топографические разметки "La Divina Commedia"

I. К ТОПОЛОГИИ КОСМОСА ДАНТЕ

Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом
Искомого не может основанья,
Таков был я при новом диве том...  (1) 
(Рай, XXXIII, 133—136)

     Свою «Комедию» первый итальянский поэт Данте Алигьери (1265-1321) создавал на протяжении 15 лет. После поражения партии «белых гвельфов» в 1302 году, Данте и другие видные гвельфы были изгнаны из Флоренции. И все эти годы, сначала ведя активную жизнь дипломата, затем почти полностью сосредоточившись на литературе, Данте много перемещался по Италии, то приближаясь к Флоренции, то отдаляясь от нее, но побывать в родном городе ему не было суждено. Данте написал «Комедию», где именно Флоренция в основном и оказалась выставленной на суд истории, - банкиры и клирики, политические бури и легенды, друзья Данте и сам источник вдохновения, «благороднейшая дама» Беатриче (урожденная Портинари), образ за образом, он изобразил на ее страницах. К созданию «LaCommedia» Данте приступает предположительно в 1306 году и работает над ее первой частью, «Адом», в основном в Луниджане при дворе маркизов Маласпина, и в Лукке, до 1308-1309 г.г. Над “Чистилищем”, полностью оконченным к 1313 году, преимущественно в Вероне у Кан Гранде делла Скала. Там же Данте публикует первые две кантики поэмы. В 1315 году он начинает последнюю часть, - «Рай», и в 1317 году перебирается в Равенну, куда его пригласил сеньор Гвидо да Полента, чтобы поэт спокойно завершил поэму. Последние терцины «Рая» Данте слагал, прогуливаясь по Пинете, в прекрасном лесу пиний, раскинувшемся вдоль Адриатики на много верст к югу от Равенны. В 1321 году между правителями Равенны и Венеции возник конфликт, и когда стороны нашли пути к примирению, встал вопрос о влиятельной фигуре посла на заключительной стадии переговоров, выбор пал на Данте. Гвидо да Полента дожидался, пока поэт закончит поэму, не решаясь отрывать старого поэта и своего друга. Данте завершил «Комедию» и уехал выполнять свою миссию. С честью ее выполнив, на обратном пути из Венеции домой, он подхватил малярию где-то среди болотистых испарений По, и умер в ночь с 13 на 14 сентября. Похоронен Данте Алигьери был в Равенне, и с почестями, но «Комедия» был издана в полном виде только посмертно. Эпитет "Божественная" придаст "Комедии" Джованни Боккаччо, также сочинявший и на латыни, и на вольгаре (Corbaccio), - первый крупный интерпретатор Данте. Боккаччо составит апологетический «Малый трактат во славу Данте» ("Trattatello in laude di Dante", в первой редакции книга называлась "Origine vita е costumi di Dante Alighieri", и по мнению А.Дживилегова, была написана где-то в 1363-64 г.г., в наше время ее издают как "Жизнь Данте"), это первая дошедшая до нас биография поэта, если не считать кратких сведений о Данте в "Новой хронике" Дж. Виллани. Позднее, в конце жизни, по поручению флорентийской коммуны, в церкви св.Стефана Д.Боккаччо прочитает с октября 1373 года по январь следующего, 60 лекций о Данте, свой комментарий он доведет до 17 песни "Ада" и оборвет по неизвестной причине (вероятно, в связи с начавшейся болезнью, - смерть настигнет Боккаччо всего через год). Свои лекции Боккаччо записывал, они составили "Комментарий к Божественной Комедии", один из первых последовательных критических комментариев к "Комедии", и одновременно, труд этот стал последним в биографии самого Боккаччо. Благодаря усилиям Боккаччо, представлявшего Данте новой эпохе в качестве поэта-гуманиста, в той среде интеллектуалов, которая в конце XIV века складывалась во Флоренции под непосредственным влиянием автора "Декамерона" (следует назвать имена его младших единомышленников - Салутати, Марсильи, Траверсари), Данте постепенно получает определенную известность как предвосхититель, если не вдохновитель, новейших гуманистических ценностей.                                                      

     Для литературы, для культуры Европы, Италии, текст "La Commedia" стал знаковым во многих отношениях. Это первая значительная итальянская литература, созданная на народном, хотя и облагороженном диалекте, средним между тосканским и южно-итальянским, и тем самым впервые резко обозначила те процессы, которые впоследствии приведут в литературах европы к феноменам "национальных" литератур. Это также, первый опыт крупной лирической формы, - в поэме впервые звучит авторский голос как полноценный ее герой. И что интересно, это первая книга, чей адресат определяется не народностью, конфессией или группой (например, философов), он впервые оказывается здесь общечеловечен (толпы неблагодарного человечества, не спешат бросаться на грудь своему первооткрывателю: первые 50 лет имя Данте будет во Флоренции под запретом, а в наши дни реципиент «Комедии», чаще всего, весьма подготовленный, искушенный в истории литературы читатель, а иначе - «насаженный терновник» старых колючих терцин просто непроходим!) Что до сочетания в Данте интернационального и национального, представляющегося довольно парадоксальным, прояснить ситуацию могла бы известная формула римских провозглашений: Urbi et orbi, - "городу (Риму) и миру". Весть свою Данте произносит примерно с той же позиции, - конструируя единый центр и план космоса как поле деятельности для новой, христианской европейской государственности, должной, по его мысли, унаследовать принципы Римской имперской модели управления, - юридические, что он, как юрист, считал чрезвычайно полезным для новой европейской общественности, и политические, что привело его к идее сильной просвященной монархии, способной собрать и стабилизировать общественно-политическую жизнь графств и областей европы, и чей приход он связывал только с наследником римского престола, ведь монарх должен опереться на дееспособные, -  в чем был уверен не только Данте, но почти любой интеллектуал той эпохи, - и образцовые классические римские институты, в социально-политическом благоустройстве Европы.

…И здесь мы вышли вновь узреть светила  (Ад,XXXIV)

     Существующая куртуазная традиция не позволяла стихи на вульгате относить к «трагедии».   «Если мы рассмотрим язык, он – сдержан и смиренен, ибо это вульгарное наречие, на котором говорят простолюдинки. Существуют и другие формы поэтического повествования, а именно буколическая песня, элегия, сатира и посвящение, о чем также свидетельствует «Поэтика» Горация, но они не имеют никакого отношения к данному произведению».

  Данте пишет, каков с его точки зрения общий предмет третьей части, «Рая», и всей поэмы (письмо сопровождает первые главы «Рая», посылаемые к Кан Гранде):

     «...как определить предмет даруемой части. Ибо, если предметом всего произведения с точки зрения буквы является «состояние душ после смерти, не определенное, а общее», делается очевидным, что предмет этой части есть некое состояние, но уже определенное, то есть «состояние блаженных душ после смерти». И коль скоро предметом всего произведения с точки зрения аллегорического смысла является человек, то, как – в зависимости от себя самого и своих поступков – он удостаивается справедливой награды или подвергается заслуженной каре, становится очевидным, что предмет этой части – определенный, а именно человек и то, как он заслуженно удостаивается справедливой награды».

     Есть причины относиться скептически к многим признаниям Данте в этом письме, но есть достаточно оснований, чтобы в целом верить автору, искренно привязанному к Кан Гранде.
     Вселенная «Комедии» гармонична, исполнена неоплатонического предощущения единства, а этический космос ее сплошь рассудочен, сообразно эпохе, вошедшей во вкус последовательного «силлогизирующего разума». Науки только-только (в XIIвеке) начали наверстывать упущенное, выглядит это как обостренный интерес к арабской математике, медицине, астрономии. В основном в мавританской Испании, на латынь с арабского языка переводят трактаты Аристотеля, Ибн Сины (Авиценны), Ибн Рушда (Аверроуса), Беруни, Аль-Фергани, Аль-Газали, в том числе толкования Аристотеля. Причем, под именем Аристотеля можно было встретить тексты неоплатоников, например «Теология Аристотеля» представляла собой парафраз 3-х «Эннеад» Плотина, и была основана на сирийской версии, восходящей к VI в., «Книга о плоде» внутри представляла собой изложение Аристотелем платоновского «Федона» (!) а «Первоосновы теологии» Прокла издавалась как «Книга о чистом благе» Аристотеля (В XIIв. Жерар из Кремоны переведет ее на латынь как «Книга о причинах» Аристотеля). Дальней причиной всей этой текстологической неразберихи, послужил разгром и запрет философских традиций к VI веку: декретом императора Зенона в 489 году была запрещена перипатетическая школа, а в 529 году декретом Юстиниана была закрыта платоновская Академия в Афинах, ученые были вынуждены перемещаться на Ближний Восток и в Дамаск переезжали библиотеки. И философские тексты переводились по этой же «дороге», – сначала с греческого на сирийский, потом на арабский и, наконец, на латинский язык. Уже сирийцы Плотина издают под обложкой Аристотеля, чтобы как-то законсервировать и спасти от уничтожения текст. В знаменитой "Персидской школе», в Эдессе, основанной после перехода к персам города Нисибиса, работал Проб, первый переводчик греческих философских трудов на сирийский. В основном, конечно, переводили греческих несторианских богословов Павла Самосатского, Диодора Тарсийского, Феодора Мопсуэстского, Нестория, а логика Аристотеля нужна была для их истолкования. В 489 г. византийский император Зенон закрывает школу из-за ее несторианских симпатий, но ученые перекочевали в Персию, ближе к Тигру, в Низибию. Если учесть, что и последние представители неоплатонизма эмигрировали в Иран, то в канун Хиджры (622 г.) философский мир Востока представлял собой далеко не пустое место. Несколько имен: знаменито в то время было имя проповедника Сергия из Раш Айны (умер в 536 г.), переводивший на сирийский Галлиена и логические работы Аристотеля, Север Себохт (ум. в 667 г.), Яков из Эдессы (633-708 гг.), Георгий, "епископ арабов" (ум. в 724 г.). В 765 г. был основан Багдад. Халиф Мамун в 832 г. основывает "Дом мудрости", в котором Хунайн ибн Исхак (809-873 гг.) и его сын Исхак, создали целую переводческую школу, уже с сирийского на арабский язык. Были переведены работы Птолемея, Платона, неоплатоников, Гиппократа, Галена, Евклида, Архимеда, практически весь Аристотель.

         Не удивительно поэтому, что, первые аристотелики Аль-Кинди и Аль-Фараби, знакомясь с подобными «текстами Стагирита», не находили в них особенных противоречий между Аристотелем и Платоном, а наоборот, чувствовали необходимость самим создать трактат, где уже неоплатонически дополнялся Аристотель, и позиции Аристотеля "примирялись" не столько с Платоном, сколько с переосмысленным неоплатониками самим же Аристотелем. Все это творчество попадает с XIвека на Запад, и во всеобщем перипатетическом порыве, находится «победитель», общепризнанный лучший «Комментатор» Ибн Рушд (Аверроэс). Даже Фома Аквинат, который в XIII веке способствует переводам Аристотеля с греческого, в том числе, чтобы отслоить «аверроизмы» из «Органона», не может не считаться с Аверроэсом, - ссылки на аргументы Комментатора мы видим во всех его сочинениях, в том числе в «Суммах».  (Вся эта двухвековая текстологическая чехарда со штудиями Аристотеля привела затем к важным последствиям. К X-XI векам существовала одна традиция, и одна экзегетика, - Библейская, поэтому возникающая традиция аристотелевского комментария ориентировалась неизбежно на нее. Но в эпоху треченто западный ученый мир постепенно осознал, что сдвигу с мертвой точки, его точная и естественная наука обязана тому же арабскому миру (например, оптике и методике Аль-Хайтама) и упорству ученых-одиночек поболее, чем только "Органону" Стагирита. Факты науки оказались интереснее канона науки. А ее пробуждение гораздо важнее выверенного Аристотеля, - и здесь являются первые предпосылки к формированию гуманитаристики. На смену примитивной интерпретирующей форме: «не важно чьё – важно что», - когда Аристотель был не ученым, но философским "писанием", текстом как предметом ученой консолидации, самого же Аристотеля быть и не могло, - приходит  персональный интерпретирующий дискурс: «важно чье, а не только что», - герменевтика приподнимает голову. Путь ученого, история предмета, историзм, впервые понимаются не изолированно от проблемы и целей, но как важные участники познавательного процесса. Все более становятся важны автор, текст, эпоха текста, будь это Авиценна или Бернард Клервосский, но, для всего этого потребовалось в совершенстве изучить и использовать одного, первого автора, - Аристотеля, на что ушло каких-то полтора тысячетелия.)

     Но пока в эпоху трёхсотых, trecento, сменяется интеллектуальная «мода», и теология уже не переживается как единая основа мира, творческий ум ученого практикуется в создании  научных энциклопедий, сумм, и компендиумов («Сумма творения» Альберта Великого, ученого и монаха). Теология также пробует возможности рационализации, но выглядит беспомощно, ее метод ограниченнее инструментальных способов измерений и наблюдений физического явления. Рвущийся наружу художественный темперамент уже достаточно мощен, чтобы парить под куполами, но не неба, - а готических церквей аббатства Сен-Дени. В «Комедии» Данте «латает» многие «дыры» присутствующие в ортодоксальной картине Чистилища, в учениях о рае и аде (не осмысляемые церковью, впрочем, по догматическим причинам), так что в итоге перекрывает существующий католически-невысказываемый миф собственным художественно-теологическим мифом. («Комедия» в разные времена по разному, привлекала к себе внимание со стороны церкви, например, она влияла на отношение и уточнение отдельных моментов учения о Чистилище.) Философское решение Данте утвердить в основание сферического космоса Ум-Вседержитель Аристотеля, стоит рядом с очень арабским пониманием необходимой причинности, и восходит скорее всего к тому же Ибн Рушду. Движущийся космос сфер и неподвижный эмпирея, – как мыслимое и мыслящее, две стороны творческого само-мыщления Умом-Перводвижителем самого себя.  Пожалуй, оригинальнее в «Комедии» литературные свершения Данте, - отраженность «Энеиды», переоценка «Фарсалии, «Фиваиды», выдающаяся «выделка» языка, овладение богатейшим размером.

     Среди огромного количества дантологического материала, теологического, философского и литературоведческого характера, наросшего за годы и века комментирования Данте, мы выделяем топологическую тему, - почему герой Данте и его спутники двигались именно таким маршрутом, и никаким другим? Мы пробуем «откусить» по кусочку от литературной, астрономической, метафизической лабораторий Данте, чтобы понимать логику пути, по которому поэта ведут в "Комедии" приставленные к нему свыше вожди. Автор, отчасти опирающийся на аристотелизм Аверроэса, отчасти же следующий за «разумной верой» Фомы Аквинского, уже только поэтому должен представать последовательным силлогистом и рационалистом, что впрочем, сообразно этой эпохе; так же как и открывающийся в ходе метафизического странствия космос должен обнажать свою логическую структуру. Рассудочный строй вселенной Данте гарантирован, можно видеть его промежуточность, структурность, каузальность, но рассудок есть только рассудок, тот столп здравого смысла, к которому можно прислониться среди скрежета зубовного или наоборот, света слепящего, чтобы соединить пройденный путь... Но прежде чем мы приступим к рассмотрению космоса "Комедии", и начнем устанавливать философские и литературные связи, необходимо напомнить прелюдию к действию «Комедии», ее систему координат и точку отсчета.

     Сюжет LaCommedia посвящен популярнейшей в Средние Века и не только, теме странствия в иные миры, - в загробное и небесное царства (2). Во всех подобных историях, видениях, создаваемых христианскими, исламскими писателями и мистиками, мы встречаем героя, - потусторонние миры, и - познание этих миров (и/или просветление героя). 

     Данте, приступая к реализации замысла, подобно скульптору или чертежнику, берет плохо обработанный и слабо проявленный материал ближайшей истории, и «крепит арматуру», - производит разметку времени и пространства. Сначала «раздвигается» время: своего героя (самого себя) Данте помещает примерно на 6 лет в прошлое из 1306 года, создавая возможность пророчеств. Начало действия устанавливается в страстную неделю 1300 года, на вечер Великой Пятницы, 7 апреля, когда церковь вспоминает сошествие Спасителя в Ад. «Песнь первая», вступление и встреча с Вергилием:

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!

     Наконец герой поэмы выбирается к подножью холма и видит в свете Луны, что «дол» в котором он проплутал ночь, позади. Поэт переводит дух и начинает взбираться на холм. Перед ним возникает рысь, начинающая преследовать его, а затем лев и волчица, последняя окончательно преграждает дорогу, ее «ужасный взгляд» «сковывает» поэта и он утрачивает «чаянье высот». Три зверя означают пороки, каждый образ целая связка пороков: сладострастие-предательство-ложь (рысь), гордость-насилие (лев), алчность-эгоизм (волчица, эти пороки отразятся затем в разделении «Ада» на верхний и нижний). Оттесняемый волчицей снова в дол, где «лучи молчат», Данте замечает явившегося мужа и молит того о помощи. Это дух римского поэта Вергилия (который для Данте «учитель, мой пример любимый»), он рассказывает о волчице и требует, чтобы Данте избрал «новую дорогу», но «к дикому не возвращаться логу». Данте молит спасти его от «зла и гибели» и Вергилий уводит поэта за собой, они вступают на путь: «Он двинулся, и я ему вослед». Позже, в песни второй, Вергилий расскажет, что к нему в Лимб с небес сходила Беатриче, и просила спасти того, кто из любви к ней «возвысился над повседневной былью». («Юный ангел» Беатриче, умерла в 1290 году, в возрасте 24 лет. Впервые Данте увидал ее на майском празднике во Флоренции у церкви Санта-Маргарита, когда ей было 8, ему 9 лет, но это детское впечатление останется важнейшим для поэта. Возвышенный образ Беатриче, «благородной дамы» из «Новой жизни»(1292), показывающей Небеса в «Комедии», вдохновлял Данте всю жизнь.) Инициатива помочь отчаявшемуся Данте происходит не от одной Беатриче, на то общая воля Небес: Богородица заступается за него перед Богом и просит св. Лючию: «Твой верный в путах зла, пошли ему пособника благого» (Данте был слаб глазами и часто молился св. Лючии, мученице из Сиракуз (о ней в «Пире» III,IX,15), и уже Лючиа призывает Беатриче, которая, чтобы помочь другу «который счастью не был другом», с радостной поспешностью сходит с «блаженных ступеней» в Лимб, то есть в самый ад, и разыскивает там Вергилия.

     Здесь кончается прелюдия и начинается «раздвижение пространств»: Три кантики поэмы (34, 33 и 33 главы), соответствуют прохождению трех миров. Странствие занимает неделю. В Ад герой Данте спускается с вечера пятницы до вечера субботы, после переворота в центре земли время откатывается на пол-суток обратно и еще сутки поэты поднимаются к горе Чистилища. Общее время пребывания в аду, - около полутора суток. Подъем на гору Чистилище займет 3,5 суток, так что в Светлую среду Данте возносится в Небеса из «Земного Рая» и в четверг достигает Эмпирея. В каждом мире собственная реализация пространства: «ад» и «Чистилище» реализованы в природном горном ландшафте, «Рай» - в геоцентрической модели космоса. Известно от близких поэта, живших с ним в Равенне, что множество важнейших сцен «Рая» Данте написал во время прогулок по Пинете, в дивном лесу пиний. Существует красивая легенда, что скалам «ада» и горе «Чистилища», могли служить «натурой» горные области на северо-востоке Умбрии, гора MonteCatria, на склоне которой расположен древнейший монастырь Xвека Св. П. Дамиани FonteAvellana, где Данте останавливался. Но Данте много перемещался в первые годы изгнания, есть и другие пейзажи неподалеку от тех мест, где он жил, способные оставить сильнейший отпечаток, например, каменоломни каррарского мрамора в горах над Луниджаной, отвесные скалы на севере о. Гарда. Кое-что можно вычитать из текста: воздушные потоки «Земного Рая» напоминают Данте движение сирокко в сосновом боре в Кьясси между Равенной и Адриатикой. В другом отрывке («Ад»,XX,61-71), Вергилий живо рассказывает о долине Валькамоника, о ручьях которые бегут по ней и впадают в озеро Гарда, а там где на юго-востоке из озера вытекает река Минчо, стоит Замок Пескьера, и упоминается церковь (по-видимому, не сохранившуюся), - за всей этой природой можно увидеть и будущую взаимосвязанную водную сеть Ахерона, Флегетона, Леты, Эвнои и т.д., и гору «Чистилище», и сам «Земной рай» на ее вершине:

Там, наверху, в Италии прекрасной,
У гор, замкнувших Манью рубежом
Вблизи Тиралли, спит Бенако ясный.
Ключи, которых сотни мы начтем
Меж Валькамбникой и Гардой, склоны
Пеннинских Альп омыв, стихают в нем.
Там место есть, где пастыри Вероны,
И Брешьи, и Тридента, путь свершив,
Благословить могли бы люд крещеный.
Оплот Пескьеры, мощен и красив,
Стоит, грозя бергамцам и брешьянам... (1)

     2. Траектория движения и маршрут в «Комедии».В каком вообще смысле можно говорить о траектории движения героев в «Комедии»? Сам космос «Комедии» спланирован топографически и геометрически заранее и выглядит в известной степени прямолинейным. Однако при  ближайшем рассмотрении движения героев, на самой «тропе», мы, разумеется, не обнаружим ни сфер, ни уровней, - только относительное время «Комедии» (Вергилий довольно искусственно регулярно отмечает время, тех же восходов и закатов в Чистилище, делается это для Данте, который получает опыт, отдыхает, спит, - опыту необходимо время), - все космологические границы растворены в реальном ландшафта гор и рек, и если Вергилий и имеет свои ориентиры, Данту он о них не говорит. Хорошо, траектория описывает движение и позволяет анализировать маршрут, она связывает точки, - но насколько важны геометрические точки пути, не важнее ли их точки зрения, - внимание героя-Данте, направленная интенция автора-Данте, сам ракурс открывающегося? Именно это проявляет аллегорическую картину и ее дно, символическую основу. Но ведь точки зрения – все-таки точки зрения,  разнесённость позиций позволяет четче видеть объем. В случае же логически структурированного космоса Данте, раскрываемого в ходе странствия, читателю и дан только этот инструмент познания – путь, которым идут. Поэтому космос Данте с самого же начала топографичен, и имеет узловые точки, по которым проходит маршрут и на которые ложится конкретная траектория. Нас будет интересовать и логика маршрута и логика траектории.

     Траектория, образуемая маршрутом «Комедии», может быть представлена как имеющая внутренний и внешний аспекты. Внутренний –  по сути есть траектория движения по определенной местности,  при этом ландшафт и встреча с душами на пути, задают всем знакомую, хорошо узнаваемую обстановку путешествия: новый пейзаж, новые люди (в данном случае «новые старые знакомые»), и очередной опыт. Внешний же аспект траектории - строго определен космологией, он сверх-важен, - в нем задаются границы маршрута, локальные пункты назначения и связывается весь замысел. В этом втором аспекте глобального странствия по мирам Ада, Рая и Чистилища, обнажается космологическая структура, прослеживается логика смены уровней и степеней существования, порядков наказания или воздаяния. Эта логика ступенчатого распределения невольно распространяется даже внутри одного и того же уровня, например, области в стигийских болотах за стенами Дита, представляются выше чем одноуровневые с ними области внутри стен. Леса и  реки, вырастающие вокруг внутренней траектории, делают рассказ человечнее. Вселенская полнота внешней траектории, все собирающая и все расставляющая, способствует тому, чтобы в отдельные моменты, ландшафт начинал мерцать знаками космологической структуры, и в нем проступали сакральные входы и выходы.               

     Конечно, никогда не следует забывать, что Данте был не просто современником распрей черных и белых гвельфов, но живым пристрастным их участником, в значительной степени оскорбленным событиями 1302 года, за которыми последовало официальное двухлетнее изгнание верхушки «белых» из Флоренции. В те годы, когда начиналась  работа над «Адом», он вел интенсивную жизнь дипломата и юриста и был далек от того, чтобы взирать на происходящее с олимпийским спокойствием. И, тем не менее, с самого начала и до последней «стеллы», в замысле «Комедии» надо всем царит идея справедливого Суда Божия как суда разумного, формирующего в человеке прежде всего разум этический как его важнейшую связь с Богом. И Данте гармонически, вдохновенно и ответственно переживает и воплощает этическую идею. Высший Суд ему важнее показать не в его безусловности и окончательности, но со стороны справедливости и закономерности. В сбалансированной системе воздаяний, в торжестве юридической и этической истины, - идея эта «разлита» по всем мирам включая земной. В Болонье Данте получил образование юриста, ощущал себя наследником Римских риторов и трибунов, глубоко сроднился с творчеством Цицерона и Боэция. Зная о постоянных политических идеях Данте, где он говорит о необходимости сильного европейского монархического государства, о принципе разделения церковной и светской властей, о скором возвращении Европе просвещенной римской империи, его крайний антипапизм, доходящий почти до антиклерикализма, чему посвящены многие страницы «Пира», “Монархии», «Комедии», - утверждения о том, что Данте в создании «Комедии» руководствовался идеями христианской Миссии и приведения человека к Богу и Церкви, выглядят, мягко говоря, чрезмерными. И все-таки, нельзя не заметить в последней кантике мест, где стихотворение напряжением экстатических строк претворяет себя в молитвословие, но Данте не прекращает слова, напоенного созерцанием Божиим, позволяя молитве сбываться до конца. Например, Cв. Бернард (Рай, XXXIII) просит Богородицу открыть Данте «высшую отраду» полноты Божественного созерцания: «И, молвив, приступил к молитвословью…».

     3. «Космический» маршрут и символический реализм «Комедии». Мы выделили глобальный маршрут и локальный (конкретную траекторию). Глобальный – определен космологией, ее трехчастной структурой. Локальный – определен природным ландшафтом, логикой его преодоления.   

     Первое же что необходимо отметить, когда мы говорим о вертикальном глобальном маршруте Данте, есть главная характеристика восходящего движения героя во всех трех мирах, - осознание очередного этического места (положения) как личной драмы, которой сопутствуют сострадание и растущая потребность преображения. Путь Данте – путь живого соучастия в происходящем, постигаемом в виде этического образа (в том числе в виде примера, наказания). Всё вокруг путников исполнено яви, но не сновидчества, сверхъестественной совмещенности, но не случайности. Контакт с реальностью плотен: поэты подчас спасаются бегством, Вергилий переносит Данте на руках, на озере Коцит путники задевают чью-то голову. Сам Данте временами сваливается, потрясенный увиденным, в сон или полуобморок (поначалу он спит через каждый круг, - если учесть что всего они пробыли в аду 1,5 суток, герой спит каждые 4 часа; время «Ада» течет быстрее остальных миров). Открывающееся превосходит и глубиной, - видимую реальность (так сущность предшествует существование в арабской мысли аль-Фараби и Ибн Сины), и множественностью, - обычный смысл (не зря еще в «Пире» (II) Данте торжествующе демонстрирует богатство четырехмерного образа), поэтому недостаточно только ума или только чувства, весь дар требует власти, требует и поэта и философа.

      Пейзаж и характер освещенности,  - знаменитый сценизм, театральность декораций «ада», - чем дальше вверх, тем более исчезает из поля зрения, ум все глубже замыкается в богатстве образа, отвлекаясь от вещного обстояния. Пробуждаются и крепнут с каждой новой ступенью «органы Духа», - очи и слух. Чем далее тем более свет не разменивается на отблески и отражения, а голоса мучающихся грешников в аду смолкают, обнаруживая божественную тишь Чистилища, среди которой души обращаются к раскаянию, выше слышится дивная музыка, и Искусство и Природа возносят молитвенно к вершине горы свои совершенные образцы, веет ветер, но еще выше всякая земная индивидуация исчезает, светы Божии насыщаются только Светом, созерцанием Божиим, ниспосылая свет же на землю. Данте не сновидец, он зрит сущее и хочет смотреть «зло и хищно». Данте жив, ум его бодр, первое обстоятельство повергает все эти миры в недоумение, второе не должно ускользать от читателя: истолкование космических структур, - необходимый момент пути. Просвещенный разум, - идет впереди самого Вергилия. Поэтому прочь представления о медиумических и спиритических состояниях и перемещениях, если мы берем в руки «Комедию» и  на ее страницах встречаем орлиный профиль Данте: страшна высь, но явь еще страшнее!

     Самосознание, раскаяние, смятение Данте не должно перекрываться изобразительным рядом. Подъем на гору Чистилища не только путь наверх, но также и дневник раскаяния (только это не «Исповедь» Августина, автор «Комедии» не мыслит друг без друга, ни себя - ни общества, и о собственном говорит, показывая других). «Ад»,– еще и мучения души самого Данте. Ледяное озеро Коцит, - в какой-то мере «хладное дно души», изо льда которого проглядывают потерявшие индивидуальность задубевшие черты, бывшие чем-то человеческим. Данте страдает, очищается, блаженствует – подобно тени, душе или свету, об этом свидетельствующих. В «Раю» Данте-автор, восходя в очередную световую полноту Славы Божией, начинает отказывать своему письму и своему стиху, в самой способности эти образы Света запечатлеть (это мотив отрицательной, «не-именующей» теологии Дионисия Ареопагита, здесь же в «Раю» используемой Данте).

     Заметим, что по форме своей «Комедия» представляет собой воспоминание о странствии, в ней действует герой-Данте, ее участник, и автор-Данте, текст впоследствии записывающий. Лирическая авторская интонация, чуть ли не впервые в литературе используемая в крупной романной форме, «прямо на глазах» открывает свои возможности. В момент создания текста Данте-автор становится героем-Данте, но в моменты восторга рвет эту связь, оставляя на бумаге следы признания в своем бессилии («Но ныне я старался бы напрасно/ Достигнуть пеньем до ее красот,/ Как тот, чье мастерство уже не властно»), можно почувствовать, как автор на минуту склоняется в молчании перед существующим. Описываемая картина и наблюдаема автором-Данте,  и проживаема героем-Данте, - она мистериальна. Герой-Данте был взят на небо для определенной цели: показать затем миру грандиозный план Божьего творения. Как только Данте-автор сознает это, он становится самим собой, он вновь участник, и он заставляет писать себя все лучше и лучше, изобретательнее и тоньше, он не в силах упустить и отпустить увиденного, потребность сказать превосходит существующие возможности, и наконец, он свободен – он пишет («О божий блеск, в чьей славе я увидел/  Всеистинной державы торжество, - /Дай мне сказать, как я его увидел!»), дар оправдывает доверие, - Бога, Вергилия, своей Беатриче. Трудности, которые повисли на нем, – начиная от сложнейшего размера и отсутствия литературного языка, и заканчивая состоянием науки и искусственностью как куртуазного стиля, так и литературной традиции вообще, - отступают (3). Авторский голос окреп.

Раз варвары, пришедшие из края,
Где с милым сыном в высях горних стран
Кружит Гелика, день за днем сверкая,

Увидев Рим и как он в блеск убран,
Дивились, созерцая величавый
Над миром вознесенный Латеран, -

То я, из тлена в свет небесной славы,
В мир вечности из времени вступив,
Из стен Фьоренцы в мудрый град и здравый,

Какой смущенья испытал прилив!
Душой меж ним и радостью раздвоен,
Я был охотно глух и молчалив.

И как паломник, сердцем успокоен,
Осматривает свой обетный храм,
Надеясь рассказать, как он устроен, -

Так, в ярком свете дав блуждать очам,
Я озирал ряды ступеней стройных…

     С определением локального маршрута несколько сложнее. Движение корректируется Вергилием, тропу он выбирает, следуя какому-то «шестому чувству». Не куда, – а: «Как идешь, Вергилий?» - хочется спросить у него. Всякий путь упорядочивает мир, описывает мир, иначе он перестанет быть путем «от и до». Тем более в специально созданном космосе путь по нему должен предстать структурным и логичным. И действительно, по мере движения, смены направления, повороты налево, переходы напротив, спуски в определенном месте круга, перестают казаться чем-то произвольным, локальный маршрут начинает выглядеть в большой степени ориентированным. Вопрос стоит  так, – до какой степени путь Данте расчислен? Какие моменты и участки движения необходимы как сакрально ориентирующие, а какие произвольны? Однако, прежде чем приступать непосредственно к логике маршрута Данте, следует обратиться к основам его космологии, и для начала показать какой вид в XIIIвеке приобрела геоцентрическая модель вселенной Аристотеля-Птолемея.

Примечания

Наверху: портрет Данте Алигьери, с гравюры Р.С.Моргена начала XIX века по картине Ст.Тофанелли.

1.Тексты «Божественной Комедии» в переводе М.Лозинского.

2. Часто в связи с «Комедией» и сходными с ней сюжетами возникают вопросы о первичности одних текстов и другие вопросы «интертекста». Но как их сравнивать? По сходству структуры, идеи, - или силе главного образа? Например, «Ночное путешествие» суфия XII в. Ибн-Араби, мистическое странствие в точности по тем же мирам, что у Данте, в своем метафизическом творчестве даже интересеней, чем аристотелизм наблюдаемый у Данте. Но обращен текст - на исламскую традицию, сказался - в данной традиции (и там-то лишь  отчасти, поскольку был малодоступен), а в Европе текст Араби был незвестен. Спустя века, Европа может воспринять текст Араби, сравнивать тексты и т.д.,  но исторически Европа восприняла именно текст Данте. Именно на «Комедию» будет ориентироваться и итальянская, и европейская литература. Еще текст, снова из мусульманского мира, и снова XII в., «Путешествие рабов Божиих к месту возврата» X.Санаи, еще больше сходства в сюжете с Комедией, но ведь это всего 15 главок а не 100 песней по 150 терцин каждая, у Данте. Перед читателем лежат две книги, и сколь бы общей ни была онтология лежащая в их основе, одна из книг не значит ничего, другая же веками влияла на становление европейской литературы. Произведений о странствии души или духа в иные миры, обеими средиземноморскими культурами создано невероятное количество, за века соседства и влияния друг на друга ближнего Востока и Запада, но вынашивались и влияли они каждое внутри собственной культуры, всеобщий сюжет трудно позаимствовать, он итак тебе всегда принадлежал. Известно также, что Данте не любил поэтических переводов, отдавая предпочтение оригинальному языку стиха, звучанию слова, и едва ли поэтому был достаточно знаком с арабской поэзией. Существует только один источник, степень влияния которого на «Комедию» и ее автора, оставляет далеко за собой все остальные, - «Энеида». Возникающие в связи с "Энеидой" мифологические образы царства Плутона и сам Вергилий, по чьим стихам Данте с детства учился образцовому слогу, стоят «вне конкуренции». "Комедия", «хождение Данте» или «Дантеида», в каком-то смысле должна была венчать освободительную военную компанию императора св. Римской империи Генриха VII, пришедшего с войсками в Италию в 1310 г.  (Генриху VII Данте отвел место в своем “Раю” среди блаженных Райской Розы.) Своей «Комедией» Данте наводит прямые мосты с римской литературой, она - есть возрожденная для Европы новая «Энеида». Но созданная Вергилием под влиянием политических идей Цезаря «Энеида» также устанавливала мосты с классической «Одиссеей», и это еще важнее для Данте, ведь вторичная рефлексия призвана выверить классическую традицию. Все эти соображения связывают «Комедию» и «Энеиду» гораздо  "туже", глубже, чем одна сюжетика.

3. Можно вспомнить, что в юности Данте принадлежал к поэтическому объединению «Сладостного нового стиля» ("Дольче стиль нуово"), сложившемуся под влиянием Г.Гвиницелли, где задавал тон Г.Кавальканти (умер в 1300 г.). В «Чистили­ще» (XV, 91) Данте сравнит бурное развитие поэ­зии от Гвиницелли к Кавальканти со стремительным развитием жи­вописи от Чимабуэ до Джотто. Поиски полноты выразительности, которыми были заняты поэты, требовали единства содержания и формы,  искренности высокого чувства и его совершенного поэтического оформления. Сам Кавальканти, поныне поэт во многом недооцененный, сочинявший по вдохновению, искренно полюбил реальную жизнь, что было дурно для эпохи застроенной лесами куртуазных норм, сложнейших размеров и аллегорий. Он много и тонко изображает, его не устраивает старый миф о женщине-ангеле, женская природа у него, прежде всего, таинственна, Кавальканти наделяет женские образы сиянием, через которое физическая и духовная красота преображаются и манят своей вечной непостижимостью. Также Данте, встречая в «Комедии» на вершине «Чистилища» свою Беатриче, видит перед собой не ангела, а Беатриче Портинари, женщину к которой он «идет» сквозь все свои книги.

(Продолжение следует)