Исход
Анатолий Медведев (29/05/2023)
Дж. де Кирико "Супруги"
1
***
Всего-то и покоя нам осталось,
всего-то и за пазухой тепла,
что бессловесная звериная любовь
мурлычет у окна по вечерам.
Не легче жить, когда погасишь свет,
все, потому что знаешь: в темноте
по-прежнему стоят на страже книги,
и тюлем занавешенный зрачок
все ловит контуры сомнительных вещей,
былых угодников, разжалованных в пыль.
Не легче жить, в мурлыканье тоски
стекая исподволь, как зеркала слюна
на раковину комнатных концертов,
когда поешь под действием вина.
А впрочем, завтра будет стыдно за слова,
и снова в сердце будут сквозняки,
все, потому что контуры-то мнимы,
как вещий сон, оторванный от вещи.
Ты наг и юн в пространстве простыни,
любовь соленая лизнет тебя вдоль бедер,
сметет тебя не сразу в пыль веков,
остаток света вырвав из-под век.
Не нервничай, несчастный человек.
На это место завтра ляжет третий:
не тот, который ты, не тот, что был,
да и не будет он за вас двоих в ответе.
И снова будет время на снегу,
и жизнь валяться будет на снегу,
и будет то, чего назвать я не смогу,
как прошлый год, затерянный в снегу.
***
Я в зеркало смотрю: двуногое без перьев,
и эти два неангельских крыла
приклеены к лопаткам кое-как,
как сам ты присобачен к этим окнам,
дверям и стенам. Ластишься к руке,
слезишь глаза, обнюхиваешь речь,
выпрашивая кость: хотя бы по субботам,
ведь я тебе оставлю два крыла,
когда меня обратно в кокон завернут
и всунут в деревянного червя...
Смотри, какой простор я поднял из бумаги,
чья гладь была безвидна и пуста.
Ну да, не для тебя, но все же, если хочешь,
войди, вот ключ, возьми, возьми,
лишь стоит только вынуть из зрачка
и трижды щелкнуть здесь, меж ребер, слева,
ведь я и сам тебе давно когда-то дал ребро...
Так вечера плывут за вечерами,
и полночи на пол ложатся пеплом.
Скользишь во сне по лезвию тревоги,
целуя губы серой тишины,
в ее бесцветных радужках читая,
что ты избрал ее не по себе.
Сквозь кучи залежавшейся любви
с трудом наутро продирая веки,
ушедший день отрежешь, сонной бритвой
скользнув по глупо вздувшейся щеке.
Умножив наскоро слои своих покровов,
неловко сплющишь ими два крыла.
Потом, быть может, выглянешь в окно:
там с фонарем прошаркал Диоген,
он говорит, что ищет человека...
***
День отступил. Ты тоже отступаешь
на полшага. Ты снова у порога.
Что дальше? Тень. Условный коридор.
Условная усталость по сравненью
с обычной истощенностью вещей,
поступков, жестов кажется заметной
и даже как бы ощутимой в теле.
На дне стакана копится налет
распитых вечеров и пробуждений,
слоятся дюны ежедневных ожиданий,
и ты, заснятый с неудобного угла,
исходишь в призрак чуть подкрашенной воды.
А все ж не стой, шагни, включи диодный день,
ты будто схватишь время за плечо:
не торопись, давай поговорим,
я ведь давно хотел тебя спросить...
Но вешалка качнется от толчка,
ладонь скользнет сквозь мнимый манекен —
так только просто потеряешь время.
В пустом углу на стуле умирает
с улыбкою неглаженая тень,
как старый офицер в глухом трактире,
нетронутом нашествием татар.
Сквозь рамы тянет ночью и надеждой
и ветер треплет занавес пролога,
ты дважды замираешь у дверей:
сначала взглядом, миг спустя — и телом,
но сам плывешь вовне условных стен,
и веют, веют годы из пустыни...
2
***
Экран ослеп. Пора припоминать
все ужасы наружного пространства.
Уже темно. Отпрянув от стола,
взлетела ночь к созвездиям диодов;
они мертвы, среди ее пустот
все чужеродное становится не к месту.
Лишь умозрительно растут, как сталактиты,
холодных друз фасеточные бельма,
и неподвижное молчание пустеет,
редея в пустотелой немоте.
А наверху, за гранью потолка,
всплывают бледные небесные тела,
предположительно, над самой головой.
Сквозь герметичный вакуум свободы
они сплетаются горячими лучами
и образуют новую систему
среди расколотых изношенных орбит.
Тебе бы так же вырваться на время
и на простор, внеся разброд и шаткость
в предельно сжатые ряды определений,
открыть окно и выпасть в теплый мрак.
Там, за стеной, когда-то был восток,
где в сколь угодно удаленной точке
расходятся ряды надежд и годы
и паника рассвета настигала
тебя, застрявшего в щелях клавиатуры,
с самим собой играющего в бисер.
И глядя в промежутки между букв,
в несветовые годы между строк,
ты так же, как сейчас, гасил экран.
Снаружи ожидаются осадки,
внутри в осадок выпадет случай,
и дал осадку распорядок суток.
Глаза глядят на черное стекло,
отыскивая вдоху промежуток,
а там в прямоугольной тьме зияешь ты.
***
Свой путь земной пройдя до половины,
метро на время склеится с платформой,
и ты поймешь: сэр Исаак неправ —
и перейдешь к другим координатам,
где числа не имеют бытия.
В кривом стекле пятипролетные миры
рождаются и гаснут, будто кто-то
переключает сцены на экране,
и масса ожидаемых развязок,
беременея смыслом, подступает
к взрывной черте пороговых значений.
У турникета ветер перемен
(читай: сквозняк), играючи ключами,
качнет каркас земного сериала,
полуувязший в крошеве Шекспира.
Вот Авраам, освободив рабов,
в поту, в пыли, промакивает лоб,
неся домой подмышкой страх и трепет.
А ты сквозишь наружу и вперед —
там, за углом, горит Джордано Бруно,
твоя душа легка, что этот дым,
пропитанный любовью всех вселенных.
На чертеже двойного сна весны
худая тень указывает полдень,
и черный дрозд над грудью Исаака
поставил мат в четырнадцать ходов.
А ты скользишь наружу и насквозь —
сочится влага в трещинах асфальта,
врастая в небо тонкими губами,
держа в ладони пойманное слово.
Летишь вперед к сверкающим мирам
в глазах, с тобой сошедшихся напротив,
достигла ясности разбитого стекла
загадка притяжения двух тел.
***
Закрыть глаза. Упрочить темноту.
Сойти на нет в слепую протяженность.
Зависнуть между сущностью и формой,
качнувшись, как тростник, на этом стуле,
и отразившись от опорной точки,
утратить почву страха и лететь,
ни вниз, ни вверх, лететь без уточнений.
Задернуть свет и выйти из себя:
здесь наконец-то мы с тобой не люди...
Сегодня мы с тобой опять в пролете
искали ключ в рассыпанных словах,
вдоль простоты заплеванных ступеней,
в бетонном эхе встрепенувшихся перил.
Вот-вот сойдешь на кафель из воды,
в мишурной смерти чуть шипящей пены,
и каждый атом порастет глазами,
и мы перерастем свой черный ящик, —
я буду твой единственный свидетель
во всеоружии расширенных зрачков.
Скользнем вдвоем в колодец апертуры,
на дне себя почувствуем, как ночь
расправит схему наших сопряжений
люмьеровской игрой на простыне.
И в объективе с берегов Дуная
Овидий разглядит метаморфозу:
мы истончаемся в летучие лучи,
как зеркала отображаются друг в друга.
Закрой глаза. На занавесках век
растут и тают пятнышки соцветий,
и жухлые слова, как лепестки,
слетают в ночь, освобождая тело.
Звенит в ушах стеклянная пчела...
лети, лети, стеклянная пчела...
ведь наконец-то мы с тобой не люди,
нас двое, но в единственном числе...
лети без цели, просто напролет,
сквозь паутину дымчатых предметов,
лети вовне моих определений,
ни вниз, ни вверх, лети без уточнений...
Мы так же, как и ты, влетаем в утро
в пыльце минут и паутинках света.
Мы выступаем за границу текста,
отчеркнутые ногтем на полях,
и кажется, слова, роясь над нами,
звенят в ушах, как пчелы тишины.
Есть только мы. Дальнейшее — молчанье.
Последние публикации:
Вечность, Борхес, математика –
(11/12/2023)
Последний день Нимрода –
(25/10/2023)
Межсезонья –
(07/09/2023)
Невольные стихи –
(19/04/2023)
В лабиринте (Апокриф) –
(09/02/2023)
Nostalgia dell’infinito –
(23/12/2022)
Три шага –
(21/11/2022)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
