Поэзия

Жужжание астральных пчёл...

 

 

   Клопы — древнее человека.

    И когда мы — уйдём с планеты,—

   то насекомые клопы

   внесут нас в Лету.

    Как динозавров постаревших,

    дожить и выжить не сумевших.

 

    И тараканы с комарами,

    про нас читая,

    восхитятся нами.

    Потом учёные докажут,

    что мы — лишь мифы

   древних муравьёв.

    Мы — лишь фантазии

   голодных пчёл,—

   обрывки снов

   на крыльях мухи.

    Лишь эхо свИстов

   в ультразвуке.

 

    А после — Солнце

   Вспыхнет ярче пламени.

    Гигантом Красным

   Станет

   Жёлтый Карлик.

    И драгоценное творенье,—

   эту Землю,—

   проглотит древний,

    обезумевший Создатель.

 

 

Заброшенный Парк

 

     Вот старый парк!
     и девушка с веслом,—
     и дискобол,—
     мне говорят:
     "Come in…", "Welcome!"
     Так тихо…
     Ржавым инеем
     покрыты стрелки
     остановившихся часов…

     Никто из тех,
     кто вверх
     по лестнице поднялся,—
     обратно в мир
     уже не возвращался?

     Игла шуршала по винилу,
     сквозь тишину в морозе стылом…
     Но прошлое опять
     пред настоящим провинилось,—
     и тщетно ждёт прощения
     в застенчивой разрухе…
     А будущего нет.
     И никогда — уже не будет.

 

 

Атональная Мара

 

   Когда смеётся
   чучело от Мартовского Зайца,—
   слезою кАтится
   звезда
   в кривом протуберанце…
   Свернётся
   ёжик внутрь себя
   изнанкой…
   И ткань пространства
   рвётся…
               …разорвалась
   в первозданном  танце,—
   когда смеялось
   чучело от Мартовского Зайца,—

 

 

из Хрустального шара

 

    Шар лежал
    на столе
    у гадалки.
    А потом
    он
    скатился
    на пол.
    С ним упал
    целый мир.
    И разбился.

   Радуга в стеклянной пылИ

 

 

Ветры Времени

 

   Моя мама мыла раму,
   и молилась тихо Раме:
   «Харе Рама, харе Кришна».
   Так случилось, так уж вышло!
   Харе Кришна, харе Рама:

   мама выпала из рамы…

   Со страниц БхагавадГиты
   ветер вЫшуршал молитву:
   «Харе Кришна, харе Рама!»
   Не домыла, не дошила,
   мама выйти поспешила,—

   только ветер рассмешила…

   Не страдаю,— не обязан.
   Не до шила, не до мыла:
   всем ветрам открыт мой разум.
   Я живу в оконной раме,—
   не привязан, не наказан,

   сам себе хозяин-барин,—

   — процветая, изнываю,
   просыпаюсь в липкой тьме.
   И в кухонной мелодраме
   нет со мною рядом мамы…
   Где ты, мама? Где ты? Где…

   «Успокойся! Я с тобой.
   Это только страшный сон…»

 

 

Напару с Парой и без Пары

 

     В призерка-
                             -лье Зазеркальном
     Всё встреча-
                             -ется попарно:
     Сапоги танцуют в паре,—

     Каждый сам себе зеркален,
     Каждый сам себе реален,—
     В зазерка-
                             -лье Призеркальном.

     Там пустОты
                              долго длимы.
     Там густОты
                              полны дыма.
     Там из девочки наивной,—
     Вырастает
                              бабка злая.
     Хлёстким взмахом палки длинной,
     Разбивая
                              все зеркАла.

     В склочных    склоках
                              из осколков
     Скользким      сколом
                              колет колко,
     И в стеклянной
                              пыли тает.
     Умирая,
                              исчезает.

     Убегая,
                              меркнет лучик,
     сквозь каркас
                             лучей дремучих.
     Сквозь оскал
                             зеркал кривучих…

 

 

 

Архивы снов

 

  Я на краю реальности
  Лежу,
  И звёзды колыбель мою
  Качают.
  Я в тайном таинстве
  Истаю,
  Пока душа моя вмерзает
  В бездушный лёд,—
  Кристаллом,
  Странно огранённым,—
  Зерцалом,
  Одухотворённым…

 

 

Память

 

  Пара улыбок
  В мраморной глыбе…

  Они могли бы
  И поцеловаться…
  Да только мрамор,—
  Не из тех субстанций.

 

 

Отпечаток Бытия

 

   Скрипели половицы
   в тихой комнате…
   Вы не забыли лИца,—
   Вы ведь помните?…

   Когда-то здесь была Она.
   Потом всем показалось,
   что Она ушла.
   И лишь Она одна
   считала, что вернулась…

   Перемешалось: старость, юность,
   и отблеск дня, который прожит…
   Она почти Вас не тревожит.
   Ей — больно, может быть…
   И всё же…

 

 

Квантовая механика

 

     Искристый мир разбит
     в калейдоскопе.
     Во глубине узора скрыт
     хитрейший джокер.
     Измерена симметрия
     во всём.
     Симметрия нарушена
     потом…
     Мерцает в зеркалах
     улыбка божества.
     Все карты,— на руках.
     Но никогда
     мы не узнаем,
     чем кончается
     игра…    

 

           

Призрак Песочного Человека

 

    Меня приносит ветром
    на закате,
    И я под деревом
    лежу и сплю…
    Во сне,— аллеями
    брожу…
    по облакам…
    гуляю, как лунатик.
    И там,—
    мечтаю странною мечтою…
    А утром,— пылью
    золотою,—
    Не просыпаясь,—
    растворяюсь,
    рассыпаюсь
    на ветру

 

   

Совсем без Имени и Цели...

 

     Мой Боже, я не верю,—
     это слишком… страшно…
     Во глубине бутылки Клейна
     Узлом завязано
     моё пространство,
     и серой мышкою
     шуршит всё время…
     моё время.
     Там все мои дороги
     само-
           -пересечены…
     Там все мои тревоги
     сочтены.
     И непрерывны, но конечны
     мои дни.
     Они — не достают
     до Млечного Пути.
     Нет места — стать,
     нельзя упасть,
     но некуда — идти…

 

 

Рисунок водой на асфальте

 

Винсент быстро взглянул в лицо отца и снова увидел в нем две знакомые особенности: веко правого глаза было опущено гораздо ниже левого, закрывая его почти до половины, а левая сторона рта была тонкая и сухая, тогда как правая — полная и чувственная. Глаза у него были смиренные, они, казалось, говорили: "Это всего-навсего я".
 ...
Винсент заметил, что отец сильно поседел и что веко правого глаза опустилось у него еще ниже. Годы как бы высушили все его черты; убыль эта ничем не восполнялась, так как бороды он не носил, а глаза его уже не говорили, как прежде: "Это я", — а, казалось, спрашивали: "Я ли это?"
                                                                                                     Ирвинг Стоун «Жажда жизни»      

Вот это —
я…
А это,—
Тень печальная
моя…
А это,—
Тень печальная от Тени…

 

 

Оптимист

 

Снова осень. Работа привычна.
Я на улице листья собрал.
Крашу. Крашу в зелёный цвет
Безобразные ржавые листья.

Жду, когда возвратится весна.
Пусто. Белый кружится снег.

В кабинете зелёные стены
И зелёная лампа горит.
Я на улицу вынес лампу
И вкрутил в одинокий фонарь.

Одиноко-нелепый фонарь
Побелевший до боли снег.

Ветер. Вечер. Сегодня
Меня друг навестит наверно.
Я ему подарю свой зелёный,
Отрешённо-общительный взгляд.

Руку жму. Но сквозь пальцы
Снежинки летят
В застеклённую инеем руку.

 

 

Котик с хвостиком

 

 

ушёл мой кот по лунному лучу
 а я его зову
  ищу
   кричу
    но не встречаются
     «вчера» и «завтра»
      и он блуждает
       среди атомов и кварков
        гуляет сам
         по лесу серебристому
          поблёскивая
           яйцами пушистыми

 

 

посвящается...

 

Бесконечная партия Го
Под хрустальною люстрой без дна
Опрокинута комната.
Ты ушёл, но всегда продолжаешь играть.
Эпилепсия нот, сигарет и вина, –
Сон уже не прийдёт никогда
Ибо явь – заблуждение сна,
Там, где Бога найдёт Сатана
В беспредметном соитии с отрицательной истиной
В лабиринтах объёмных
Многомерные доски
Только кажутся плоскими
За углами прямыми
Зияют провалы – густые, кривые.
Мы играем… На этой доске не играют другие.

 

 

Призрак

 

Брожу я ночью поздней,
А в небе тлеют звёзды…
А звёзды те ночные,–
Как свечи отпевные.
И тучи,– будто образа.

И чей-то взгляд прощальный
Погас под звон хрустальный…
А в небе стынут звёзды,
У трупа сердце мёрзнет,
И хочет в рай моя душа.

Как много улиц длинных,–
И узких и пустынных…
А город весь разрушен,
В нём бродят мёртвых души,
И среди них,– моя душа.

 

 

Опять меня кружит круговорот

 

     Совсем немного
     времени пройдёт:
     я снова, снова
     заживу наоборот.
     И Смерть — родится,
     Жизнь – умрёт…
     А я опять не знаю,—
     что же дальше?

 

 

Д у ш а

 

Лишь тень желаний импотента
уже умершего давно…
Фантом в тумане предрассветном
Лишь память ветра
в лысой голове
Лишь отблеск сна
что снился мне во сне
Лишь книжный призрак
поселившийся в уме
Лишь эхо
от хлопка ладони нераскрытой
Слепые пятна вместо лиц забытых

Вопрос не знающий ответа
Её и не было и нету

И вся Вселенная возникла из неё.

 

 

Зияющие Ритмы

 

…строгий костюм
деревянная лодка без вёсел
серой рекою плыву на восток мимо солнца
сам не зная об этом…

…глупая тётка с базара идёт
тётка купила всё для борща, а капусту забыла
тётка проходит по мне и не знает об этом
серой рекою тётку со мною несёт на восток мимо солнца…
…глупая тётка снова бредёт на базар за капустой
серая речка несёт весь базар на восток мимо солнца…
…тётка с базара капусту несёт улыбаясь
тётка с капустой летят на восток мимо солнца
тётка не знает что дома ласковый кот уже съел кусок мяса
и, ухмыляясь, залез на диван и полетел на восток мимо солнца…
…тётка уныло за мясом плетётся к базару
ласковый кот уже доедает сметану
я продолжаю лежать неподвижно, мне это всё уж давно безразлично
все мы летим на восток мимо солнца…

А если солнце взорвётся внезапно, брызгами света базар озаряя?!
Что будет делать глупая тётка, с кем она мясо кошачье разделит?!
Если же солнце взорвётся внезапно, брызгами света базар озаряя,
Глупая тётка вздохнёт с облегченьем, – значит, не нужно готовить ей борщ.
Видно не так уж глупа эта тётка, логикой жизнь свою глупую меря.
Вздох облегченья – тому подтвержденье, борщ – это сила, души воплощенье.

…но, к сожаленью, тётка пока что швыряет посуду из окон
кот отдыхает, – ласков и сыт, древний мертвец под землёю лежит.
Всё это,– нет, не летит,– просто прётся! Всё это прёт на восток мимо солнца!!!