Онтологические прогулки

Когда мы говорим о семье, а, вместе с ней и обо всех проблемах близости мужчины и женщины, то невольно затрагиваем духовный, душевный и телесный уровень взаимоотношений, а в их сочетании видим условия гармонии. Обычно потом мы начинаем размышлять о любви, её отличии от влюблённости, о «родственных душах», о необходимости «притираться» и претерпевать изменения ради близкого человека. Но эти, казалось бы, интуитивно понятные вещи, которым вторят религиозная традиция, классическая литература и классическая философия, сегодня не воспринимаются так однозначно. Стоит заговорить о «глубоком» понимании чего-то, как современность отвечает словами Жиля Делёза: «Глубже всякого дна – поверхность и кожа». Парадоксально, но только тело оказывается единственно признанной реальностью современного постиндустриального или информационного общества, в котором такое большое внимание уделяется виртуальному и невещественному. Именно поэтому вы встретите в тексте обилие цитат из Интернета, множество голосов, которые вместе со мной расскажут свои истории.

В представлениях современном обществе любовь становится химической реакцией, а семья – бизнес-проектом ведения совместного хозяйства, в котором существуют сексуальные отношения и рождение детей. Причём на первое место выходят не этические требования «как должно», а статьи «брачного контракта» - «как договорятся». Основой семейных отношений становится некий расчёт, притом такой, что при неудовлетворённости одного из партнёров, он легко разрывает семейные узы. Потребительский подход, в принципе, логично вытекает из того мироощущения, которое свойственно современному человеку. В нём нет норм и правил, т.к. основным правилом становится изменение. Брак перестаёт быть священным или иметь абсолютную ценность, он, приобретает черты относительности и необязательности. В качестве доказательства типична попытка привнести биологические модели взаимоотношений, например, Маргарет Мид писала: «Отцовство – биологическая небходимость, но социальная случайность». Привычным стало утверждение о «полигамности» человека.

Целое есть большее, чем сумма его составляющих, и семья – новый организм, который начинает жить по своим особым законам, но лишь тогда, когда осознаёт себя как целое. Следует начать с того, что сегодня семейный союз больше похож на сосуществование автономных людей, которые могут называть друг друга близкими, но едва ли родными. Привязанность приобретает две крайние формы – отсутствие эмоционального родства и изоляция или любовь-зависимость. В потребительском союзе трудно найти какое-либо иное оправдание своему существованию, кроме как только нуждаемости, полезности в другом, который должен восполнить мои дефициты. «Моя половинка» - это тот, без кого я неполноценен. В этой фразе есть подвох. Никто внешний не может восполнить того, чего нет внутри у меня. В любви исчезает необходимость внутренней работы. Тем более, что сегодня можно отыскать даже компьютерную программу, которая «позволяет подобрать дату рождения личности, наиболее подходящей Вам для брака и сексуальных отношений».

Что происходит, если семейный проект не отвечает потребительскому запросу? Обычно приходит разочарование. Материал для того, чтобы чувства теплились в сердце одного партнёра, добывался из другого, и стоит ему закрыться, как отношения начинают давать трещину. В современном мире именно на этом этапе возникают защитные векордические реакции, реакции бегства. Они очень болезненны и принимаются близко к сердцу, т.к. в их основе – ощущение того, что партнёр, требующий или демонстрирующий независимость, словно бы жадничает на то, в чём я особо нуждаюсь – на мои дефициты. Любовь-дарение сегодня не воспринимается как любовь, ведь в ней так много усилия. Подход к отношениям одновременно и чрезмерно идеализированный, и чрезмерно прагматичный.

Можно особенно не останавливаться на новых формах сосуществования пары: «открытые» отношения, свингерство, случаи, когда мужчина живёт одновременно на несколько семей и т.п. Их не придумали в последнее время, они просто расцвели на нём, т.к. исчезли те нормы, которые тормозили такой способ жизни, оценивая его как безнравственный. Дело в том, что нравственность требует эмпатии, вчувствования, понимания того, насколько сильно мы эмоционально влияем друг на друга. Сегодня же эмпатия с завидной частотой вытравляется, т.к. жить чувственно вовлечённым становится больно. Значительно возросло число контактов между людьми, иногда мы просто, как муравьи «сталкиваемся антеннами». Круг общения можно сделать необъятно широким. Встречать и расставаться стало нормой жизни. Точно так же любовь и привязанность уже редко понимаются как что-то единственное. А в отношении привязанности стало принято акцентировать внимание на болезненности разрыва, а не преимуществах родства.

Впрочем, хрупкость семейной жизни, которая может «разбиться о быт», описана гораздо раньше развёртывания потребительского взгляда на взаимоотношения. Просто в прошлом было намного сложнее разорвать отношения в силу множества причин. Кризис внутрисемейного взаимодействия оказался логичным продолжением разрушения социальных стандартов в ролях мужа, жены, детей, мужчины и женщины. Современные социальные роли женщин позволяют им в материальном плане обходиться без мужчины, существует даже мотив «родить ребёнка для себя». Это словно бы доказывает необязательность пожизненного союза мужчины и женщины, а также утверждает нетождественность семьи и социального института, в котором рождаются дети. А возможность так называемого суррогатного материнства позволяет и мужчинам «родить ребёнка для себя».

Сам подход к семье изменился. Но, как мы видим, это закономерные изменения, вытекающие из новых не столько вызовов, сколько возможностей времени. В семье теперь невозможно удерживаться насильно, и мы понимаем, что крепость семей прошлого – не абсолютный показатель качества жизни в них. Просто тогда иначе было нельзя. В контексте, характерной для Европы, христианской религиозной традиции прослеживается альтернатива – или семья, или монашество. Сейчас такой альтернативы нет, фактически, можно выбрать множество путей, сохраняя социальную и индивидуальную приемлемость своего жизненного стиля. Но там, где появляется свобода, приходит и тревога, о которой писал Кьеркегор. А ещё необходимость придавать взаимоотношениям большую ценность, чем совместное ведение хозяйства, рождение и воспитание детей, т.к. всё это становится возможным и вне семейного союза. Это придаёт отношениям духовный контекст, но слабость духовности в материальном мире, «религия» которого, по словам Фромма, исключает любовь, неизбежно приводит к кризису. Кризису духовного характера.

Первая попытка защититься от него – эмоциональная изоляция, включающая в себя также ресурсы аутизации психики и интеллектуализации. Причём это особое состояние не означает бедности социальных контактов. Их может быть очень много, но они не глубоки, не трогают. Это словно прикосновения через хирургические перчатки, чтобы не заразиться «лишними» чувствами. Такими «перчатками» могут становиться и вполне вещественные, не внутрипсихические механизмы, например, социальные сети или SMS-общение. В них, в отличие от принятого в прошлом эпистолярного жанра, почти не видна душа, зато присутствуют социальные клише, чтобы заполнить духовные пустоты. Средства массовой информации готовы даже предстать в виде службы знакомств. Знакомиться через интернет стало обычным делом, а сайты этого профиля насчитывают миллионы анкет. Теперь эволюция отношений от знакомства к дружбе и любви не обязательна. Всё может быть прозрачно до крайности - если человек прямо указал, что нуждается в создании семьи, то именно этого он и ожидает от партнёра по общения. Важен только результат, который может быть задан неким списком ожиданий от партнёра, касающихся как душевных, так и телесных качеств, социального статуса и материальной обеспеченности. Пожалуй, это и есть принцип контракта. Он похож на поведение мсье Амилькара из пьесы Ива Жамиака, пытающегося за деньги приобрести дочь, друга и жену. Причём главный герой требует исполнения «наёмными рабочими» роли, но не допускает и мысли о настоящих чувствах.  Впрочем, конец Амилькара трагичен, так же трагичными нередко оказываются отношения, в которых изначально подразумевается дефицит человеческого тепла. «Контрактность» высвечивает страх ошибки, страх быть обманутым, отвергнутым, испытать душевную муку разрыва. Сейчас так популярны книги, в которых мужчин учат быть ловеласами (движение «пикаперов»), а женщин – стервами. И зачем терзаться, ведь, согласно современным стереотипам, любовь – химическая реакцией, а человек – полигамен. Причём обновлённые социальные стандарты подаются как научный факт. Конечно, сегодня акцент смещён на физиологию и телесность, но остаётся неясным, каков смысл поиска «научного» оправдания современным нравам, не выглядит ли это излишним? Более того, не является ли это таким способом психологической защиты, как рационализация? Эту возможность нельзя исключить, т.к. построение гармоничных и длительных взаимоотношений, супружеская верность, способность к компромиссу представляют собой деятельность, опирающаяся на волевые качества, на выбор постоянного спутника жизни. А выбор имеет вторую сторону – отказ от того, что мы не выбираем. Таким образом, близкие взаимоотношения, особенно семейные требуют труда. Это, на первый взгляд, очевидный факт, но сейчас сосуществуют и довольно инфантильная установка о том, что где-то существует идеальный партнёр, и разочарование в возможности построения отношений, основанных на любви, неверие в любовь. Причём такая амбивалентность поддерживается в искусстве, культуре, устном народном творчестве. Достаточно просто почитать глубокомысленные статусы в Интернете (сайт).

Опыт прошлого в построении семьи трудно назвать достаточно актуальным, причём изменения происходят настолько быстро, что родители с трудом могут научить (в первую очередь примером) своих детей основам взаимодействия между мужчиной и женщиной в семейном союзе. Молодому человеку приходится находить эти принципы самостоятельно с чистого листа. Такой поиск непременно встречает трудности, т.к. каждый из партнёров приносит в отношения часть своей семейной истории. И здесь логично ожидать, что два автономных человека создадут некоторое новое целое путём согласования уже имеющихся представлений и формирования новых. Но не тут то было. Начинаются жалобы на то, что «партнёр не принимает меня таким, какой я есть». Попытки инициировать изменения воспринимаются как вторжение в личное пространство, а любовь воспринимается именно как способность не видеть недостатков или, по крайней мере, замечая их, игнорировать. Здесь рождается замысел брачного контракта: «Я даю тебе вот это, а ты мне – это. Остальное – личное дело каждого». Семейные партнёры становятся партнёрами по «бизнесу»: совместному ведению хозяйства, воспитанию детей, накоплению совместно нажитого имущества и т.д. Раз есть контракт, то, следовательно, существуют условия его расторжения, а поэтому, в самом союзе изначально заложена расщеплённость. Муж и жена не становятся «одной плотью», им незачем ценить другого, если он уже, по разным причинам, теряет способность удовлетворить условия соглашения. Расставаться очень просто, а главное – не больно. Получается, что в брачном контракте уже заложен развод. Это не исключает вероятности долгосрочных отношений, основанных на том, что греки называли «pragma», но, всё-таки, заставляет предполагать об изначальной противоречивости союза.

Выходя замуж, женщина не мыслит, что она, возможно, когда-нибудь разведётся. Напротив, каждая женщина предполагает, что жить она будет с этим мужчиной всегда, много-много лет и счастливо. Это, наверное, самый первый миф, который внушается женщинам.

Татьяна Шумейко «Бабы маются, Девки собираются, или Мифы о браке»

Развод уже стал обыденностью, ведь брак – сущая формальность, «штамп в паспорте». Да и, «наука доказала», что союз двух супругов – противоестественное природе явление. Трудно удержаться от сарказма, ведь ещё сто лет назад семья воспринималась через призму сакрального, развод был существенным, а прелюбодеяние – смертным грехом.

Изменения в общественном сознания носят галопирующий характер, и один человек может существовать в течение своей жизни в условиях нестабильного социального кредо. Индивидуальное сознание оказывается более устойчивым и консервативным, чем социальное. В нём могут жить идеалы, даже больше – идеализация. Второй векордический сценарий любви – любовь-зависимость. В ней партнёр – априори идеален. Сверхценные качества ему придаёт влюблённость. В самом деле, любят не за что-то, а по факту существования. Но этот сценарий не лишён расчёта, он тоже собственнический, т.к. партнёр воспринимается как «половинка» - лекарство от одиночества и всех жизненных трудностей, как тот, без кого я неполноценен. Типичным оказывается смена сценариев. Сначала любовь-mania заставляет искать идеальных отношений, затем следует разочарование, обесценивание идеи любви и поиск идеального расчёта. Ни в том, ни в другом случае «Я» не перерастает в «Мы».

Впрочем, любовь-зависимость значительно отличается от эмоциональной изоляции уже потому, что это – шквал чувств. Здесь влюблённый позволяет себе испытывать невообразимую палитру эмоциональных тонов – от обожания и обожествления до ненависти и пренебрежения. Причём чувства меняются, как по отношению к объекту любви, так и к самому себе. Это экстремальная любовь, «адреналиновое» и телесное увлечение. Томиться, страдать, спускаться в бездны отчаяния, а потом взлетать на вершины экстаза, слияния, растворения в любимом. А потом безумно ревновать в порыве чувства собственничества или сомнений в том, достоин ли я объекта моих чувств. Если в первом случае человек убегал из мира эмоций в мир бизнес-мышления, то здесь бегство происходит в чувственно-телесную сферу и сферу фантазий. И там, и тут нет важнейшего – диалога, а без него нет подлинно человеческих взаимоотношений. Порой нет даже момента Встречи.

Следует отметить, что оба векордических сценария инициируют поиски ресурсов взаимоотношений в пространстве взаимодействия двух личностей. Кто-то даёт, а кто-то получает. В одном случае устанавливаются правила бартера, в другом партнёры действуют стихийно, но не ставится вопрос о подлинных ресурсах и мотивах участников союза. Игнорируется их внутренний мир. Люди словно играют в игры со своим отражением, проецируемым на партнёра. Лакан писал, что в этих играх довольно много нарциссизма. В любом случае он предстаёт как образ без попытки познать его глубоко. Более того, присутствует страх глубины, ведь в ней могут открыться те качества, которые я не готов был принимать. Это приводит к необходимости постоянно держать дистанцию даже в случае зависимой любви, в которой человек себя нередко укоряет за то, что любит слишком сильно и слепо. Возникает внутрипсихический конфликт близости-автономности, основанный на страхе потери независимости и потери партнёра. Участник отношений оказывается потребителем благ совместного существования, их производителем объявляя другого. А если спектр услуг не удовлетворяет заказчика, он оставляет за собой право или отказаться от партнёрства с этим производителем, или организовать дополнительные закупки на стороне. Ни о каком единстве речь, конечно, не идёт.

Но разрешение конфликта близости и автономности принципиально важно. Его можно приравнять к познанию современным человеком смысла семьи в меняющихся условиях. Она уже давно перестала быть способом выжить. Её необходимость не диктуется традицией. Десакрализация брака не позволяет в нём увидеть чего-либо, кроме бюрократической формальности, служащей для регулирования правовых взаимоотношений в сфере воспитания детей и семейного хозяйства. В сухом остатке весь ритуал регистрации брака не имеет никакого значения для духовной сферы человека. А супружество обращается именно к духовным ресурсам любви, доверия и верности. Быть ячейкой общества – недостаточный аргумент, чтобы быть вместе. Я должен быть убеждён в правильности выбора супруга, в том, что он становится мне родным человеком, в том, что мы начинаем обоюдный труд строительства, развития и углубления взаимоотношений, основанных на любви, причём с гарантией бескорыстия. Иначе я перестаю чувствовать себя в безопасности в условиях жизненных трудностей. Я рискую быть брошенным и остаться одиноким. А одиночество было и остаётся одной из сильнейших экзистенциальных тревог. На противоположном полюсе – близость, которую не представляется возможным развивать, не бросив партнёру пробный шар доверия. Это уже другой риск – душевной боли в случае предательства. Сегодня мы видим попытки оценить тяжесть одиночества и отверженности. Что проще переносить? В прошлом выбор партнёра часто делали другие, обычно родители за детей. Теперь выбор мы делаем сами, но для того, чтобы его осуществить жизненно необходимо побороть страх перед близостью, как перед необходимостью распахнуть душу. Кажется более простым проигнорировать наличие духовной сферы человека и того, что психология называет высшими чувствами. Можно обесценить их, биологизировать.  Но не теряется ли значительная доля человечности? Не становятся ли отношения сухими и бездушными? Ведь жизнь сама по себе сопряжена с риском. Сегодня общество создает такие условия, что она уже не подвергается ежедневной опасности, но всё равно остаётся хрупкой. Не стоит ли игра свеч, если она даёт не просто повышение качества жизни, но и возможность подлинной встречи двух сердец, в которой есть и физическое, и духовное, и интеллектуальное родство. И eros, и philia, и agape.