Жизнь как есть

Евгений Лукин. На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД. Сборник документальных очерков и статей. Издание второе, дополненное. Санкт-Петербург, 2022.

© Лукин Е.В., текст. 2022

Имя Николая Олейникова хорошо известно любителям русской поэзии: он был непревзойденным мастером иронического стиха, автором блестящих эпиграмм и пародий. Однако правда о трагической судьбе поэта до сих пор хранилась за семью печатями. Согласно официальным документам, Николай Макарович был арестован органами НКВД в 1937 году и скончался 5 мая 1942 года от «возвратного тифа». В настоящей публикации, подготовленной по материалам архивного уголовного дела № 23686, впервые рассказывается о последних драматичных днях жизни талантливого русского поэта.

*  *  *

Поэт Николай Олейников. Фотография 1920-х годов.

2 июля 1937 года заместитель начальника Ленинградского управления НКВД майор госбезопасности Шапиро-Дайховский подписал постановление на арест «участника контрреволюционной троцкистской организации», проводившего «активную террористическую и вредительскую работу», Николая Макаровича Олейникова.

Летом поэт жил с семьей на даче, но в этот злополучный день приехал по издательским денлам и остался ночевать в городе. На рассвете 3 июля за ним пришли.

Обыск мало что дал: записные книжки, разная переписка, литература да две облигации займа второй пятилетки стоимостью по сто рублей – вот и все, что было изъято.

Выходя из дому под конвоем, арестованный неожиданно столкнулся с Ираклием Андрониковым.

– Коля, куда так рано?

«И только тут заметил, что Олейников не один, что по бокам его два типа с винтовками… Николай Макарович оглянулся. Ухмыльнулся. И всё!» [1]. Черная «эмка» понеслась к Большому дому – привычный, наезженный путь. Там, в чистом и светлом кабинете его дожидался начальник восточного отделения контрразведывательного отдела (КРО) Голуб.

Арестованного сразу же поставили на «конвейер». «Конвейером» назывался длительный непрерывный допрос – до тех пор, пока допрашиваемый не начинал «признаваться» во всех смертных грехах. Поэт Николай Заболоцкий подвергался мучениям четыре дня. Николая Макаровича, по моим подсчетам, пытали 18 суток.

Петр Слепнев (в июне 1937 года этот молодой рабочий был мобилизован через партком завода имени Молотова в органы государственной безопасности и получил должность помощника оперуполномоченного в восточном отделении КРО) в 1955 году вспоминал:

«Обычно Голуб, давая указание допросить арестованного, говорил, что это шпион или троцкист, и сотрудники, в том числе и я, начинали допрашивать. Если арестованный сам не сознавался в совершенных им преступлениях, то к нему применялась “стойка” или непрерывный допрос со сменяющимися сотрудниками. В результате применения таких мер одни арестованные сознавались, другие продолжали отрицать свою вину.

Кроме того, Голубом с целью получения “признательных показаний” от арестованных применялся такой прием: он обещал арестованного выпустить на свободу, если он даст правдивые показания о существовании и деятельности той или иной антисоветской организации. Довольно часто арестованные попадались на эту “удочку” и начинали давать показания, зачастую не соответствующие действительности».

Что ж, Голуб был добросовестным учеником своего учителя – начальника КРО Перельмутра, которому непосредственно подчинялся. Допрашивая, тот говорил стереотипную фразу: «Я знаю, что вы невиновны, но на вас выпал жребий и вы должны подписать этот липовый протокол, в противном случае вас будут бить до тех пор, пока вы не подпишете или не умрете». [2].

Свое дело они делали расчетливо и спокойно. Правда, и озлоблялись, когда встречали отпор: тогда пытки могли продолжаться бесконечно долго. Вплоть до смерти.

Однако в случае с Николаем Олейниковым сотрудники НКВД ничего не добились: он наотрез отказался клеветать на себя и других. Голубу пришлось обозначить дату ареста 20 июля, пометить безрезультатный протокол допроса следующим днем и отправить истерзанного, но не сломленного поэта в камеру.

В чем же обвинялся Николай Макарович?

Незадолго до ареста Олейникова за железными дверями Большого дома оказался его близкий знакомый – заведующий восточным отделом Эрмитажа Дмитрий Петрович Жуков. Не выдержав пыток, 25 июня 1937 года молодой ученый подписал сфальсифицированный протокол, в котором, в частности, говорилось:

«Олейников меня знал с 1929 г. и в достаточной мере был осведомлен о том, что в прошлом (с 1927 г.) я примыкал к троцкистской оппозиции. В неоднократных разговорах по злободневным политическим вопросам мы оба высказывали резкое недовольство политикой партии по основным принципиальным вопросам: внутрипартийному режиму, темпам индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. Олейников заявлял и я с ним полностью соглашался, что Сталинский ЦК ВКП (б) ведет страну и революцию к катастрофе и чтобы избежать этого, необходим крутой поворот во всей экономической и политической жизни страны на основе платформы Троцкого.

Когда Олейников достаточно меня прощупал и убедился, что я остаюсь на старых троцкистских позициях, он мне заявил, что одной агитацией сейчас действовать уже недостаточно и что необходимы более реальные меры борьбы с руководством ЦК ВКП (б) по главе со Сталиным. В первую очередь, говорил Олейников, необходимо собрать старые троцкистские кадры и включиться в активную контрреволюционную работу…

Из бесед с Олейниковым мне известно, что во главе контрреволюционной троцкистской организации, в которую я входил, стоит руководящий центр, но персонально кто участвовал в нем, я не знал… Олейников мне только говорил, что по троцкистскому подполью в Ленинграде он связан с видным зиновьевцем Матвеевым Владимиром – б. директором Лен. Отд. “Союзфото” [3]…

Указания по вредительству я получал от Олейникова. Заключались они дословно в следующем: “работать ровно столько, сколько необходимо для сохранения партбилета, меньше работать по своей специальности, а если окажется возможным, то вообще ничего не делать…”

В одной из бесед Олейников говорил мне, что те методы борьбы с руководством ВКП (б), которые применялись до сих пор, не могут разрешить поставленной перед троцкистским подпольем задачи. Для того, чтобы быстрее устранить от руководства партией Сталинский Центральный Комитет и захватить в свои руки государственную власть, необходимы более действенные методы борьбы. Поэтому, заявил Олейников, центр троцкистского подолья дал указание применить в борьбе со Сталинским руководством террор и подготовить ряд террористических актов против руководителей Компартии и Советского правительства…

Олейников мне говорил, что террористические акты в первую очередь готовятся против Сталина и его ближайшего соратника Ворошилова, при этом он крайне недоволен неудавшимся покушением на Сталина и Ворошилова во время пребывания их на Кавказском побережье (подробности по этому вопросу я сейчас не помню). После убийства Кирова, после того, как были опубликованы следственные материалы, Олейников в одной из бесед мне заявил, что есть директива троцкистского центра – всеми мерами отвести обвинения от троцкистского подполья в терроре и доказать коммунистам и комсомольцам, что обвинение нашего подполья в организации убийства Кирова якобы исходит от Сталина с той целью, чтобы еще раз расправиться со всеми политическими противниками».

Что здесь было правдой, а что – нет? Действительно, писатель Владимир Матвеев, старый друг поэта, являлся активным участником ленинградской оппозиции. Он был арестован после рокового выстрела в Смольном, когда в Ленинграде началась кровавая чистка партийных рядов. На допросах в НКВД никаких показаний на Олейникова он не дал. В то же время сам Николай Макарович получил строгий выговор за «притупление партийной бдительности».

Возможно также, что поэт осуждал политику «Сталинского руководства» и говорил о политической подоплеке убийства Кирова. Все остальное – бессовестная ложь. Однако палачи настойчиво требовали, чтобы арестованный подтвердил этот оговор. Для чего?

Судя по документам, стратегический замысел Перельмутра и Голуба заключался в следующем: в Ленинграде якобы действуют две подпольные, тесно сотрудничающие друг с другом организации – «контрреволюционная троцкистская» и «шпионская», работающая на японскую разведку. В первую организацию будто бы входят писатели Сергей Безбородов, Борис Корнилов, Константин Боголюбов, Вольф Эрлих, Анатолий Горелов, Ефим Добин, редакторы Александра Любарская, Абрам Серебрянников и другие. Членами второй организации «являются» некоторые работники представительств СССР в Японии и Иране, научные специалисты по странам Дальнего Востока, в том числе Дмитрий Жуков. Связующим звеном между двумя мифическими группами, по замыслу палачей, должен был стать Олейников. Вот почему они всячески добивались от него «признаний».

26 августа Николая Макаровича вторично допрашивали Голуб и помощник оперуполномоченного Слепнев. В кабинет ввели Жукова: изможденный, сломленный пытками, он подтвердил все то, под чем подписался два месяца назад. Олейников мужественно отрицал оговор. Очная ставка закончилась безрезультатно.

Нам остается только гадать, что случилось дальше. Скорее всего, поэта зверски избили, потому что следующая фраза протокола гласит: «Будучи изобличен следственными материалами и очной ставкой, я решил дать следствию правдивые показания». Нет нужды цитировать явно сфальсифицированный документ: поэт почти дословно повторил «признания» Жукова, назвав среди «соучастников» лишь своего недавнего изобличителя и Владимира Матвеева. Он, верно, полагал, что его старого друга, попавшего в застенки НКВД двумя годами ранее, уже нет в живых.

Кроме того, палачи старались выбить из поэта «показания» на Самуила Яковлевича Маршака. Николай Макарович заявил, что «хотел завербовать» последнего в контрреволюционную организацию, но «не завербовал его, т.к. у нас испортились с ним личные отношения».

Поэт Самуил Маршак. Фотография 1930-х годов.

Больше арестованного не допрашивали: вероятно, Голуб понял, что склонить Олейникова к предательству не удастся. Зато усилился нажим на других «членов» пресловутой организации. Прозаик Сергей Безбородов, например, «показал», что «Олейников Николай Макарович (бывший отв. Редактор журнала “Чиж”) проводил к-р работу в детской секции Союза. Он сплотил вокруг себя таких писателей, как Бианки, Бармин, Спиридонов – всячески старался противопоставить их остальным членам секции, чем создавал недовольство в среде писателей. Будучи близок с Цыпиным, Олейников руководил беспринципной борьбой московских и ленинградских писателей за первое место, отвлекая этих писателей от творческих задач и срывал издательских план, в течение ряда лет сознательно не выпускал написанные книги о Ленине для детей. Фактически развалил два журнала “Чиж” и “Сверчок”, превратив их из орудия коммунистического воспитания в буржуазные развлекательные безделушки».

Подобные показания «подписал» и редактор журнала «Костер» Константин Боголюбов, обвиненный, кстати, в том, что «сознательно не работал над новыми книгами» и «ограничивался переизданием своей старой книги “Карта рассказывает”».

То же самое «сказал» на допросе и Абрам Серебрянников, которому фальсификаторы зачитали… несуществующие показания Олейникова на него.

И все же не этот «литературный компромат», по-видимому, был главным в обвинении поэта. 15 ноября Дмитрий Жуков, изобличенный как «японский шпион», «заявил» следствию:

«На одной из моих встреч с Олейниковым он мне сообщил, что контрреволюционная троцкистская организация, участниками которой мы являлись, установила контакт с японской разведкой и в целях облегчения победы японской армии в предстоящей войне Японии с СССР проводит шпионскую работу по сбору сведений об оборонной мощи и политико-экономическом состоянии СССР. Олейников, сообщив далее, что он активно включился в сбор шпионских материалов для японской разведки, предложил мне как участнику контрреволюционно-троцкистской организации принять участие в этой деятельности. В ответ на это я поставил в известность Олейникова о моей деятельности в пользу японской разведки, начиная с 1931 г. Олейников выразил свое удовлетворение по этому поводу и предупредил о необходимости соблюдения осторожности».

Голуб добился своего: таким образом, дело Олейникова «соответствовало» не только стратегическому замыслу «операции», но и профилю руководимого им восточного отделения КРО.

А для Николая Макаровича этот оговор означал расстрел. 19 ноября 1937 года комиссия НКВД и Прокуратуры СССР приговорила его к высшей мере наказания. 24 ноября приговор был приведен в исполнение [4]. Скорее всего, останки поэта покоятся на Левашовской пустоши: с июля 1937 года именно здесь захоранивались расстрелянные в тюремных застенках.

На этом можно было бы и закончить печальный рассказ о последних днях Николая Олейникова, если бы не подшитое к делу обвинительное заключение, датированное январем (!) 1938 года и подписанное Слепневым, Голубом и Перельмутром. Заместитель начальника УНКВД Шапиро-Дайховский этот документ не утвердил – видимо, состорожничал. Вот его текст:

«3 отдел УНКВД ЛО располагал данными о том, что Олейников Николай Макарьевич является участником контрреволюционной троцкистской организации и проводит к-р подрывную работу. На основании этих данных Олейников Н.М. нами был арестован.

В процессе следствия установлено, что Олейников Николай Макарьевич являлся участником к-р троцкистской шпионско-вредительской группы, участники которой были связаны с японскими разведывательными органами и проводили по заданиям последней контрреволюционную работу.

В контрреволюционную троцкистскую организацию был завербован в 1930 году в г. Ленинграде Матвеевым Владимиром Ивановичем (так в тексте – ЕЛ) – бывш. директором Ленинградского отделения “Союзфото” (осужден).

По заданию Матвеева Олейников:

а)  обрабатывал в к-р направлении своих близких знакомых с целью завербовать их для к-р работы. Лично им завербован в к-р организацию Жуков Д.П. (арестован, сознался);

б) занимался террористической деятельностью над руководителями ВКП (б) и Советского правительства, будучи осведомлен о готовящихся террактах над тт. Сталиным и Ворошиловым;

в) проводил вредительство на литературном фронте.

Знал о связи участников контрреволюционной троцкистской организации с японской разведкой и проводимом ими шпионаже в пользу Японии».

Добавлялось, что Олейников виновным себя признал и, кроме того, изобличается показаниями Жукова, Безбородова, Боголюбова и Серебрянникова. Таким образом, Николай Макарович обвинялся в преступлениях, предусмотренных статьями 58-1-А (шпионаж), 58-7 (использование государственных учреждений в интересах капиталистических организаций), 58-8 (совершение террористических актов) и 58-11 (организационная деятельность) УК РСФСР.

Будучи допрошенным в 1955 году, Слепнев заявил: «Окончательным оформлением следственных дел занимался Голуб, он же носил дела на утверждение к начальнику Управления… Составлять обвинительные заключения я не умел».

Похоже, Слепнев говорил правду: документ составлен Голубом достаточно хитроумно. За несколько месяцев службы бывший рабочий вряд ли успел разобраться в юридических тонкостях палаческого крючкотворства.

Почему же появилась сия бумага спустя два месяца после расстрела поэта? Ответ, по-видимому, прост: 14 января 1938 года начальником Ленинградского управления НКВД был назначен Литвин, сменивший на этом посту Заковского (Штубиса). Фальсификаторы боялись, что новый «главный палач» займется выявлением «липы» и чисткой управления от не в меру ретивых, посему и решили формально «завершить» дело. Действительно, Литвин для острастки уволил несколько рядовых работников, в том числе и Слепнева [5], но менять ничего не стал.

И все же палачи не избежали расплаты: в 1938–1940 годах Заковский, Шапиро-Дайховский, Перельмутр, Голуб и другие «враги народа» были расстреляны. Они тоже стали жертвами сотворенной собственными руками машины террора. (Литвин, опасаясь ареста, в конце 1938 г. покончил жизнь самоубийством) [6].

*  *  *

Николая Макаровича Олейникова реабилитировали в 1957 году. Однако его оригинальная поэзия еще долго оставалась под подозрением: лишь недавно стихи поэта стали появляться в печати. И сразу же привлекли внимание читателей.

Примечания

1. Л. Жукова. Справка с печатью. Газета «Новое русское слово» от 8 ноября 1981 года.
2. Показания невинно репрессированного А.И. Смоктуновича от 5 марта 1939 года.
3. Матеев Владимир Павлович (1897–1940) был активным участником Октябрьской революции и гражданской войны. Впоследствии написал автобиографическую повесть «Комиссар золотого поезда», которую тогдашняя критика характеризовала как «троцкистскую». Накануне ареста в 1934 году работал управляющим Ленинградским отделением Союзфото. 16 января 1935 года Особым Совещанием НКВД СССР приговорен к 5 годам ссылки в г. Туруханск Красноярского края. Расстрелян в 1940 году.
4. В тот же день был расстрелян и Дмитрий Петрович Жуков.
5. После НКВД Слепнев почти сразу попал в солдаты, храбро сражался на фронтах Великой Отечественной войны, о чем свидетельствуют его награды: орден Красной звезды и медаль «За отвагу». Любопытная деталь: в 1942 г. он утерял партбилет, но восстанавливаться в партии не захотел. Может быть, что-то понял? По крайней мере, в 1955 г. он был одним из немногих оставшихся в живых бывших сотрудников НКВД, кто достаточно правдиво рассказал о беззакониях сталинщины.
6. В 2004 году литератор Э.М. Шнейдерман опубликовал в августовской книжке журнала «Звезда» исполненный лжи и очернительства материал об авторе данного очерка, в котором, в частности, заявил, что полтора десятка лет назад Е. Лукин «написал несколько статей – о пребывании под следствием Н. Олейникова и Н. Заболоцкого, где вывел, что вина в осуждении обоих лежит вовсе не на следователях-садистах, но на одной из их жертв – на расстрелянном вскоре Бенедикте Лившице». О справедливости данного утверждения читатель может судить сам.

(Журнал «Аврора», № 7, 1990 год)