Проза

 

 Какая-то дикая, странная потребность в не виденном, нехоженом ранее, нежелание заниматься тем, что уже имел, знал досконально – в итоге за неимением отхожего времени не делается ни то, что хотелось, ни то, чего не хотел, но очень бы надо; в общем, бедлам, раздрай –  мир потихоньку рушится, не ведая о неуёмных до слёз мышлизмах об его, мира, изменении-текучести-трескучести без, нафиг, дурацкого твоего вмешательства, – иль невмешательства – мол, никому твоё-моё тупо-неусыпное бдение-бзд…  под ночником не  треба, пшёл вон, будь ласков, пшёл! Ё-моё. Твоё.

Слова, похожие на капание воды в напалме нужниковых испарений – кому нужны? –  нужник и то натужно тужится, труженик, в желании разглядеть-расчухать суть вещей  и нужность-неуёмность  жизни, протекающей отнюдь не чистым потоком мимо, внутрь, вовнутрь – вода идёт без напряжения;  – в напряге мозг, он  пучится над нужниковой мутью запором…  А успокаивает знаете что? – половодье слов и устаканивает  нервную рябь эмоций, успокаивая муть, разравнивая гладь словесных оборотов-выбросов – оборотней – похожих на экслибрисы…   под музыку происходящего вокруг джаzzаа. Да.

Не собираюсь упражняться в непонятном словоблудии, в умении грязно выругаться и сострить,  помня –  я далеко не первый, и это, не таю,  греет: не́чего… ничего выдумывать не надо; нам  стоит только запастись терпением и запостить уже пройдённый или про́йденный, найдённый или на́йденный, увитый фактами – не путать с fuckами– замасленных лукавств, путь нашей небольшой истории:  ведь  Смысл теряет тот, кто, – заведомо  петляя, кривя душой  и якобы шутя и вымученно  напрягаясь от  чувства своей  недостойности  вообще что-либо говорить, – лгун, паяц  теряет смысл, бедолага, не мы, увы, не мы. Кто слышит.

Мы почему-то искусно-искренне прямолинейны и немы в искусственно-немощной правоте  молчания, зазубренной удивительными метаморфозами, пулей проносящимися мимо нас – кажется, мы-то и держим за кончик  тугую  немощность  навязанной кем-то Правды в виде заострённой фабулы мироздания – мол, мы это, мы… Увы, не мы…  увы. Так.

Кто  объяснит тогда вычурную непроходимость того, что сдуру чудилась  генетически по́нятой нами вечностью ситуаций (или ситуативной вечностью)? Общество? Чур меня, чур!..  Дисфабула – вот как  называется раздрай;  дис…  disappearance,dissipation– лучше эдак.  Объясню. Тэк-сс.

Казалось, я понял обыденность вечности  (жизнь всего лишь ситуация – она  извечна) –   в итоге, как всё другое, оказавшуюся осознанной неправильно; правда,  образ, точнее, контур  запоздалого  «неправильно» – тоже враньё, – теперь понятней?  Мммм.

Мы растворяемся в собственных непреодолимых находках, навязанных нам  извне; а вовне – господи  боже ж ты мой! – транквилизатор счастья в оболочке гомосексуальной энтропии, атрофированной преображениями отражённого, проникнутого нестерпимым горем революционного прошлого; ведь даже тот покой, упокой, в котором  находились недавние поколения живущих до нас,  – не  что иное, как революция наоборот, абортом выброшенная революцией предыдущей,  непонятным образом превратившей мир, в который мы потом случайно попали, в антигуманное эсхатологическое пристанище зверя, рождённого нами же, увы, нами… Кто ж против – нет?

Безмозглый, безумный  поток сознания…

Брошенный в лицо упрёк, и не раз. И каждый раз хотел спросить – а что в таком случае  вдумчивый ручеёк несознания? – то, что Вы считаете прискорбной реальностью, а – да?  Буковки, сложенные рядочком, а? – Покажите мне хоть одно событие, построенное с помощью вдумчивых Ваших непреодолений –  и может, башенки взорвались вопреки интеллекту – нет? – вчерашний протухший Смысл  перекочевал из буквенной преисподней в преисподнюю Дел; и перекованное, перекорёженное, преображённое напалмом непреложности-догм  сознание правоты  – увлечение Разумом (религия – Разум ли?..) – привело к увеличению неприятия прежних вчерашних замыслов, усилив  физическое тяготение непреодоления  именно к разрушению, коллапсу… Знаете, а в интернете спокойно…  несмотря на фотографические бури в стакане. В интернете можно заснуть, понежиться, даже пожениться, вспоминая и воочию представляя вещи и события, виденные и познанные некоторыми – побоюсь сказать «большинством» – с экрана компа, и то в зафотошопленном виде. Хотя я не прав. То-то. Сократ-то не слышит. Во-о-о-т.

Расскажу одну историю…

 

Жила простая девочка, рождённая простыми людьми из непростой страны, состарившейся вместе с людьми, её населяющими.  Состарившиеся старики, страна и её народ,  не знали, как дальше  быть – ведь то знает Бог, но Бога они выгнали ещё при рождении…  самой страны.  Когда стали вдруг появлялись маленькие случайные дети, девочки, мальчики, уже н е б ы л о с м ы с л а – no point! – задумываться о происходящем, потому что происходящего вовсе не происходило по определению, ведь в солнечной Бразилии нет зим, а тут они угрюмо бушуют-рвут. Нет взаимосвязи.

Девочка росла долго:  расти мало тоже н е б ы л о с м ы с л а – no point! – приближая конец. И потом, став большой,  всю жизнь вспоминала детство, как нечто наиболее удавшееся. Девочка родила,  и не однажды, вышла замуж – мож, наоборот? – нет, именно так: тогда зачем выходить. Замуж?

Она бы, мож, и не родила, да кому будет нужна в старости? Не государству же.

Девочка была счастлива, пока юна, и глубоко несчастна, когда стала взрослой, пока не умерла. И вот тут наступает самое главное.

Прежде не задумываясь о Нём, бывало, в сердцах  по-родительски приговаривая «Господи боже ж ты мой!» да «Господи спаси», вдруг запросто с Ним встретилась на полпути… куда-то; она не знала куда, ведь в жизни этого никто не знал, и Бродский не знал и… Ельцин.  Разве  только Пушкин мог знать, да и то не доказано… Как знать.

– Здравствуй, Марина. – Её звали Марина, кстати.

– Здравствуйте, ой, – ойкнула: – Боже ж ты мой… – по привычке вспомнив  материну присказку.

– Ты  дома.

– Да? – Марина оглянулась, но особо ничего не увидела.

Темно вокруг.

– Ааа…  где дети? –  встрепенулась вдруг.

– Не волнуйся. Они вырастут и сами придут к тебе. Не волнуйся.

Марина успокоилась. Но  в душе тревога осталось.

– Куда мне? – спросила она.

– Туда, – показал Он направление, хотя и там ни хрена не видно, лишь мерцающая  незатейливая полоска.

– А Вы вправду есть?

– Естественно, – ответил Он как-то по-домашнему и взял её за руку, – тепло?

– Да, – она улыбнулась и пошла за Ним, на всякий случай обернувшись в пустоту.  …С детства послушна.

– Дальше  сама – не заблудишься, – легонько подтолкнул Он Марину и отпустил руку, – иди, дорогая, иди.

– Спасибо.

– Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что не задавала глупых вопросов.

– Но ведь мне не стало бы легче, правда?

– Ты права.

– Ну, я пошла.

– Счастливо, храни Господь, хм...

Долго не решалась посмотреть назад, боясь нарушить внутренний покой, – шла и шла, – а когда решилась, Его, конечно, след простыл –  у Него мало дел, что ли? – строго сказала сама себе.

Впереди, чувствовалось, долгая дорога, но идти  казалось легко, невесомо и без устали  – она просто взяла и повернула влево! И, хотя темно, – ведь освещён был другой путь, –  двинула-поплыла в неизвестном направлении, сама не зная почему.

Через час впереди появился яркий свет, который всё время подспудно ждала. Открыла глаза и увидела удивлённые лица врачей, медсестёр и ещё кого-то.

– Она дышит! – кричали вокруг.

Чуть наклонила голову – за стеклом реанимации стояли её дети, стояли и плакали.

 

…Знаете, Марина прожила большую жизнь, не совершив  революционных  и необычных поступков, всегда  замкнута и послушна, неприхотлива и приветлива, эта девочка, женщина. Единожды приняв решение, не связанное ни с какими её мыслями и помыслами, не соответствующее воспитанию, попросту решив  поверить не кому-то, а…  углублённому, внутреннему ребёнку. Тому.

Она не выиграла, не проиграла – …думается, Там вовсе не хуже… – как могут выиграть взорванные в башнях люди,  даже если  взрыв тот повернул мир к новой Сути?   Лишь воплотила вековую мечту о Неизбывном:  неверие не есть путь в никуда, путь в никуда не есть неверие. Спасая мир, не думай о себе; спасая себя, не думай о мире. Спасённый – воплощение Его.