Свет
Андрей Голов (06/02/2025)
СЛАВЯНСКИЙ СОНЕТ, ИЛИ СОНАТА СОНЕТА
Вечер памяти Андрея Голова будет посвящен жанру сонета в его поэзии.
Изначально это был классический жанр для выражения чувств любви и дружбы, каким он стал еще во времена Данте, Петрарки, затем – Шекспира.
Но со временем это жанр в стихах Андрея обрусел, стал домашним, игровым.
Появились вариации, типа «хвостатого» сонета, он мог быть бытовым, шуточным.
В книгу «Попытка к бытию» вошел цикл «Сонетина», но особенно много сонетов появилось в 2007 году – это третья подборка. Эти стихи не опубликованы.
Обилие сонетов связано с языковой игрой, которая была в семье, с шутками, где рифмовались слова «сонет» и «поэт», но и обилие сонетов – это и моя вина.
Перед смертью – в последние годы, когда поэт слабел, говорил, что перестанет писать стихи и душа просила молитвы и молчанья, я просила стихов – и сонеты стали знаком не воплотившейся молитвы. Молитва выше творчества, но это понимаю только сейчас.
(венок сонетов)
I
Тот незакатный жизнедарный свет
Нисходит к смертным в мантии лазурной
Переполняя сонный сонм примет
И дольних далей амфоры и урны.
Им пишет мир иных миров портрет,
На кафедры поднявшись и котурны,
И с ним сверяют свой парад планет
Амоны-Ра, Перуны и Сатурны.
Тысячелетья смотрят в очи дню
И кланяются Солнцу и Огню,
Неся в незрячих душах свет желанный,
Чтоб он к вратам судьбы простер свой ключ
И нанизал явь на фаворский луч,
Блеснувший из предвечного тумана.
II
Блеснувший из предвечного тумана
Светящихся провидений исток
Сопряг уста пророков Хиндустана
И Будды обжигающий зрачок.
Трудись, монах, склоняясь неустанно
В скриптории над вереницей строк,
Земную мудрость людям ведать рано,
Но он настанет – предреченный срок,
И мир склонит надежды и колени,
Когда циклопы, чудища и тени
Отхлынут прочь – и зазвенит рассвет,
Который только брезжит в дольних кущах
И в судьбы нерожденных и живущих
Вплетает свой взыскующих ответ.
III
Вплетает свой взыскующий ответ
Иная явь в пути и судьбы наши.
Смотри – меняет всадника Конь Блед,
И всадник Вороного строг и страшен.
О вечность, свой губительный стилет
Не затупи о зубья древних башен
И не прорви канву блаженных бед
В крылатый миг моления о чаше!
Пусть скорбная душа вкусит покой –
И детский всепрощающей слезой
Омыт, воскреснет грешник окаянный.
И не померкнет горний свет, пока
Втекают поколенья и века
В спираль нерасторжимого Инь-Яна.
IV
В спираль нерасторижмого Инь-Яна
Весенний цвет роняет алыча,
И с явью бред сопряжены нежданно
Строкой Кун-цзы и лезвием меча.
В слепую ночь уходят караваны,
И оплывает памяти свеча,
И бытия случайная нирвана
Бесцельна без слепящего луча,
Который был и есть, и вечно будет,
И жгучим прикасаньем не осудит
Торящих по пескам и льдам свой след
Во имя той любви и Благодати,
Что светится в апостольском стигмате
И заполняет дантовский сонет.
V
И заполняет дантовсий сонет
И тропари и стоны Дамаскина,
Распахнуто-чиста, как первоцвет,
Сияния лучистая пучина.
Струясь по верам и ступеням лет,
Она – земных отрад первопричина,
Записанная росчерком комет,
Слезами Матери и кровью Сына.
Земных смятений мера и цена,
Как гость, глашатай и гонец, она
Всегда благословенна и нежна.
И тем, кто верит в высший смысл утрат,
Греховным пылом взор не опалят
Зрачки невест и розы Гюлистана.
VI
Зрачки невест и розы Гюлистана,
Мерцанье струн и соловьиный клюв –
Блаженствуй под чинарой и фонтана,
С халата пепел времени смахнув.
Плоть в утоленье сладком млеет пьяно,
Вдавившись в бархат и в тигриный пуф –
Но суфий кружит исступленно, рьяно,
Глаза и сердце настежь распахнув
Тому, что ясным днем со дна колодца
Судьбы твоей негаданно коснется
И поменяет знак у «да» и «нет»
По воле той возвышенной тревоги,
Что омывает свитки и пороги,
Стекая в души властно, как завет.
VII
Стекая в души властно, как завет,
Сквозь веер масок светит явь иная,
И правд земных изменчивый мотет
Невыносим, сердца переполняя.
И в фиваидской тьме анахорет
Стопы босые у порога рая
Замедлит, в ослепительный просвет
Меж двух миров молитвой ускользая.
Мир держится на Слове и Числе –
И сможет на земле в знобящей мгле
Не уступить сомнениям и ранам
Лишь тот, кому в серебряную рань
Протянута спасительная длань
С ацтекских стел и фресок Ватикана.
VIII
С ацтекских стел и фресок Ватикана,
С античных плит и граней пирамид,
Как первый шаг к земле обетованной,
Светящаяся истина звучит.
И, хлынувшую лавою вулкана
В листанье хроник, в беззаботный быт,
В шептанье клёнов, в рокоте органа
Тебе ее изведать предстоит.
Она ко всем является однажды
В текучем рубище духовной жажды
И в мантии щедрот или невзгод,
И обтирает вечные скрижали
От плесени забвенья и печали,
И брызжет сквозь витраж словес и нот.
IX
И брызжет сквозь витраж словес и нот
Нездешний смысл созвездий и созвучий,
И ласточки трепещущий разлёт
Призывно вплавлен в пыл зари текучий.
Сизиф, стерев с плеча кровавый пот,
Сражается один с надменной кручей,
Но Свет не с ним – и в бездну соскользнет
Осколок Мрака глыбою падучей.
Лишь Свет звенеть заставит каждый атом
И кладь земных трудов лучом крылатым
На крутизну мгновенно вознесет.
И все, к чему он прикоснется снова –
Струна, бутон, улыбка, камень, Слово –
Надмирной явью пышет и цветёт.
X
Надмирной явью пышет и цветёт
Распев псалма и промельк райской птицы,
И начинают заново отсчёт
Песчинки, звезды, капли и страницы,
И, пристально провидя в бездне вод
Все то, что дерзким душам только снится
Вновь размывает медленно восход
Свои неукротимые ресницы,
Чтоб грянул Свет и расточился прах,
Уставший трепетать на куполах
Над славой Атлантиды, Кеме, Рима –
И ты постиг века и имена,
Предвечные читая письмена
На листьях Купины Неопалимой.
XI
На листьях Купины Неопалимой
Призывная лампада зажжена,
И от тепла ее неотвратимо
В сердцах взойдут сиянья семена.
И путник снова путь неутомимый
Влачит сквозь города и времена –
И видит в мире только взгляд любимой,
Летящий из далёкого окна.
И лишь в его распахнутом сиянье –
Спасение твое и оправданье,
И все, что есть и сбудется опять
В той вечной яви, что легко и ало
В улыбке милой пристально предстала
И мне, сорвав с предвечности печать.
XII
И мне, сорвав с предвечности печать,
Века разматывают ветхий свиток,
И горняя струится благодать,
Как миротворный солнечный напиток,
И бытия школярскую тетрадь
Захлестывает света преизбыток,
И светлый дух стремится Светом стать
И ускользнуть сквозь прутья плотских пыток
К тому костру, что мечется и длится,
И чистый пыл свой крыльями орлицы
Не устает в пространство простирать
Расплескивая Знаки, по которым,
Притрагиваясь к душам и просторам,
Создатель повелел Его познать.
XIII
Создатель повелел Его познать
И в агнце, и в пастушеской свирели,
В трубе, зовущей ангельскую рать,
И в поступи Мадонны Рафаэля.
И мир спешит отринуть и разъять
Свои созвездья, гимны и метели,
Чтоб зримое исполнилось опять
Бесследностью Пути к единой Цели,
К которой из темницы немоты
Устремлены хоралы и холсты,
И древней воли пыл неутолимый,
Что обращает мир в бессмертный храм
И снова предстает моим глазам
В благословенном имени любимой.
XIV
В благословенном имени любимой –
Земных надежд искрящийся фиал,
И лунный блик, прохладой волн хранимый,
И вечности взывающий кимвал.
А маятник времён мелькает мимо,
И по челну соскучился причал,
И предстаёт из пламени и дыма
Предвечное начало всех начал –
Тот луч, волна, струя, поток, лавина,
Нездешней мощью света и кармина
Смывающая яви тщетный бред,
Чтоб из его осколков и лохмотьев
Блеснул, лелея кокон милой плоти,
Тот незакатный, жизнедарный свет.
XV
Тот незакатный жизнедарный Свет,
Блеснувший из предвечного тумана,
Вплетает свой взыскующий ответ
В спираль нерасторжимого Инь-Яна
И заполняет дантовский сонет,
Зрачки невест и розы Гюлистана,
Стекая в души властно, как завет,
С ацтекских стел и фресок Ватикана,
И брызжет сквозь витраж словес и нот,
Надмирной явью пышет и цветёт
На листьях Купины Неопалимой,
И мне, сорвав с предвечности печать,
Создатель повелел его познать
В благословенном имени любимой.
СОНЕТЫ О ПОПЫТКЕ К ЛЮБВИ
1.
Француженки занимают очередь за весной,
Испанки за ней приходят, как за арабской данью,
А в ваших зрачках дышит российский зной
И православная стужа, как оправданье
Того, что с нами не будет ни этой ночью хмельной,
Ни завтрашней – Бог весть, какого числа – ранью,
Потому что мы с вами под кровавой этой луной -
Две падучих звезды, поверившие скитанью.
Вы говорите: любовь – обморок и фиеста,
Побольше вина и свечей, и непременно кровать.
А я говорю: ложе – чистое и святое,
Ибо ложе не лжет, как аналог горнего места,
А постель – лишь уступка жажде плоти лежать.
К тому же любить модно и сидя, и стоя.
2.
Вашим устам позволяется всё. Даже
Ронять снисходительно высокомерное “фу”
В сторону стадиона или нудистского пляжа,
Или позы томной модистки, продавливающей софу
Реминисценциями готического пейзажа
И долгим потягиваньем вина – на манер Ду Фу,
И плавным покачиваньем страусового плюмажа,
Несколько извиняющим претенциозный фу-
туристский туризм Родченко и Шагала
И иных, накрываемых модной формулой russe.
Он как в воду глядел – этот сезонный гений.
Тусклая лампочка яблочковского накала
Да блудуар подчердачный – это дом и обитель муз.
А здесь можно пить и не просить извинений.
3.
Когда весна включает программу блаженной боли -
Все равно: в сердце или левом глазу -
Все прочие образы и роли
Остаются невостребованными и неразу-
ченными, ибо опять церемонные желтофиоли
Заученно распускаются в скучном Булонском лесу
И принимают стихи, как вкрадчивые пароли,
Которые я вам, может быть, принесу,
А может, пришлю по почте. Пыльный сюртук конверта
В сущности, к лицу предложению быть на “ты”,
Особенно если пахнет войной и летом.
А значит, самое время убедить франтоватого ферта
Недельку побыть кавалером калужской фиты.
Но я – совсем не об этом.
4.
Казачий есаул с турецким носом и чубом,
Который потрепало буденновское воронье,
В сущности, прав – но совсем ни к чему быть грубым,
Чтобы сказать правду или сыграть в нее:
Господа офицеры – в дворники и вышибалы по клубам,
Барышни – на панель (если позволит белье).
И даже товарищ Троцкий, сталинским ледорубом
Вразумленный, не отыскал безопасное житие,
Ибо кровь остается кровью, а на могилах
Не растет ничего, кроме камней и вражды,
Разбрасывать кои – все равно что писать доносы.
И горлинка вашего голоса, и трепет крылатых и милых
Ваших ресниц – вот единственные следы
Яви, коими дорожу. Прочее – прах и отбросы.
5.
Писать о любви – расточать погремушки слов
В темпе фокстрота для угрюмого анахорета,
И Жоржик Иванов, и даже сам Гумилев
Зиянием исключения подтвердили правило это,
Ибо дети аллаха любят ослов и плов,
А дети Христа потрясают формулами запрета.
Но если о ней молчать, как трещины колоколов -
Кто ж тогда станет поэтом считать поэта?
Но сегодня грешно в рифму глумиться над долей,
Ибо тропинка просохла от тропического дождя
В этом Каракасе, а может – Асунсьоне.
И манна кокаина, и белые груди магнолий
Тянутся к нашим ноздрям а мы молчим, уходя,
Душу оставив в смятом крузейро – и стоне.
6.
При слове “любовь” отчего-то вспоминается Лиза из
Тургеневских карамзинизмов в монастырском поклоне,
Или маркиза де Сада сатанински-сладкий каприз
Из обреченных цивилизационных агоний
Христианской Европы. Но любовь обойдется без виз
И уснет на Венерином и Авраамовом лоне,
Ибо любить – это значит ступить на карниз
Чего-нибудь стоэтажного где-нибудь на Гудзоне,
Покрепче зажмуриться, как сомнамбула, и – качнуться
Вслед за сиянием, скользящим по гребням крыш
Под расступившимися созвездьями голубыми,
И на оклик рассудка и памяти не обернуться,
И за дюйм до асфальта верить, что ты – летишь,
И за дюйм до асфальта благословить ваше имя.
Последние публикации:
Хвостатый сонет о ёжике –
(13/02/2025)
Цикл «Сонетина» из «Попытки к бытию» –
(10/02/2025)
Святой Серафим! Моли Бога о нас! –
(16/01/2025)
Три лика Греции –
(31/12/2024)
Стихиры об испрошении архипастырской благодати –
(13/12/2024)
ФОТИАНДР МЕТАНОИК. Сказание о коне, иже не нем –
(25/11/2024)
Последний в жизни февраль –
(14/11/2024)
Последний в жизни январь –
(14/10/2024)
Ибо поэзия –
(12/03/2024)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
