Онтологические прогулки

Суета сует и вечное возвращение. За этими метафорами бытия кроется нечто существенное, нечто, что еще нам предстоит осмыслить и пережить. Но не единожды, а всегда.

Суета сует не оставляет никакого шанса на обретение чего-то нового, на прорыв в области, в которых есть нечто иное, иной порядок вещей, вообще иная жизнь. Иное – новое, новое – иное – вот цепь последований, в которых жизнь размыкает нудную рутину невыносимого стояния времени. И новое как движение, и иное как надежда.

А суета сует, что нового она нам обещает, кроме самой суеты, ее вымученной и невыносимо бледной истины вечного повторения одного и того же. И все дневное разнообразие блекнет перед возможностью его нового повторения, в котором ужасает само повторение, его бездушно-жестокий механизм.

Словно неведомый палач затянул эту длинную и скорбную песнь неизбывной тоски, которая переполняет сердце, видящее одно и то же солнце, одну и ту же пыль, один и тот же свет, одну и ту же смерть. Коварная и изощренная жестокость, коренящаяся в механизме повторения, столь же безликом, сколько и бессмысленном. Это медленная казнь, в которой мир как целое, во всей совокупности своих живых и мертвых, арена этой казни времени, в основе которой суета и повторение, и вечная суета, и вечное повторение одного и того же, что было, то и будет, и ничего иного, ничего иного не будет, кроме того, что есть.

 Иного не будет не потому, что его не будет, а потому что его и не должно быть. Суета сует принуждает нас испить до дна эту чашу вечного повторения, испить эту бездонную чашу и никогда не насытиться ее содержимым, потому что у нее нет содержимого. Одна лишь жажда и вечное неутоление этой жажды, а отсюда и вечное неумирание у родника от жажды, при вечной жажде и при вечной невозможности насытиться до конца, насытиться так, чтобы больше не насыщаться.

Чаша бытия – это неупиваемая чаша нашего горестного существования, в котором процесс насыщения равен нашему непониманию и отчаянию от этого непонимания. 

Суета сует обрекает нас на  придорожную пыль, в сумрачной лазури которой, мы лишь видим тени умерших и нерожденных. Что день грядущий нам несет? В свете суеты сует, ничего, совсем ничего. Лишь тягостное повторение одного и того же, уже данного, уже имеющегося, уже существующего.

И свет солнца в свете суеты становится темнее ночного мрака, и утро дня как будто не утро дня грядущего, то есть дня жизни, а как бы край черной бездны, в котором всегда какое-то тягостное и неведомое ненастье. И одиноко виснут небеса над головой, словно это не легкая лазурь, а колодец тоски, уходящий в бесконечную высь пустоты. И тихо бредут одинокие и обреченные путники, как тени из странного и забытого сна, в котором только боль одиночества и надрывный плач брошенного.

Суета сует в своем предельном звучании-значении означает: больше не будет ничего. Это страшные слова, если учесть неистребимую человеческую страсть к новизне. Что было, то и будет. Словно какой-то приговор неведомого и злого бога камнем черного проклятья повис над человечеством и навечно свернул все перспективу, всю радость горнего простора, всю сладость небес, так заманчиво обещающих бесконечный восторг нового дня и бесконечное благоухание новой ночи.

Но нет, ничего этого нет. Все это сладкозвучная романтика слабого сердца. Есть только суровый реализм вечного повторения одного и того же, того великого полдня, который как скала рухнувшей надежды, придавил нашу радость черной глыбой несбывшейся судьбы. И только отчаянные попытки стремиться куда-то еще, к чему-то еще, только надежда и вера, только отчаяние в результате.

И вот наше отчаяние иногда приобретает форму стремления к власти, стремления к истине, или стремления к отрешению и вечному покою. И суета как небесная пыль всесилия покрывает наше усталое чело, и мы покоряемся суете как истине. И видим в этом мудрость.

Но так ли мало нам дано в этой суете и в этом повторении одного и того же?

Это не только придорожная пыль и скучная тропа, ведущая в потемки старинного леса, это не только зимняя стужа и леденящий воздух гор, это не только бескрайняя кайма лазоревого моря с его неизмеримыми глубинами и диковинными тварями, это не только люди во всем разнообразии и черт и народностей, во всем блеске языков и религий, это не только цепь истории, уходящая в неведомую глубь времен, коим несть конца, это не только улыбка младенца и плач старика, не сладострастный вздох ночной красавицы, и крик черной птицы в ночи, не рокот ветров над пустым оврагом июльского зноя и не песнь пахарей в лощине страха, не заботы матери о пропитании осиротевших детей, и не радостный пляс свадеб всей жизни… Нет это не только это, все это безмерно мало перед тем, что тень и день, свет и тьма, теплый ветер и эхо вершин. Все это есть и всего этого мало, потому что это всегда есть и всегда будет.

Но разве этого мало, почему всегда всего этого так мало?!

Вот он ужас суеты сует – это просто существование, существование как таковое, в его могучей и  мрачной тайне. Само существование молчит, оно только существует и как-то дремуче скрывает свою тайну от любопытных взглядов взыскующих истины.

Тишины и покоя своего вечного существования ищет существование и всегда его находит, а человек говорит – суета сует и вечное возвращение, и ищет Бога и Сверхчеловека. Но существование мудрее Бога и человека, только существование существует и его темная и прочная тайна есть тайна дня и его полдня, тайна ночи и ее темноты.

Суета сует – и горькое отчаяние унывшего духа, духа унывшего от того, что есть, от того, что с нами, при нас, что всегда у нас под рукой. Но не странно ли не хотеть единственного, единственного мира, пускай в его сумрачной и пыльной однообразности скуке, пускай в его открывшейся бессмыслице и абсурдности?

Пускай все это так, что ж с того? Ведь это единственная открывшаяся даль, причем не только даль внешнего простора, но и даль унывшего духа, что внутри нас. Не Царство ли Небесное внутри нас? Пока там уныние и тоска однообразия, но это бездна духа, это его великий и вечный полдень, это его скорбно-радостное стояние.

То, что есть, открывается нам в форме суеты и вечного возвращенья. Не это ли радость, не это ли истина, понять которую значит понять то, что есть. А ведь есть все. Все то, что нам необходимо для существования и надежды, для веры и покоя, для любви и страдания, для искания и обретения, для жизни и для смерти. Для жизни не значит только для жизни, но и для смерти. Для смерти не значит только для смерти, но и для жизни. Но и жизнь, и смерть для суеты сует, которая выше жизни и смерти и для вечного возвращения, в котором мы и обретаем, вечно обретаем свою вечную сущность.

Истина существования в его суете и вечном возвращении.