Проза

Как же причудливы и таинственны воспоминания! В нашей хрупкой памяти они гораздо красочнее и величественнее или мрачнее и суровее, чем были на самом деле. И как же мы любим возвращаться к ним снова и снова, окунаясь в их сладкие волны!

Я все больше поддаюсь их чарам и многое время провожу словно в забытьи, вспоминая ушедшие и бессмысленные дни. Но в моем разуме они приобретают смысл, и вот мы снова кружимся в пестром хороводе прошедших моментов и событий.  Так может пройти несколько часов или даже дней, когда я плаваю в их безбрежных водах.

Помню расположившиеся по двум краям оврага непохожие друг на друга домики села, в котором пропало быстрое детство. Помню протоптанные в овраге тропинки, по которым бродили жители к соседям, жившим на другой стороне; свисающие ветви ив, возросших по берегам пруда; покоящиеся на его дне верши, с истерически бьющейся в них рыбой; и спокойные поля, окружившие село. Помню жителей: все жутко исключительные и непохожие, прямо как их избы, со своими верными, искренними взглядами и буйными или, наоборот, спокойными нравами. Помню, как они работали, веселились, дрались и любили друг друга, проживая отведенное время с легкой беспечностью и простодушием. Такие уникальные и неповторимые.

- Может все беды от того, какие мы разные? - как-то говорил мне сосед Юрий Алексеевич, отвечая на мои упреки, что он болеет не за ту футбольную команду. - Думаем слишком разно и выглядим тоже. Да услышал я тебя, не захлебнись тут от гнева, - и он протяжно захохотал, прерывая мои пылкие речи. - Вот представь, если бы были все одинаковые! Ни ссор, ни борьбы. Было бы скучно, зато не так глупо. Ой, да иди ты уже, а то по уху получишь!

Стройный и широкоплечий, но уже с заметными признаками старения, он целыми днями трудился на участке, не в состоянии себе представить другого существования. Помню, как я часто забегал к нему и к его неприхотливой жене и подолгу выслушивал выдуманные и замечательные истории, запивая их обжигающим чаем.

Помню, как бабка каждое лето топила котят, оголив свои не по-женски сильные руки. Возле ног она ставила наполненное ведро и по очереди выхватывала из корзины пищащие комочки, резко опуская руку в прохладную воду. Кошка обеспокоено кружила возле, обнюхивая то корзину, то ведро, то бабкины ноги, явно не осознавая всего творимого ужаса. Когда писк прекращался, бабка нерасторопно, переваливаясь с боку на бок, уходила к оврагу, опорожняя ведро. 

Она и кошка повторяли это из года в год, словно выполняли только им известный обряд. Кошка рожала, соблюдая зовущий голос природы, а старуха отыскивала потомство и клала их всех в корзину. Кошка даже умудрялась заставлять новорожденных молчать, чтобы те не пищали, тем самым выдавая себя, но бабка все равно непременно и упрямо находила выводок. Безмерная глупость, граничащая с небывалым безумием, виделась мне во всем этом занятии. Бесконечная борьба, протянувшаяся между двумя этими существами, ведущая от конца снова к началу. Никто из них и не думал останавливаться, в борьбе заключая весь смысл.

Так бы, наверное, продолжалось еще долго, но, наконец, змея отпустила надоевший хвост, и в какой-то день на нашем участке начал появляться уже подросший котенок, видимо сохраненный судьбой от бабкиного чутья.

Впервые увидев его, я хотел было погладить его золотисто-рыжую с частыми белыми пятнами шерсть, но бабка резко одернула мою руку. Котенок, немного испугавшись быстрых движений, отпрянул назад, навострив голый, словно бы крысиный, хвост. Из-за хвоста и назвали - Кыса.

Иногда посередине лета к нам приезжал Олежка, - двоюродный брат, года на четыре младше меня, - привозя с собой докучливую наивность и резвое счастье. Приезжал он всегда с матерью Галиной Ивановной, не по летам уставшей женщиной, но чудом сохранившей возможность к мимолетной радости. Дом до этого тихий и мирный сразу наполнялся нескончаемым вопросами Олежки и гулкими шагами его грузной матери. Бабка начинала больше хлопотать по дому, то расторопно готовя еду, то убирая комнаты и приводя в порядок сад.

- Зачем хлеб выбрасываешь? - донимал вопросами Олежка пока я прикармливал рыбу.

- Отстань, не мешай, - отмахивался я, все же с удовольствием ощущая свое взрослое превосходство.

Мы долго гуляли с ним, проводя все время в саду или бегая по чужим участкам. Время от времени появлялся Кыса и жадно наблюдал за нами, держась на расстоянии, пока я не кидал ему припасенный кусочек мяса с кухни или что смогу выцепить. Кот жадно съедал любую подачку, постепенно привязываясь и с каждым разом приближаясь все ближе. Как-то раз он даже позволил прикоснуться к нему после чего я весь день ходил довольный и радостный.

Лето разливалось теплыми красками и заполняло приятными ароматами безмерные просторы, шелестящие свежей травой. Припекало солнце, и жители бегали от тени к тени, прикрывая непокрытые головы: такие разные и чудные. Где-то раздавался стук опускающегося молотка, где-то завывала бензокосилка, а кто-то включал громче радио, отчего на округу выплескивались задорные песни поп-эстрады.

Порой жена Юрия Алексеевича вечером прибегала к нам, пытаясь скрыть отеки и малозаметные синяки. Она подолгу плакала Галине Ивановне и бабке и просила побыть какое-то время у нас, боязливо посматривая в сторону дома. Бабка поила её чаем, а Галина Ивановна жалобно посматривала на беглянку, молча сочувствуя чужому и не такому понятному горю.

Всегда на следующее утро приходил Юрий Алексеевич, понуро и виновато посматривая по сторонам. Он неуверенно пошатывался и оставался стоять за забором, пока жена сама не выходила к нему, и затем они вместе шли обратно.

- А зачем она приходила? - спрашивал Олежка, с интересом наблюдая за двумя удаляющимися фигурами.

- Не мешай, отстань, - говорил я, сам не понимая - зачем.

Кыса немного подрос. Он все чаще стал появляться рядом с домом, иногда оставляя мертвых мышей около порога, отчего бабка вскидывала руки и громко ругалась.  У него так и не отросла шерсть на хвосте и мне начало казаться, что так и должно быть.

- Вы его не трогайте, слышите? Он наверняка больной. Будет лишай, подстрижем обоих наголо! - говорила Галина Ивановна Олежке и мне.

- Что такое лишай? - тут же выпалил Олежка.

Галина Ивановна только отмахнулась и снова принялась за книгу, со вздохом переворачивая страницы.

Я все же иногда подкармливал приходившего и уже начавшего резво мяукать котенка, тайком отрезая маленькие кусочки лежавшей в холодильнике колбасы. Кыса давал себя гладить, подставляя то подтянутое пузо, то крохотную головку, и мне это жутко нравилось. Ощущая его доверие, я весь трепетал от сладкого волнения и хотелось восторженно заплакать. Временами я просил Юрия Алексеевича покупать немного корма в магазине неподалеку, на что тот всегда радушно соглашался. Он приносил мне дешевые пакетики, которые я тщательно прятал в каком-нибудь сыром месте, боясь, что бабка обнаружит и разразится скандал.

- Все приходит, никак не исчезнет! - возмущалась Галина Ивановна всякий раз, когда видела Кысу, валявшегося в грядках. - Ты, надеюсь, не подходишь к нему?

- Нет-нет, - бегло отвечал Олежка, отчего-то виновато поглядывая на мать.

Бабка запускала землей в кота, и тот проворно скрывался в зарослях неподалеку.

- Заразит детей, и тогда уже будет поздно, - куда-то в пустоту говорила Галина Ивановна, поглядывая нежным взглядом на сына. - Надо непременно что-то с этим делать.

Бабка соглашалась и все кивала своей ссохшейся головкой.

В одно свежее и прохладное утро к нам пришел Юрий Алексеевич и остановился возле забора, понуро оглядывая участок. Его лицо показалось мне впалым и слишком осунувшимся, что сильно изумило меня, но я страшился подойти ближе и спросить, что же случилось, а так и сидел возле окна, разглядывая соседа. Что-то страшное и отталкивающее отражалось во всей его фигуре, и возникшая сначала радость при виде друга сразу сменилась во мне озабоченностью и волнением.

Долго он стоял возле нашего забора у раскрытой калитки, будто бы страшась переступить невидимую линию, пока не вышла бабка, отряхивая морщинистые руки от налипшей муки. Он как-то зло смотрела на Юрия Алексеевича, что еще больше взволновало меня, и я прижался к остывшему за ночь стеклу.

- …у вас? - донеслись до меня слова Юрия Алексеевича.

- Нет, - почему-то громко, чуть ли не криком, произнесла бабка, вставая вплотную к соседу.

Он, постояв мгновение, словно осознавая услышанное, качнулся и медленно пошел обратно, а за ним увязался Кыса, задорно кидаясь под ноги и заигрывая с болтающимися шнурками.

Удручающее чувство от произошедшего довольно скоро испарилось под знойным палящим солнцем будущих дней. Кыса стал еще крупнее и долгое время проводил на участке, отлеживаясь в грядках или в тени засыхающих яблонь. Теперь и Олежка не мог устоять перед могучим желанием прикоснуться к животному, но Галина Ивановна то и дело давала сыну затрещину. Бабка, наконец, перестала кидаться в кота земляными комьями и, как мне показалось, сделалась более благосклонна к нему, порою вовсе не обращая внимания. Как-то она даже бросила коту оставшиеся внутренности выпотрошенной рыбы, что безумно обрадовало меня, потому как я решил, что настал конец извечной бессмысленной борьбы.

Когда Галина Ивановна вновь, будто бы бездумно, листала очередную книгу и немного отвлеклась от сына, Олежка подкрался к Кысе и своей детской неловкой ладонью пару раз провел по крохотной голове уснувшего кота. После чего радостный отбежал в сторону, победоносно посматривая на меня и улыбаясь от разжигающего счастья. В тот момент мне тоже стало весело, и мы оба захохотали, жмурясь от слепящих лучей солнца.

Олежка впоследствии не выдержал и, переполненный теплыми наивными чувствами, будучи не в силах их сдерживать, похвастался матери, что приласкал Кысу.

- Я же говорила тебе! - восклицала Галина Ивановна, почему-то резко встав со стула, что Олежка испугался и отпрянул в сторону. - Я же говорила тебе! - еще раз громко простонала она, слегка притопнув ногой.

- Но…, - попытался оправдаться Олежка, не находя столь нужных слов. Его лицо охладело и он, потупившись, шумно втягивал ноздрями горячий дневной воздух.

- Я ведь говорила? Говорила. Подхватишь ведь что-нибудь, типун мне на язык!

С превеликим удивлением я заметил, что бабка тоже начала подкармливать Кысу. Отваривая суп, она теперь не выкидывала куриную кожу или потроха, а с легкой небрежностью кидала их в траву перед домом, где проворно их проглатывал появляющийся кот. Все же он побаивался бабки, поэтому, слизывая брошенные остатки, искоса поглядывал на нее, навострив свой голый хвост.

Я проникся, как проникся бы любой ребенок, к этому созданию. Не отравленная временем детская любовь, чистая в своей искренности и всепоглощающая, каждый раз, как я видел его, просыпалась во мне, и нестерпимо хотелось притянуть к себе животное, ласками давая понять, что ему нечего опасаться. Рядом с ним я даже вел себя тише и спокойнее, что несвойственно детям, пытаясь не испугать его и убедить в своей доброжелательности. И он к моей превеликой радости в этом все более убеждался.

Мне невыносимо хотелось взять кота с собой в город, но бабке пока не говорил, опасаясь бесповоротного отказа, все же утешая себя надеждой, что и она со временем свыкнется с его присутствием. Поэтому не спрашивал, ожидая окончания лета.

Юрий Алексеевич со своей женой пришел к нам как-то вечером, принеся с собой множество сладостей и закусок. Рассевшись за столом, они с бабкой и Галиной Ивановной весело о чем-то говорили, явно позабыв старые обиды и трудности. Жена Юрия Алексеевича, неаккуратно накладывая торт, обронила кусок на штаны мужа, отчего тот звонко рассмеялся знакомым баритоном. В тот вечер в доме царила безмятежность и слепое счастье, так редко навещающие людей. Я посмеивался вместе со всеми, не особо понимая обсуждаемого, но мне все равно было почему-то радостно и сладко, что совсем не хотелось идти спать, когда бабка для приличия перед соседями настаивала.

Как-то раз в другой день Галина Ивановна увидела, как я тайком поглаживаю Кысу, и громко на весь двор закричала:

- Да что же ты его трогаешь? Прекрати, а ну!

И она нервно затопала ногами, но Кыса как лежал, так и остался лежать, даже носом не двинув в её сторону.

- Пшел отсюда! - закричала она пуще прежнего коту, а потом обратилась снова ком мне, - Ну, говорили же тебе! Нельзя ведь его трогать.

Она укоризненно посмотрела на рядом стоящую бабку.

- Ведь говорили, - сказа она ей, словно бы жалуясь на неисполнение указаний.

Бабка как-то странно посмотрела на меня и ушла в дом, вернувшись после с полиэтиленовым пакетом. Что-то тревожное укололо меня, и я оробел, не отводя глаз от бабки, которая уже направлялась к коту. В тот момент у меня мелькнула мысль, что именно сейчас нужно обратиться с просьбой, поэтому я неразборчиво от волнения спросил:

- А можно Кысу взять с собой в город?

Но бабка прошла мимо меня, будто бы даже не услышав сказанное.

- В какой город, ты что же? - запричитала Галина Ивановна. - Кот же больной!

Бабка подошла к лежавшей Кысе и опустила на него руку, которую он, предполагая, что с ним играют, с озорством обхватил своими лапками, пытаясь укусить большой палец. Предчувствуя недоброе, я снова выпалил, ощущая, как внутри разгорается неуемная дрожь:

- Можно ведь с собой его взять, бабушка?

Но она снова не ответила, а молча схватила кота и резким движением засунула в пакет, молниеносно завязав крепкий узел.

Помню, как было невыносимо жарко в тот день. Птицы сумбурно перелетали по веткам в густой листве деревьев, игриво напевая звонкие песни. Галдели насекомые, спрятавшись в возросшем поблизости бурьяне. Помню, как я с ужасом смотрел на бабку, которая удаляется и выходит за калитку, по тропинке направляясь к берегу пруда, и как дергается пакет в её крепких руках.

И вот я на непослушных ногах побежал за ней, пытаясь рукой смахнуть возникшие в глазах слезы. Хотелось кричать, завопить что есть мочи, чтобы сбежались все эти разные люди и остановили вновь запустившееся противостояние. То, которое, как я думал, навсегда угасло.

- Вы куда? Можно с вами? - закричал мне вдогонку высунувшийся из окна Олежка, но я ему не ответил.

Догнав бабку, я впился своей ручонкой в её болтающуюся юбку.

- Бабуля, что ты делаешь? Скажи, пожалуйста, что ты делаешь? - запричитал я, сглатывая катящиеся слезы.

- Цыц! - прогремела старуха, отталкивая меня и вновь устремляясь к пруду.

- Бабуля, не делай этого, не ходи туда! - кричал я, пытаясь выхватить пакет из её рук.

Она, на секунду остановившись, дала мне хлесткую затрещину, отчего я зарыдал еще сильнее, хватаясь за ушибленный затылок. В глазах померкло от нанесенной обиды и страха. Гадко затошнило, и я остался стоять, словно вкопанный в землю.

Зайдя на мостик, бабка проделала крохотную дырочку в дергающемся пакете и с размаху бросила его подальше от берега. Несколько раз перевернувшись в воздухе, он рухнул в воду, моментально в ней скрывшись, оставив лишь расходящиеся круги, отгоняющие от места падения заполонившую пруд ряску. Через минуту ряска вновь сомкнулась, и наступило прежнее спокойствие, будто бы ничего и не произошло.

Заметив мои мокрые щеки и заплаканные глаза, Галина Ивановна сочувственно прижала меня к своей груди, ласково поглаживая по голове и что-то тихо нашептывая. Ничего не видевший и распираемый любопытством Олежка ходил рядом и все пытался спросить, но никто ему не отвечал.

- Мама, все же надо было сделать это раньше, - отпустив меня, сказала Галина Ивановна бабке, которая все также непринужденно намывала посуду. - Надо было это сделать пока дети не привязались. А так… Ох.

Уезжая, я знал, что непременно вернусь на следующий год, хотя мне этого на тот момент совсем не хотелось. А когда приеду, то обнаружу, что ничего толком не поменялось. Такие же разные избы с такими же разными людьми. И Юрий Алексеевич по-прежнему широкоплечий, вечно трудящийся на участке. И жена его, периодически ночующая у нас. И такой же шебутной Олежка с грузной и временами апатичной матерью. И кошка, вылизывающая очередной выводок на чердаке. И бабка, засучивающая рукава.