Проза

 

 

 

Осенний дождь глухо трещал. Пузырями вскипали лужи на асфальте. Даниил Игоревич вышел под козырек университетского крыльца.

— Здравствуйте, — произнес заглушаемый непогодой женский голос.

«Певучий» — подумал Даниил Игоревич. Голос застал его в тот момент, когда он, согнувшись и держа подмышкой зонт, пытался вдеть пуговицу плаща в петлю.

Он повернул голову и увидел перед собой хрупкую девушку невысокого роста в темно-лиловом берете. Откуда она его знает? Ну, училась у него, все логично. Как этот берет идет ей! Даниил Игоревич улыбнулся.

— Добрый вечер, — ответил он, справившись с пуговицей.

Она отвернулась и теперь смотрела прямо перед собой. Наверняка, кого-то ждала. Даниил Игоревич любовался изгибом ее носа — остренький кончик, немного выступая над губами, был чуточку вздернут. Она, кажется, поймала его взгляд.

Даниил Игоревич долго и деловито расстегивал зонт.

— Вы кого-то ждете? — спросил он.

— Да просто вот жду, пока ливень кончится.

— Тогда еще вопрос: а на какую вам остановку?

— На «Шукшина», — ответила девушка с явно наигранным удивлением.

— Что ж, значит нам по пути, — сказал Даниил Игоревич, пытаясь скрыть свою радость. — Прошу!

Он распустил зонтик. Девушка улыбнулась, щеки ее покраснели. Она сделала шаг к Даниилу Игоревичу, и вместе они вышли под дождь.

— Осторожно, лужа, обходите, обходите ее…

По зонтику забарабанили капли.

— А вы меня, наверное, не помните, — сказала она. — Вы у нас читали физику на первом курсе.

— Теперь припоминаю, — сразу ответил Даниил Игоревич, хотя он лукавил — он так и не вспомнил, что бы видел ее раньше. Не говоря уж об имени.

— Зонтик у вас какой, — а зонтик и вправду был интересный: синий, с узором из белых прямоугольников, переходящих в овалы, и деревянной ручкой как у трости. — А что это за рисунок по краю?

— Не знаю. Может быть, белый цилиндр, а может — шампиньон, — ответил он, то ли прикрякнув, то ли усмехнувшись.

До остановки надо было пройти пару кварталов. Они стояли у светофора.

— Я привез его из Парижа, — сказал Даниил Игоревич после короткой паузы.

— И как вам Париж? — спросила девушка. Честно говоря, он ожидал более банального: «Вы были в Париже?!» Хорошо!

— Я пробыл там две недели, — начал Даниил Игоревич. — Участвовал в конференции. Первые дни ничего, все здорово: Сена, Монмартр. Но потом, когда привык, стало не по себе.

— Почему?

— Вот представьте. Вечером спускаюсь в метро. На лестнице у стены спит пьяный с бутылкой вина в руке. Через него все переступают, как ни в чем не бывало. Иду дальше. Давайте и мы пойдем — нам зеленый… Так вот, иду дальше, а мне навстречу идет араб, смотрит на меня пристально, а говорит сам с собой. На платформе люди стоят в одну линию, посередине. Я потом узнал: в парижском метро бывало, что стоявших у края людей сталкивали на рельсы. Или самоубийцы тащили кого-нибудь за собой. Какое-то неприятное безумие большого города, — закончил рассказ Даниил Игоревич.

Темнело, но дождь продолжал щелкать над ними, и струйки воды стекали с зонта. Одна из них настойчиво попадала Даниилу Игоревичу за шиворот.

Девушка, поправив берет, — его всегда ужасно умиляли девушки в беретах — заговорила:

— Даниил Игоревич, а вы знаете, скажу вам по секрету…

— По большому? — перебил он, смеясь и предчувствуя что-то приятное.

— По большому, — произнесла она и засмеялась в ответ. — Вот когда вы преподавали у нас физику, некоторые девушки с курса были в вас влюблены, — щеки ее опять вспыхнули.

— Такое правда было? — недоверчиво переспросил Даниил Игоревич.

Приятное чувство от того, что несмотря на годы, усталость, седину и плеши, способность очаровывать молоденьких девушек не пропала бесследно, расплылось на его лице улыбкой.

— Правда. А еще ваш плащ… Из кожи, черный. Мы шутили тогда с ребятами, что вы в нем как…

— Привет, Света.

— Привет, — ответила девушка.

Даниил Игоревич обернулся и увидел парня с надвинутым до самых глаз капюшоном, из-под которого торчали промокшие иголки волос. Проскочили две мысли. Первая была только: «Света», — а вторая: «Испортил шутку, дурак…»

— А ты чего так поздно возвращаешься? — спросил парень и взглянул на Даниила Игоревича.

Пока молодые люди разговаривали, он сунул свободную руку в карман и отвернулся. Стало неловко. Профессор постарался расправить плечи и выглядеть равнодушным. Но пойдут слухи. Сперва этот разболтает студентам… Даниил Игоревич представил, как этот сопляк шепотом рассказывает про него кучке своих мерзких приятелей, и все они хохочут. И над ней будут смеяться? Даниил Игоревич разволновался. Слух доберется до кафедры. «Бес-то в ребро, седина-то в бороду, а, Даниил Игоревич?»

— Одногруппник, — как бы оправдываясь, объяснила она.

— Я так и подумал.

Нить беседы разорвалась, и некоторое время они шли молча. Даниил Игоревич перебирал в уме темы, на которые можно было бы поговорить, но не находилось ничего подходящего. Не спрашивать же, в конце концов, смотрела ли она такой-то фильм…

— Кстати, вы знаете, что Христос был рыбой? — нашелся он, наконец.

— Что?! — она даже фыркнула от неожиданности вопроса.

— Ну, вот подумайте. Он ходил по воде, а рыба плавает. Непорочное зачатие — и у рыб с икрой что-то похожее… Вдобавок по-гречески «рыба»— это какая-то христианская анаграмма.

— Забавно.

— И если люди, по Дарвину, произошли от рыб, вышедших на сушу, значит Библия тоже не врет, и все мы в некотором смысле дети бога!

В горле немного запершило от финальной тирады. Зачем вообще нужно было это говорить? И Дарвин в конце зачем? Ладно, к черту. Вроде бы даже забавно получилось. Вон уже и остановка. Жаль, что так близко…

Внезапно на дорогу перед ними выскочила черная дворняга, вся мокрая и потому казавшаяся облезлой и больной.

— Мамочки! — вскрикнула Света и схватила Даниила Игоревича за руку. Невольная, сладкая дрожь пробежала волной по его телу.

Пес остановился, высунул пурпурный язык и зевнул.

— Кыш, — прикрикнул на него Даниил Игоревич и топнул ногой.

Пес еще раз зевнул и посеменил прочь.

Даниил Игоревич почувствовал в себе силу и нежность от того, как она схватила его за руку, как спряталась за него точно напуганный ребенок.

— Вы собак боитесь?

Она кивнула.

— Ну что вы, они же, как змеи, — вас боятся больше, чем вы их.

— Ну не знаю…

— По крайней мере, эта уж точно. Эта, вон, совсем задрипанная.

Они встали под навес остановки, где ждала транспорта старушка в желтом дождевике. «Путь наш — от козырька, до козырька» — придумал Даниил Игоревич и мысленно усмехнулся.

— Были в гостях с родителями, — Света приоживилась, — у их друзей на даче. Я еще маленькая была, подошла к крыльцу, а там собака, большая и шерсть у нее такая кудрявая, не знаю, как называется порода.

— Пудель?

— Не смешно, — впрочем, она улыбнулась. — Вот она зарычала, и как прыгнет на меня! Я отскочила, но с тех пор вот собак и боюсь.

— Простите за пуделя.

— Да ничего...

Старушка в дождевике вмешалась:

— А меня и ротвейлер кусал, и бультерьер кусал, и еще один ротвейлер кусал, и доберман кусал - держала его, но я же не боюсь.

Света и Даниил Игоревич переглянулись, с трудом сдерживая смех. Из-за поворота вытянулся, близоруко светя фарами, автобус.

— Это мой, — сказала Света. — Ну что ж, Даниил Игоревич, до свидания.

Облив тротуар грязной водой, автобус остановился.

— Знаете что, возьмите мой зонтик.

— В каком смысле?

— Ведь пока от остановки дойдете дома, вы вся вымокнете.

— А вы как же?

— Вон у меня какой плащ! Ну берите же, а завтра зайдете на кафедру и вернете.

Но слухи… А к черту! Ему должны быть лестны такие слухи.

Света недолго похмурилась и взяла зонтик.

— Еще раз до свидания, Даниил Игоревич. Спасибо, — сказала она, положив маленькую, красивую ладошку на его плечо.

— До свидания, Света.

Запрыгнув на ступеньку, Света сложила зонт. За ней с хрустом закрылись двери. Автобус тронулся.

Переполненный впечатлениями Даниил Игоревич вспоминал ее носик, берет, ее движения, голос, прошептавший вдруг будто над самым ухом: «Многие девушки на потоке были в вас влюблены…»

 

 

Даниил Игоревич провернул ключ в замочной скважине. Дверь не открывалась. Тогда он ударил кулаком по ней так, что заболели костяшки.

— Сейчас, сейчас, — заговорил женский голос. — Сниму задвижку.

В проеме показалась тучная фигура в розовом халате.

— Чего заперлась на задвижку? — сердито спросил Даниил Игоревич.

Неоткрывшаяся дверь вывела его из себя. Он смотрел на жену и злился: нелепый розовый халат, серые глаза («Как у коровы» — думал он), пухлые щеки с пятнистым румянцем, красноватый вздернутый нос («Как у завравшегося буратины. Нет, недостаточно обидно. Как звали того оленя с красным носом? Рудольф! Да»). А тут еще из кухни, как назло, этот проклятый запах жареного лука.

Даниил Игоревич вошел и изо всех сил хлопнул дверью. Получилось даже слишком громко.

— Что-то случилось, родной? — обеспокоенно спросила супруга. В ее словах ощущалась искренняя забота.

— Ты же видела, что меня нет, так зачем закрывать на задвижку? — Даниил Игоревич продолжал сердиться, снимая плащ.

— Я на всякий случай, родной, мало ли что… А плащ чего мокрый? Ты зонтик не брал?

— Забыл на кафедре, — ответил Даниил Игоревич, проходя в ванную.

Что бы подумала Света, если бы увидела всю эту скучную сцену… Придавленный горечью и стыдом, Даниил Игоревич отмывал руки, особо тщательно натирая костяшки. Хорошее расположение духа миновало, захотелось поскандалить.

Он прошел на кухню, включил телевизор. На экране милиционер со следами недельной небритости на лице объяснял юному практиканту, как работают органы внутренних дел, проводя аналогии с зоопарком. Жена поставила на стол тарелку с ужином, где островок пюре окружало море мадьярского гуляша.

— Сними пиджак, — предложила супруга, доставая вилку. — Ведь уделаешь.

— Уже и вечер нельзя побыть культурным человеком — поужинать в пиджаке, — огрызнулся он.

— Ты чего начинаешь? — спросила жена насмешливо.

Даниил Игоревич с недовольным видом взял вилку и ничего не ответил. Ее несерьезность разозлила его еще больше.

— В общем, у нас все так же. Только без жирафов, — говорил милиционер в телевизоре. — Правда, Мухтар?

Пьяный казах Мухтар зашевелился в обезьяннике и прорычал:

— Кет на кутак!

Милиционер с практикантом весело рассмеялись.

Даниил Игоревич взял вилку и захватил немножко пюре с подливкой.

— Холодное.

Может быть, яростно швырнуть тарелкой в стену? Нет, будет слишком. Он поставил тарелку в микроволновку еще на минуту.

Жена вернулась из прихожей.

— Не разогрелось? — задала она бессмысленный вопрос. — Не надо ворчать. Вот, тапки, — она положила тапки к его ногам, — а то продует. Тапки-то культурный человек может надеть? — сказала супруга, улыбаясь и надеясь на встречную улыбку.

Ему стало досадно. Некрасивая, и улыбка у нее заискивающая и глупая. Для женщины нет ничего страшнее, чем быть и некрасивой, и глупой. Пожалуй, даже хорошо, что у них нет детей. Они тоже были бы некрасивые и потому несчастные.

Печка издала писк и погасла.

— Вот теперь разогрелось, — процедил сквозь зубы Даниил Игоревич, доставая тарелку и возвращаясь к столу.

Становилось неприятно от собственных мыслей и слов. Он опять извлек из памяти вечернюю прогулку. Но не всю, а лишь отдельные детали: как Света схватила его за руку, испугавшись собаки, и как трогательно нахмурилась прежде, чем взять его зонтик.

Жена подсела к столу и, подперев кулаком подбородок, стала смотреть, как Даниил Игоревич сосредоточенно гоняет вилкой подливу по тарелке.

Ну чего она смотрит? В рот заглядывает.

— Приятного аппетита, — сказала она.

— Мгм, — ответил Даниил Игоревич и взглянул на жену через очки, мутные от высохших капель. Суровая морщина поперек его лба распрямилась. За обвисшими щеками и розовым халатом с кружевным рукавчиками он попытался разглядеть ту смущенную девочку, которой он, сам заикаясь и краснея, в качестве признания читал «письмо Татьяны» наизусть, изменяя рода у пушкинских слов.

На лбу у него появилась морщина продольная, добрая.

Куда же пропала та девочка? Вот же она, нужно только присмотреться внимательнее. Вон, хмурится как раньше, немного забавно: одна бровь полудугой, а другая — прямая черточка.

Заметив продольную морщину, жена расплылась в улыбке и переложила голову с одного кулака на другой.

И он сам теперь весь такой надутый, скучный, старый…

— Я пойду, надо постель стелить, — произнесла жена, протяжно и с удовольствием зевая.

Его ужин успел снова остыть, но теперь ему было все равно. Даниил Игоревич уставился в телевизор.

Под веселенькую музыку милиционер с недельной небритостью ударил казаха Мухтара кулаком в лицо, а практикант накинул ему на голову пакет. Целлофановый пакет раздулся и запотел, покрылся изнутри кровью. Милиционер с практикантом весело рассмеялись.

Даниил Игоревич выключил звук. Из соседней комнаты было слышно, как жена готовит постель. Сначала бряцали пружины — это она поднимала боковины дивана до щелчка и теперь опускала их в горизонтальное положение. Скрипели доски — приподняв сидение, она доставала постельное белье. Еще щелчок и глухой стук — ножки раздвинутого дивана упирались в пол. Все эти звуки повторялись в том же порядке каждый вечер. Уже столько лет. Вслед за шелестом простыни и одеяла по коридору семенили частые шажки. В прихожей отчаянно пищал выключаемый домофон, задвижка скрежетала. Шажки семенили обратно по коридору.

Заперла. Ему не выбраться.

Тапки падали на пол. Шлепали босые ноги. Ящик выезжал и задвигался обратно. Чавкал вечерний крем для рук, с омолаживающим действием… Каждый вечер. Так будет продолжаться до самой смерти. Даже на смертном одре, даже из гроба он будет слышать это чавканье! Тоскливый ужас комом встал в горле. Даниил Игоревич хлопнул ладонью по столу, но попал по тарелке…

Он собрал пюре с брюк и стряхнул его обратно на тарелку. «Была права, — подумал он, — все-таки уделался». Капля подливы медленно сползала по физиономии небритого милиционера, который с недоумением смотрел на Даниила Игоревича из телевизора. Опять зашлепали босые ноги.

— Что случилось? — спросила супруга.

— Тарелка… Шлепнулась…

— Говорила же. Уберешь тут все? У меня крем на руках.

— Я слышал.

Пожав плечами, жена вернулась в спальню. Даниил Игоревич подошел к раковине и стал вытирать мокрой тряпкой брюки и пиджак.

Ничего, завтра Света придет к нему на кафедру, в том же берете, и они будут говорить. Может быть, это будет их последняя встреча. А возможно… Хотя это дурная привычка, даже вредная — загадывать наперед… Чавкала бы она кремом? Наверное. Но это была бы она.

Даниил Игоревич швырнул тряпку в раковину. Надо успокоиться и будь, что будет. Однако воображение опережало намерения:

Света держит его под руку, а Даниил Игоревич выглядит помолодевшим. Они идут, не торопясь. И рядом с ними бегает любопытный мальчишка. Подбородок, носик и щечки будут мамины, но глаза достанутся от отца. Дорога, деревья, остановки, дома — вся улица утопает в белом свете, но в руке у Даниила Игоревича — его парижский зонтик.

 

Когда утром следующего дня Даниил Игоревич, немного волнуясь, поднялся на кафедру и повесил плащ, на спинке кресла он обнаружил свой синий зонт с белыми узорами. Коллега, лукаво улыбаясь, рассказал, что Даниила Игоревича искала прелестная, кажется, брюнетка. Но может быть, рыжая, и оставила зонтик. Хотя честно говоря, скорее рыжая, чем брюнетка.