata humanum est — человеку свойственно ошибаться. У великих и ошибки великие. Казалось бы, разгром восстания Бар Кохбы должно было быть осознано сокрушительным поражением самого рабби Акивы, однако парадоксально оно обернулось  победой человека, для которого страдания — неотъемлемая часть его жизни. Если любовь к Творцу есть высшая форма служения Ему, то высшая форма выражения любви — принятие как награды страданий.

            Увидев жену Тунус Руфуса, язычницу, рабби Акива смеётся и плачет (Авода зара 20а). Плачет — ибо пришла она в мир из смердящей капли (в данном случае, в отличие от Авот 3:1, это — знак её языческого прошлого). Смеётся рабби, ибо прозревает будущее — её переход в иудаизм. Смеётся, радуясь её красоте, плачет, ибо не избежит красота эта тлена. В жизни обычного человека (в том числе спутников рабби Акивы) смех и плач несовместимы. Для рабби Акивы есть смех-плач  — единая цельность.

            Свобода выбора — дана человеку.

            Всё предвидено — Всевышним.

            Рабби Акива прозревает предвиденное, а прозревая — смеётся. Сомнительно, что в годы, предшествующие восстанию,  старый рабби обладал достаточно громким голосом докричаться до современников. Он обладал мудростью — до них досмеяться.

(Продолжение следует)