Поэзия

Вот ладонь погружаю
в неостывший песок,
облака провожаю
взглядом наискосок.

Вот сухую травинку,
как телок, тереблю
и гудеть под сурдинку
помогаю шмелю.

Мимо на паутинке
пролетел паучок –
мило, как на картинке,
чья цена пятачок.

Дозревают рябины,
на губах молоко,
и до первой руины
далеко-далеко.

*  *  *

Поздно вечером выйдем покурить на балкон
и увидим – на юге поднялся Орион,

и за ним, за домами, за дымком сигарет –
миражом – Галилея, городок Назарет,

двери дома, мужчина подпирает косяк,
завтра утром в дорогу, а жена на сносях,

долгожданный мессия всё еще не рождён,
и висят над горами семь огней без имён.

Под облаками августа,
дождями сентября
замешанная нагусто,
надёжно и не зря
надежда на спасение
от злости и тоски
в последние осенние
погожие деньки
обманет? оправдается?
не выйдет из ума?
Что сбудется, то станется.
А далее – зима…

Возьму да сочиню сонет,
ущербный, без высокой темы,
как Пифагор без теоремы
или корнет без эполет.
Пардон, а почему бы нет?
Какие могут быть проблемы
в координатной сетке, где мы
мой наблюдаем силуэт?
И пусть я вовсе не поэт,
коль не способен для поэмы
достойный подыскать предмет
изображения. Привет!
Я выпадаю из системы –
пойду, приму парад планет.

Провинциальный милый сердцу быт
коробка спичек пачка Беломора
бесцельный труд с утра и до забора
способствуют забвению обид
с души воротит и в глазах рябит
от Гималаев избяного сора
виват Содом да здравствует Гоморра
бедняга Лот и колокол звонит

Не дарите папе розы –
не дорос отец до роз.
Он курил бы папиросы –
вдруг не стало папирос.

И слова поистрепались
(очень тонкий матерьял).
Подарите папе парус –
папа ветер потерял.

Планета – как большой семейный склеп
со всеми неучтёнными костями,
со всеми неуёмными страстями,
со всеми перекрестьями судеб.

И мы с тобой сюда привлечены
скитаться неуклюже и нелепо
под навсегда родным кусочком неба,
где никогда не будет тишины.

И сна уже не будет, потому что
неистово грохочет погремушка
по тем, кто не оглох и не ослеп,
и не находит выхода у склепа,
кому пространство глухо, время слепо,
а мир самонадеян и свиреп.

Когда бесплодная зима
опустошительным набегом
гнетёт безжалостно и снегом
пытает стылые дома,
я понимаю, что сама
собой поэзия напрасна,
но праздностью своей прекрасна.

Игра капризного ума,
она является всегда
из ничего, из ниоткуда
и утоляет, как вода.

Срамно, что, призывая чудо,
я осторожней, чем Фома,
и лицемерней, чем Иуда.

*  *  *

Сыскал бы слово и пошёл на ты,
когда б не окаянство немоты,
 
хотя порой бываю вознесён
за это бормотанье в унисон

в почти гипотетические сферы,
где мыльные витают монгольфьеры.

Стыд напрасный отбросив,
раз уж не миновать,
как прекрасный Иосиф,
сны свои толковать

стану – не для потехи
на слепом кураже,
а латая прорехи
у себя на душе

и кривые улыбки
силясь не замечать.
Мне ещё за ошибки
предстоит отвечать

перед вечною силой,
что, не зная ни зла,
ни добра, возносила
и на гребне несла,

чтоб однажды лениво
низвести до земли
и оставить – прилива
умолять на мели.

Извечная первооснова
явлений – не свет и не звук,
а слово, предвечное Слово,
которое Сила и Дух.

Ревнители, не обессудьте:
оно вещество и волна,
оно изоморфно по сути,
оно и стихи, и молва.

Молва переходит изустно
и может затухнуть в веках.
Волной набегает безумство
и выход находит в стихах.

Я раздаю не затем, что жалею –
другу полслова, ни слова врагу.
Меньше, чем нужно – я не умею,
больше, чем можно – я не могу.

Все, перед кем я долгов не имею
и перед кем в неоплатном долгу -
не обижайтесь. Я в долг не умею
брать, а долгов оплатить не могу.

Не берусь комментировать
разнородные я
пробы отформатировать
сущность небытия:

понимаем под раем мы,
от соблазнов устав,
нечто как несгораемый
с дивидендами шкаф,

но, разъяты на атомы,
неким призрачным днём
к минеральному аду мы
в результате придём.

И пора поневоле бы
примириться уже
не фантомными болями
утомлённой душе.

*

ох евтерпа проказница
упоительный чёрт
не динамит не дразнится
обещала даёт

несуразное деется
олимпийских щедрот
инфракрасная девица
поцелует прожжёт

чтобы слепо не рыская
и на ладан дыша
сальвадородалийская
распахнулась душа

*

мир по-прежнему хашная
коммунальный барак
где ты дата туташхиа
всесоюзный абраг

стали прахом империи
все советы в пыли
даже люмпен-тиберии
картли не довели

новобранцам касталии
через тысячи лет
от иосифа сталина
пролетарский привет

*

где безумия детского
напоследок стяжать
чтоб из ура халдейского
без оглядки бежать

не туда где поденежней
и нежнее тиски
не восточнее дежнева
и южнее тикси

там на зорьке вполголоса
плач зегзица ведёт
из похода оболтуса
рукодельница ждёт

*

серный ливень в макондо
о гоморре твердит
из окна джиоконда
за стихией следит

с отрешённой улыбкой
на судьбу ворожит
над адамовой зыбкой
ноев голубь кружит

пробирает ознобом
геркуланума пыль
нагасаки чернобыль
фукусиму мальвиль

Когда я лез в теплотрассу
чтоб где-нибудь заночевать
меня не терзали страсти Христовы
мне было на них начхать

когда я болтался босым
между злом и добром
меня не выручил плотник Иосиф
со своим топором

когда я ругался матом
язык о зубы трепля
я не стыдился тебя Богоматерь
мне было не до тебя

пускай по мне плачет осина
Ты меня не отринь
во имя Отца и Сына
и Духа Святого аминь

                         3 Цар.  14:10

Понимаем жизни цену 
только с возрастом. Бывало, 
раньше писали на стену – 
штукатурка отлетала, 
ближний мир казался тесным, 
время в шею торопили. 

Нынче – тянутся процессы, 
возрастает энтропия, 
упрощается система, 
наступает грозно бездна. 

Поздно ратовать за тело, 
о душе радеть полезно.

* * *

Меж бытностью и снами 
наводятся мосты – 
так пишутся сонаты, 
сонеты и холсты.

Как молоко пахтаем – 
иллюзию творим 
и без конца пытаем 
небесный алгоритм. 

Судьба – опять и снова 
булыжники таскать, 
но ключевого слова 
вовеки не сыскать.

Житьё-бытьё гораздо на битьё 
и обложило непосильной данью – 
искать до погруженья в забытьё 
какого-никакого оправданья. 

Я не робею преломить копьё 
заносчивым потомкам в назиданье 
за, всуе будь помянуто, своё 
достойное хулы существованье – 
фантазию, иллюзию, мираж. 

Матерьялисты, не входите в раж – 
за вас фундаментальные законы 
стоят на поле брани, как редут, 
но, непоколебимые, падут 
от рёва труб моих Иерихоны.