Поэма толпы
Эдуард Хвиловский (06/03/2025)
Поэма толпы
Никогда не соглашайся с толпой,
даже если она права.
Эмиль Чоран
I
I
В освоенном воздухе что-то носилось,
да так, что такое не всякому снилось,
и люди шагали вперёд, как обычно, –
но по мостовой, что не очень привычно.
Поблёскивал меч, и простое забрало
само по себе кое-где возникало
внутри необычного копошенья
и сверхмозгового большого давленья.
Оно состоялось и не унималось,
поскольку невообразимо старалось.
II
Все было помечено и опредмечено
отличительным знаком и красным лаком
позади и впереди своего фронтона
под звуки литавр и большого тромбона.
Заострения указывали направление,
развивающее тепловое движение.
Было впечатление от некой формы
в виде большой центробежной платформы,
иногда на поверхности, разъедаемой
какой-то жидкостью невменяемой.
III
В больших количествах и от многих людей
расходились дискретности всяких идей
в отношении будущего без прошедшего века
во имя всех благ для всего человека,
которые якобы значимы были,
ибо всё неизбежное в сущем корили.
IV
К центру города шло устремление,
и в нём наблюдалось большое давление,
и в нём наблюдалось большое давление,
а впечатление от всего движения
было, как мусорное возбуждение
от ветра, мятущегося в порыве сильным
с наполнением превосходно обильным.
Группы, решительно образуемые,
сплачивались в своём разумном безумии,
всех требуя свергнуть и заменить
на тех, кого нужно будет тоже побить,
но позже – и расторопно и толпообразно,
неважно – суразно или несуразно,
неважно – суразно или несуразно,
выпуская из вида, что текст рецепта
находится в тексте другого концепта,
следующего сразу за стремительным этим,
который в действительности бесконечен.
V
Идёт демонстрация новых чувств
из старых, невыученных искусств
против некоторых, как бы не бывших
и противоправие учинивших.
Однозначно расходятся мнения
любого крепкого всегда положения.
Едино серьёзное лишь добавление,
что пора, наконец, принимать решение.
И уже всё равно, что происходит
там, где всех изнутри хороводит.
Маячит тот факт, что необычное
часто рождает в себе хаотичное,
и топографическая в сущем стезя
может привести, куда нельзя.
VI
Родство с состояниями экстаза
нельзя откладывать до другого раза
или до другого преображения
в результате шагающего столпотворения.
Чувствовалась растущая бессознательность,
рассчитанная на тех же масс занимательность,
и приятная лёгкость в подборе одежды,
подчёркивающая, что участники отнюдь не невежды.
VII
От головной части марша в самый конец
передавались волнения твёрдых сердец,
ибо сведения огневые вольны
передаваться назад по примеру волны.
Гремело всегда неразборчивое
возбуждение разговорчивое.
Непосредственно на мосту у вокзала
часть толпы вдруг побежала
назад и потом сразу наоборот,
скособочив при этом рот,
ибо забот было невпроворот.
В зависимости от всего темперамента
и местных недоработок парламента,
люди испытывали возмущение
и желание исполнить своё воление.
Стремившихся окутывало ощущение,
выглядевшее, как увлечение,
а оно, хоть и господствовало в сознании,
значило не то, что звучит при дознании
и объединяет в общую силу,
действующую получше иного мерила.
VIII
Толком неизвестно возникновение перемены,
делающей своё дело в свою смену.
Силовые моменты из людей с волей
объединяются в массы, с массами споря,
ничтоже сумняшеся, даже если большинство
не знает из чего состоит естество
всякой гражданской и политической бдительности,
осмотрительности и рассудительности.
IX
Жаждущие разрядиться в своём волнении
готовы на всякие недоразумения,
находящие выходы своим чувствам
вопреки всем евангелиям и искусствам,
и готовы метнуться на любой путь,
какой откроется, если рискнуть.
Примеры подают наиболее возбудимые,
необоримые и томимые,
обладающие сопротивляемостью
и постэкстремистской во всём невменяемостью,
способные на внезапное членонасилие
и его ожидаемое изобилие.
X
В толпе есть пункты нагрева сопротивления
в массе критического новомнения,
и камни оказываются у многих в руке,
независимо от того, что есть в котелке.
Слова, которыми они разражаются,
открывают путь, куда устремляются
все участники важного дела,
разволновавшиеся до предела,
и эти люди придают действию
всевозможное мозговое содействие.
XI
Вдруг шествие увидело то, что увидело,
и волна отпрянула, куда не предвидела,
а напиравшие сзади колонны
поплыли вперёд, как большие понтоны.
Возникла «Картина большого мгновения»,
напоминающая мышцу, готовую к столкновению.
В следующую секунду этот удар
вышагнул в воздух – и изошёл пар
от криков невидимого возмущения,
окутавший картину столпотворения
и широко раскрытых наружу ртов,
каждый из которых был готов.
Лица распахивались в последовательности,
ритмической по мере востребованности
того, как всё появляющееся в поле зрения
подвергалось воздейстию наступления.
XII
Сторонние взгляды, увлечением не томимы,
с интересом наблюдали повторение пантомимы.
Всё стало одним брызжущим ртом,
и внятно не высказать, что было потом.
XIII
Защита, которую толпа даёт,
она же впоследствии и отберёт.
Есть сговор с жизнью, позволяющий каждому
поступать как угодно ему при условии,
что до него никому нет никакого важного
дела и что и его толпа покарает, тем более.
XIV
Можно ли выйти из своего пространства
в какое-то скрытое постоянство?
Периоды поползновений — ни что иное,
как длинный ряд знаков, и всё такое,
указывающее, что дальше проезда нет
и прах начинания может выключить свет.
Никогда не известно, как поступит толпа
и куда устремится её стопа.
Неведомо это и ей самóй —
иначе нет смысла называться толпой.
Во всех описаниях действий всех толп
есть с этим текстом твёрдокаменный столб.
Сонет «За жизнь»
Обезьяньи бои всё идут и идут,
прикрываясь умом человечьим,
как внутри, так и «там», где скрывается «тут»
в двух обличьях – своём и овечьем.
Ни сонет не поможет, ни Главный Музей
Всех Искусств Сверхкультурного Шока,
хоть радей, хоть глазей, хоть накрой весь батут
всем зонтом нуклеарного рока.
Мозг особый и плёнкой, и жжёнкой покрыт,
недоступный уму и печали,
когда всё поджигают, пока то горит,
когда всё поджигают, пока то горит,
что все бесы в балду закачали.
Разломай свою скрипку и сожги весь кларнет,
ибо мирных извилин здесь для музыки нет.
Пламя жизни
Люди сами затомят и растерзают себя.
Леонид Андреев “Мусорный ветер”.
Отмывался от дел многоствольный топор симметричный,
появлялся двуличный, троичный и многажды личный,
и летали, банзали с форсажами и с факелами
все ракеты и бомбы, которые сделали сами
гомо сапиeнсы и все их боевые внучата
в бесконечных веках, как все волки и как их волчата,
и пылал огнестрел, сквозь прицел проникая в другого,
чтобы сбросить с Земли его мимо небесного слова,
исходя головой и неся постмоментные свечи
вне согласия с тем, что от них так безмерно далече.
Двести, триста, пятьсот и бессчётные многие лета
длится эта безумнейшая эстафета.
Страх неведом с рожденья до самых до дней вырожденья
полового созданья внутри и снаружи движенья
на путях сверхвражды всех земельных и прочих наделов
и насыщенных зверствами очень больших беспределов.
И не поняты даже словá из Завета о ближнем
ни в прицельном бою, ни в отстрельном, ни в свято-подвижном.
«Догони и убей!» – чётко сказано в Огненной книге
и в большом, безотказном от чёрного пороха миге. –
«Никаким из любых половых и иных доказательств
не внимай при наличии даже больших препирательств,
никакой крипторифме, все беды взошли из которой
и каракули чьи уже слизаны главной коровой.
Шире шаг, сдохни, враг, и сейчас, и во всей фильмотеке,
потому что не все мы, как выяснилось, человеки.
Свою истину истово любим, лелеем и знаем,
и поэтому жарким огнём всё вокруг поливаем!».
Никаких слов не хватит и присно, и даже вовеки,
ибо им не внимают указанные человеки.
Так устроена суть мозгового от мира начала,
что бы всякая жуть всем об этом всегда ни кричала.
Тот, кто знает, как всё обустроить предельно отлично,
исключительно верно и празднично-гигиенично,
всё равно попадётся на свято-прицельную мушку
и исчезнет в земле, как забытая всеми игрушка.
Повторение пройденного
О чуши глушь! О глуши чушь! Как тёмен
твой смысл всех причин и не причин, –
почище чем у всех каменоломен.
Да и в толпе один – всегда один.
То локоть, то какое-то колено,
то вдруг доклад на тему “Боже мой!”
мелькнёт... Невероятна и нетленна
причин причинность книзу головой.
Меридианы напрягают волны,
а те клянут один мередиан,
потом другой, – дородны и свободны,
как весь удел, который чуши дан
навечно, беспредложно и гугниво,
через дупло и через два дупла,
которые хранят неторопливо
которые хранят неторопливо
какие-то большие зеркала.
Картина-данность. Даже не картина
и не огромный, выпуклый мираж,
а чистая в нечистом чертовщина,
монтаж, хронометраж и демонтаж
без темени, морщин и отражений
во льду, в стекле, в прозреньях и ни в чём
вне трений, бдений и больших каждений
ни яркой ночью, ни сверхзвёздным днём.
Нет темы в теме ни для пацифиста,
ни для картины без его лица
и ни для оптимиста-прогрессиста
в координатах светлого конца.
Лоб у стены, стена у лба, и вместе
они-де образуют крепкий сплав
в своём большом Главчушьбетонстройтресте,
тем самым всё внушительно поправ.
тем самым всё внушительно поправ.
Диалог
– Где дым? – Он весь ушёл давно туда,
где ничего на свете не бывает.
Похоже, что при этом навсегда...
Следы его так тоже полагают.
– Где сон? – А он последовал за ним
ещё по старой дружбе довоенной,
когда в окопах дымом был томим
до самой беспредельности нетленной.
– А беспредельность где? – Она везде
где только есть сестра её родная,
но где она, не знают ни в воде
ни в добрых рельсах старого трамвая.
– Где весточки? – Они все тоже там,
но без ключей к замочкам внутристрочным,
разобраны по памятным годам
и ранам не смертельным, но височным.
– Где общее? – Оно всё наверху,
отсюда без бинокля и не видно,
и там всё время как бы на слуху,
чтоб окруженью было не обидно.
– А окруженье где? – Оно всё там
где невозможно без него ни разу
пройти прозрачным с виду существам,
чтоб уберечь прошедшее от сглаза.
– Надежда где? – О, нет её совсем!
Была – ушла. Её вся в этом сила.
Чужда всему ошметью общих тем
и тем, кому-то какое-то «то» мило.
– Где частное? – Оно внутри всего
и не всего, что дышит без расчёта,
да и внутри учёта самого,
в конце всего пространного полёта.
– Где вечное? – Оно всё тоже там
и по закону правильно всё это,
и спам всегда притягивает спам
и в эти, и в совсем другие лета.
– А где бунтарство? – Детская игра!
Умов неровных пламенные пляски,
побунтовали, где была дыра,
а нынче сами в ней на общей связке.
– А двойственность? – Та вышла из себя
ещё в начале общего нюанса,
сейчас её ржавеют якоря
в холодной бухте прочного баланса.
– А милость к падшим? – Обрела приют,
которого ей тоже не хватало
там, где его давно не раздают,
и всё со всем на этот раз совпало.
– Соперничество? Зависть? – Изошли
последним огоньком большой геенны
вдали от неприкаянной Земли,
надменны, равноценны, патогенны.
– Где эвфемизмы? – О, вопрос силён
и выдаёт премногое в премалом
и даже здесь никак не обойдён!
Они все там же вместе с ритуалом.
– Где память? – Память тоже, где все те,
которые ушли, куда не знаем,
которые ушли, куда не знаем,
на очень безымянной высоте
за светло-тёмным с тёмно-синим краем.
– Где истина? – А с нею лучше всех!
Так помнит всё, что даже не запишешь,
Так помнит всё, что даже не запишешь,
но тоже обратилась то ли в смех,
а то ли просто в шум, который слышишь.
– Где спецпрограмма? – Тоже наверху,
на самой тридесятой снизу полке,
и говорю-томлю, как на духу,
все этим отметая кривотолки.
– Где измождённость? – Там, где и всегда.
Смекай уж сам, пока ещё здесь можешь.
Не говори мне «нет» и даже «да», –
меня ты этим только растревожишь.
– И что в итоге? – И итог весь там!
Ему-то что! Про нас он и не знает
с грехом или с грехами пополам.
Он где летал, так там же и летает.
Положения
Никак не убрать положений внутри положений,
невидимых часто глазами условных движений,
ни днём и ни ночью, ни летом, ни даже зимою,
хоть как ни советуйся сам даже очень с собою.
Скорее всего, убирать всё сегодня не надо, –
ведь завтра другие придут, тоже без шоколада
и с полным набором искрящихся, новых волений
внутри и снаружи других перелётных явлений,
не равных себе и без новых и старых метафор
во всех промежутках, где раньше был тоже не сахар.
Иль всё это лишь профанация в стиле “не знаю”,
который предшествовал всякому “не понимаю”,
которого нет и на очень большой распродаже
ни в Риме, ни в Лиме и ни в Мариуполе даже,
но шарк есть везде – и в аллее, и возле аллеи,
особенно в месте, где благоухают лилеи
и мокрая зелень бытует зелёным подарком,
почти что всегда добродушным и чувственно ярким.
Положим туда всё на время, которого нету
(иль “нет”, – как то будет угодно учёному свету),
и будем смотреть понемногу с утра и обратно,
чтоб было полезно и даже без меры занятно.
Дипломатический конфитюр
Стена разговаривает с трубачом,
топор — со своим слуховым аппаратом,
орёл — с деревянным в оборках мечом,
синица — с верблюдом не в меру горбатым,
орёл — с деревянным в оборках мечом,
синица — с верблюдом не в меру горбатым,
резина с металлом, с дождём — молоток,
коза — с абрикосом, забор — с попугаем,
с винтом — черепок, с прямиком — кругляшок,
с извёсткой — стамеска, картофель — с трамваем.
Коробка беседует только с вождём,
помощник — с прокладкой, ведёрко — с кувшином
об этом, о том, и неточно о сём, —
вполне пилигримная с виду картина
дискуссий парламентских мирных путей
на международной военной арене,
когда и не слышат, кому кто ничей
и кто там ещё на другой авансцене.
Докладная записка
Словно пыль, словно сон, да и, может, не словно,
под неслышимый тон, что звучит так неровно,
но ровнее других, на полста удалённых
лет, где выспренный стих раздражает учёных
частотой своих слов о занятной кручине
на виду всех основ, дорогих дурачине
хоть с любого конца дарового начала,
без обличья лица, чтобы не выдавало
ни оно, ни его толкования сути
этого и того, заключённого в жути
знаков всех водяных на иных документах,
смысл коих так лих на собраньях моментов
встреч с народом при всяческом непониманье,
ибо всяк удалён от черты, где признанье
и не нужно себе, и округе в том круге,
где о всякой судьбе рассуждают и други,
и всех недругов рать из надёжных укрытий,
где их и не достать ни по просьбам наитий,
ни без просьб целевых огневого посада,
что пылает при них, даже если не надо
ни ему и ни им, безымянным от века,
где на том и стоим, славя и человека,
и его все дела в напряжении томном
там, где стонут ветра в протяженьи безмолвном.
Объявление
«Приём жалоб временно прекращён
с этого часа и до скончания века.
Воспринимай спокойно и не будь возмущён, –
не гаси в себе гражданина и человека.
Всё закольцовано во всех событиях,
поэтому ты тоже участник всего
без исключений даже в наитиях,
которых бесконечно большое число.
Нет тебя – нет прецедента,
есть ты – прецедент есть.
Оцени изысканность и вязкость момента,
пока он, неповторимый, есть!
“Встань под Солнце, не двигай руками”, –
как учило Великое Естество, –
и увидишь над светлыми берегами
истин жемчужное торжество.
Всё сложно и просто одновременно,
и непередаваемо логарифмически,
и непередаваемо логарифмически,
независимо от того, тленно или нетленно,
если мыслить смертельно логически, –
правда, без углубления в суть логики,
серьёзную до невозможности и наоборот,
и независимую ни от какой риторики,
обоюдодейственной, как посадка и взлёт.
Надейся на неотвратимое неторопливо:
вероятностей много, твоя – одна,
и будь терпелив (или терпелива),
как взятая напрокат терпеливость сама.
Перерыв на обед с двух до четырёх тёплым летом
и с двух до трёх – холодной зимой.
Не забывай об этом с большим приветом
и долго перед закрытой дверью не стой».
Про поэтов
В науке целеполагания
поэтам места нет заранее,
поскольку все они убогие,
когда стрельба идёт пологая,
зубодробительно убойная,
прицельная и многоствольная.
Совсем безмозглые в пластунскости
владельцы поэзобездумности.
В окопном деле – тоже ни аза –
(зато легко срифмуют с «тормозá»).
Ничуть не смыслят в дальнобойности.
Случаются и непристойности,
особенно при марш-бросках
и с полной выкладкой в руках,
на голове и на спине,
тяжёлой даже не вполне.
тяжёлой даже не вполне.
Плацдармы в их простейшем видении
есть разве что на телевидении,
а плац вообще вне понимания
тщедушнейшего сочетания.
Беспомощны при наступлении,
такие же при отступлении.
В дозор ходить и не рискуются,
ибо там сразу же срисуются
врагом или его подельником,
или любым другим отшельником.
С транспортировкой проблематика,
ибо она не их грамматика...
С манёврами вообще трагедия, –
сплошная, в общем, гипнопедия.
Разве что, очень с виду мирные, –
но очень неоперативные.
На вид поставить основательно
всех их к зиме придётся тщательно,
чтоб знали, где зимуют красные,
варёные и неопасные.
Телеграм-канал
Телеграм-канал Jaspers dot com
неизвестен огням всех реклам.
Телеграм-канал Schopenhauer dot com
не по душе биржевым игрокам.
Телеграм-канал Baudrillard dot com
неведом голосующим большинствам.
Телеграм-канал Marcus Aurelius dot com
вообще не работает. Даже по четвергам.
Телеграм-канал Dеmоkritus dot com
чужд финансовым головам.
Телеграм-канал Aristotle dot com
отсутствует здесь, ибо давно уже там...
Телеграм-канал Нeraclitus dot com –
не в тему влиятельнейшим мужам.
Телеграм-канал Leibniz dot com
недоступен комфортабельным веществам.
Телеграм-канал Epicurus dot com
непригляден современным орлам.
Телеграм-канал Бердяев dot com
ни к чему финансовым войскам.
Телеграм-канал Герцен dot com
противопоказан ответственным существам.
Телеграм-канал Ключевский dot com
неизвестен даже секретным штабам.
Телеграм-канал Schelling dot com
неприятен инстаграмным кругам.
Телеграм-канал Ибн-Сина dot com
вообще воспринимается, как шалман.
А как те убогие жили без «Телеграм-канал», –
не знает даже сам Джавахарлалдотхарладнаплал.
Светлой памяти...
Как не бывало... И лёгок портрет на помине...
Кто-то как будто скрывает всё там, где никто
как бы и не выходил к нам тогда, и отныне
в тёмном своём и свободном двубортном пальто...
Впишут других... Но плеяда всегда есть плеяда!
Есть и была, и оттуда приказано быть
в добром строю бесконечно большого парада,
чтобы и помнить, и в общем немыслимом жить.
Рано взлетали, и вовремя очень взлетели –
и несмотря, и как надо, и очень при чём, –
сквозь небылицы, капели и даже метели,
вечером и непременно обласканным днём.
Выпуклы и отчеканены, как на медали,
первые в списках с последними после конца,
выступили в скромночасье и вечными стали
с добрым свеченьем вкруг всякого кроя лица.
Добрые, милые, лучшие и дорогие
сделали всё, что хотели и очень смогли,
будут на веки и присно, и вечно родные
с нашим нижайшим поклоном до самой земли.
Последние публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
