Проза

 

 

 

Ночь

– Пап! Пойдем?

Генка первым бежит к двери, выскакивает на тёмное крыльцо. Тёплая ночь стрекочет и поёт. Её густая темень, живая, вязкая и таинственная наполняет Генку радостью.

И вот он смотрит в небо на толстые цветные звезды. Некоторые звезды висят неподвижно, другие летают не останавливаясь.

– Пап! А почему светлячки похожи на спутников, а летают криво?

– Потому что светляки летят куда захотят, а спутники – куда их направляют люди.

– Потому что светлячки живые, а спутники железные?

– Во-первых, спутники не железные, а сделаны из специальных сплавов, в которых может быть и железо. Во-вторых, спутники имеют свою программу, они летают в безвоздушном пространстве. Они запущены с целью…

– Безвоздушном – это значит у них нет души?

– Безвоздушном – это значит, что там, где они летают, нет воздуха.

– Как же так: нет воздуха и нет души, а они зачем-то летают. Они за целью летают? Они должны в неё стрелять?

– Не обязательно стрелять. Они могут следить за ней, изучать.

– Значит, светлячки глупые и ничего не изучают?

– Они живые. Они летят на запах. Они как бы всё понимают через запах. Как будто в них заложена такая программа …

– Они видят носом?

– Носом?.. Да, примерно так.

– А программу кто в них заложил – человек или Бог?

– Видимо, Бог.

– Значит, человек – Бог для спутников?

– Считай, что так. Смотри, звезда упала…

– Её сбил спутник?

– Нет, когда говорят «звезда упала» – это образно так выражаются. На самом деле это камень на землю упал.

– А в камень кто программу заложил – человек или Бог.

– Трудно сказать…

– Значит, у камня была цель? Он попал в кого-нибудь?

– Он сгорел в атмосфере.

– Откуда ты знаешь? Может, он не сгорел, а попал в кого-то? У него же программа есть и цель намеченная.

– Успокойся. Ни в кого он не попал. И вообще зафилософствовались мы. Да и руки у меня скоро отвалятся…

Отец ставит Генку на крыльцо.

Ночь провожает их стрекотом, жужжанием и мерцающим светом.

Бог, улыбаясь, смотрит на них.

 

 

Луна

Когда всходит Луна, Генка просыпается. Он смотрит на неё долго. Но долго смотреть на Луну опасно. Начинает казаться, что она катится и даже шевелится. И у неё есть лицо.

Генка помнит, как в детстве брат катал его зимой на санках, и Генка тоже стал смотреть на Луну долго. А из неё вдруг выпрыгнул Джек, который недавно умер.

Генке стало страшно. Генка заплакал и вскочил, побежал, сам не зная куда. Брат догнал его, обнял и долго-долго успокаивал, говорил, что ему это показалось, что Джек уже не вернётся и не будет его больше пугать. Генка долго не верил брату, но потом понял, что Джек не вернётся. И Джек не вернулся.

Генка знает, что в небе главные – Луна и Солнце. Но на дневное Солнце долго смотреть не получается – больно глазам, а на Луну все смотрят подолгу. Так же, как на вечернее и утреннее солнце. Так же подолгу люди смотрят на свечку, а ещё на огонь в печи и на костёр.

Глаза людей становятся круглыми и неподвижными, словно у рыб и птиц. Но птицы умеют моргать, а рыбы не умеют.

На звёзды люди смотрят по-другому. Они водят глазами туда-сюда и всё время ищут спутников и находят их, ведь спутников вокруг Земли вертится много.

Раньше Генка думал, что люди смотрят просто так, но просто так смотреть не получается. Все смотрят и о чём-то думают – или вспоминают, или представляют себя кем-то или чем-то: или птицей, или спутником, или звездой. А если вечером тепло и ты в одних трусах, то может показаться, что ты тёплая рыба. Но Генка вспоминает тёплую рыбу, которую потрогал в тёплой луже, и ему опять становится неприятно. Он не хочет быть тёплой рыбой. Лучше он будет просто Генкой в трусах в тёплой темноте немного просвечиваемой Луной.

Ещё Генке понравилось ночью подходить к лесу.

В лес заходить страшно. А постоять на его краю жутко и интересно. Иногда оттуда кто-то страшно смеётся. Иногда доносятся редкие пронзительно тонкие, похожие на уколы, звуки.

Генка насмотрелся на Луну, навспоминался. Он ложится на подушку. Засыпает.

А потом вдруг ему становится опять страшно. Очень страшно. Но это только на мгновение. Совсем на чуть-чуть.

Теперь он спит до утра.

 

Выпукла и Носок

Генка учится так себе. И не потому, что тупой или ленивый. Совсем нет.

Наоборот, когда приходит из школы, он сразу садится за уроки, хоть мама предлагает сначала пообедать. Сделает, потом ест. Потом идёт гулять.

Генка дружит с Женькой.

И всё ведь началось с того, что Ольга Николаевна, их классная, а ещё и математичка и Ольгушка по совместительству, и Выпукла к тому же ещё, увидела их вместе, запомнила это, а утром, в классе, сразу начала разборки. Дело в том, что Женька второгодник.

Сначала Ольгушка вызвала к доске Женьку, а тот, как и положено второгоднику отвечал с ухмылочкой. Отвечал он примерно на тройку, но за ухмылочку заработал пару. И тут ехидная Выпукла, она же Ольга Николаевна, математичка и классная по совместительству, тоже с ухмылочкой, обратила свой взор на Генку.

– А теперь послушаем твоего приятеля, – и притворно улыбаясь, сделав плавный жест руками, красивый такой жест, женственный, как будто, но вредный и Генке неприятный, пригласила проследовать к доске жертву педагогической будней.

Генка растерялся. Не ожидал он такого внимания к себе. Ведь обычно Генка выходил, отвечал и получал свою четвёрку. А к защите он не был готов. Потому что, если тебя шпыняют или подкалывают надо быть готовым к такому повороту. Вся эта готовность появляется потом, с опытом, а пока Генка был просто Генкой, учеником 5-а класса. А Ольга Николаевна была догадлива: готов он к уроку хуже обычного.

Короче говоря, закончилась у Генки карьера хорошиста. Стал он, с лёгкой руки Выпуклы-Ольгушки, тройко-четвёрочником. А на первый раз она хлестанула его профилактической двойкой.

Ольга Николаевна уже потом объясняла матери Генки, что она такими повышенными требованиями сделать из него человека хочет, хочет дать понять, что дружить с второгодниками вредно. Хотя она и понимает, что дружить с второгодником в чём-то интереснее, ведь у Женьки жизненный опыт больше Генкиного на целый год, вернее на год и семь месяцев, ведь этот Аникин Женька отсидел во второгодниках уже дважды.

Скучно стало Генке учиться. Особенно скучно от забот Ольги Николаевны. Но вот, всё же наступило лето, и всех благополучно перевели в шестой класс.

Летом друзья, конечно, пропадали на речке. На речке, на Тосенке, песочек белый, мелкий, а вода тёмная-тёмная. Берега реки крутые, похожие на слоёный пирог, а местами выходят слои зелёной глины, вязкой-вязкой. И родники бьют. А вода в них с привкусом железа. Генке такой привкус нравится.

Как-то на их место купальное пришли две девочки. Пришли раньше друзей. Заняли их песок. Пришлось раздеваться у кустов, подальше от воды. А когда девчонки купались, Женька взял один девчоночий носок, насыпал в него песка, завязал узлом и со смехом закинул в кусты…

– Отдайте носок!

– Какой носок?

– Белый носок.

– Ничего не знаем. Не видели никаких носков.

Женька отвечал нахально, и это удивило Генку, ведь Женька врал. Так попрепиравшись, мальчишки пошли купаться, а когда вернулись, не обнаружили своих вещей. Вернее, не было Генкиных штанов и рубашки. Не было и девчонок. Они были уже на том, крутом берегу и торопливо перебирая ногами, кричали: «Вернёте носок, вернем одежду!»

Генка ринулся в кусты искать носок, а потом сообразил, что это какие-то незнакомые девчонки, поэтому искать этот дурацкий носок нет никакого смысла. Да и разве найдёшь его в этой густой поросли, затянутой прошлогодней травой и всяким мусором, принесённым рекой во время разлива!

Женьке было смешно. А тут ещё приехал на велосипеде сосед-девятиклассник Минтюков и, узнав, что случилось, стал гоготать над Генкой, как умеют гоготать только старшеклассники. И самое обидное, что Женька радостно подхватил этот гогот.

Потом они, эти, гогочущие, пошли купаться.

Генка сидел на берегу, обняв коленки. Он вспомнил девчонок. Одна девчонка была красивая.

Посидев ещё немного, Генка пошёл в кусты и зачем-то стал искать носок. Сначала он нашёл какой-то листок, стал разбирать, что там написано. Слова были так размыты, что можно было разобрать только одно: «Смысла». Он стал думать, что это за слово такое, что это такая за женщина, с таким интересным именем. Потом он догадался, что это, наверно, не имя, а слово из предложения. И, возможно, это совсем короткое и грустное предложение: Смысла нет.

Потом он наткнулся на детский пластмассовый пистолет, но не заинтересовался им, потому что подумал, что эти «Смысла нет» как будто сказаны про него, и нет никакого смысла искать этот глупый носок.

Генка ещё немного потоптался, разглядывая заросли. Потом, развернувшись, ещё раз оглянулся и увидел его. Носок висел на сломанном сучке, наполовину пронзённый этим сучком. Генке стало жалко его, потому что ему показалось, что носок был без головы. Потому что резинка носка свисала, как горло, а сам носок, с наполовину высыпавшимся песком, напоминал обмякшее тело дохлой курицы. Таких куриц приносила мама из магазина и клала на кухонный стол, и голова на длинной шее с закрытыми глазами свисала со стола…

Генка снял носок, вывернул его, развязал и встряхнул. Носок был ещё чистый.

Он оглянулся. На берегу никого не было. Только чибис в стороне тянул своё печальное «пиу». Генка заторопился. Он перебрался по мелководью на тот берег и, надеясь перехватить, догнать Женьку с Минтюковым, побежал наискосок, через кочковатое поле, зная, что они поедут на велосипеде по гладкой, более длинной тропинке. Обидно стало Генке, ведь обычно Минтюков возил их с купанья обоих.

Наконец, Генка добежал до поворота дороги. Она была асфальтовой, с выбоиной, и обычно машины и велосипедисты здесь тормозили. Беглецов не было.

Подождав минут десять, Генка понял, что придётся идти одному.

В это время вдали появился грузовичок. Когда он поравнялся с Генкой и затормозил, неизвестно какая сила потянула, и он побежал, подпрыгнул и, ухватившись за борт, повис, потом нащупал ногами какую-то опору.

Они ехали! Он и грузовик мчались! Ветер гудел в ушах!

Здорово мчаться! Теперь Генка вспоминал, где находится небольшая канавка поперек дороги. Там недавно проложили кабель и забыли восстановить асфальт, поэтому там все, и грузовики, и велосипедисты опять тормозили.

Только бы не пропустить, потому что соскочить потом будет трудно! Дальше дорога идёт под горку и гладкая. Он может проехать мимо поворота к дому.

Вот замелькали сосны перед канавкой. Но почему он не тормозит!? Вот, кажется, тормозит… Пора.

Генка отпускает руки, пытается бежать, но какая-то сила толкает его на дорогу и несколько метров тянет по асфальту на животе. Всё остановилось.

Генка вскакивает, оглядывается. Велосипедистов нет. Какая-то тётенька идёт вдали. Жарко.

Он смотрит на свой живот и грудь. На них кровь и полосы. Руки тоже поцарапаны, но меньше. Щиплет. Грязная рана на бедре. Он долго разглядывает правую руку. На руке носок. Он уже грязноватый, но целый. Всё остальное тоже.

Идёт домой Генка. Всё думает, что он скажет маме. Щиплет. Надо чем-то помазать. Он вспомнил, что если свернуть пораньше, на другую улицу, там, рядом с домом подруги мамы, есть пруд. Свернул. Смыл грязь. Промыл рану. Щипать стало сильней. Если дуть, то щиплет ещё сильней. Высохло, наконец. Но всё равно щиплет… Потом он зачем-то прополоскал носок.

Дома Генка спрятал носок на чердаке. Но сначала прицепил его на гвоздик, торчавший из крыши, чтобы высох.

Потом он ещё несколько раз доставал его, разглядывал и даже понюхал один раз. А потом забыл.

Стал Генка спортом заниматься усиленно. Стал ездить в спортшколу. Времени стало меньше.

А с Женькой они раздружились после этого лета.

Становясь старше, Генка иногда разглядывает беловатый след на правом бедре, вспоминает своё приключение и глупого Женьку, и коварного Минтюкова. И носок. И Выпуклу Ольгу Николаевну. И двух девочек, бегущих высоким берегом реки.

 

Генкины паруса

Генка внезапно полюбил теплицу. Сначала она была полиэтиленовая. Днём в ней было жарко, поэтому в солнечные дни обязательно открывали двери.

Теплица была длинная и напоминала корабль. Генка понял это, когда услышал, как она хлопает. Ветер надувал её, а потом она будто резко выдыхала, и полиэтилен громко хлопал, иногда часто, иногда с большими паузами. Это было здорово, и ему сразу стало ясно, что так же хлопают паруса.

Генка стал часами просиживать в теплице. Он слушал и слушал её и представлял себе огромные волны и видел, как ветер смахивает пену с макушек волн, как кричат буревестники, хотя на самом деле вокруг пели скворцы, каркали вороны, кричали стрижи. Но Генка чувствовал, что крик стрижей очень напоминает крики чаек, ведь стрижи такие неистовые и быстрые и любят высоту, как чайки любят небо.

Заметив новое увлечение внука, бабушка ничего не сказала, вернее, она не пошутила, как часто делает, а просто сказала, что раз так ему полюбилась теплица, то хорошо бы он её заодно и пропалывал.

Генка молча принял предложение и, взяв скамеечку, на которой обычно просиживала бабушка, пропалывая грядки, и, не спеша, вслушиваясь в любимые шорохи и хлопки стал выдёргивать травинки и бросать их в старое пластмассовое ведро.

Иногда теплица умолкала. Это означало, что наступал штиль, и теплица-корабль останавливалась. Тогда Генка занимался другими делами, уходил с друзьями на речку или, если начинался дождь, читал книги.

Так прошло лето. Генка уехал в город, но запомнил всё: и хлопанье полиэтиленовых парусов, и запахи помидорной ботвы и выдернутой травы, и пение и крики птиц, и деликатность бабушки. Дома он часто задумывался, вспоминая эти картины. Ему стала вспоминаться теплица в дождь, когда он зашёл в неё за забытой футболкой. Теплица шуршала и разговаривала, и плакала крупными каплями, просочившимися сквозь стыки листов полиэтилена.

Он так соскучился, что очень обрадовался, когда теплица ему приснилась. И ещё больше соскучился.

Наконец, опять наступило лето.

Едва поздоровавшись с бабушкой и бросив вещи, Генка побежал в огород и остолбенел. Теплица стала белоснежной.

Подбежав вплотную, Генка осторожно погладил её. Паруса были шелковистые и прекрасные, в маленьких дырочках. И это правильно, ведь они и должны немного пропускать воздух, чтобы корабль не опрокинулся от сильных порывов ветра.

Генка вошёл в теплицу и стал слушать. Паруса теперь похлопывали более сдержанно и, наверно, помягче, чем настоящие паруса, но было похоже, что корабль-теплица дышит. И это дыхание так заворожило его, что он не сразу откликнулся на призыв бабушки перекусить с дороги. Он пошёл к дому, оглядываясь и улыбаясь сам не зная чему, но понимая, что обрёл какую-то неизмеримую свободу и что счастье бродит где-то рядом.

– Это мы её с Николаем нынче спанбодом укрыли. Он и от морозов рассаду спасает, и не так жарко в ней летом.

Бабушка обняла подросшего внука, погладила волосы и, оглядев его мужающую фигурку, легонько шлёпнула по затылку.

Лето началось.

 

 

Привет!

Варя подружилась с летучей мышью. Эти летучие на какое-то время пропали, но нынешним летом вдруг опять объявились.

По вечерам, лишь только смеркается, они начинают мелькать-кружиться. Варя любит выходить на улицу перед сном. Она начинает всматриваться в темноту и кричит:

– Здравствуй, Мышка! Ты где-е?! Где ты-ы-ы?!..

Сначала от сырых стволов за ручьём отзывается быстрое влажное эхо ольхи. Потом с ближайшего холма долетает подголосок сосновой рощи, а уже, совсем потом, слышится лёгкое, почти дыхание, почти комариное пение. Это улыбается дальний лес. Иногда Варе даже кажется, что это ангелы отзываются. А вместе получается такой красивый хор: переливчатый, переплетающийся, разноголосый и дружный.

Пока Варя слушает, появляются они – Летучие мыши в свете окна или на фоне почти погасшей зари на северо-западе.

Варя кричит, поднимая лицо к самым звёздам:

– Звёзды, привет! Здравствуйте звёзды!

И звёзды отзываются. Они начинают медленно двигаться в разные стороны.

– Ой! – кричит Варя. – Что это?!

– Это спутники Земли.

Мама стоит у двери и улыбается. Улыбки не видно, но она слышится в голосе.

– Как! Сразу четыре спутника?

– Их сейчас вокруг Земли вертится не одна сотня, наверно.

Варе очень понравилось, что спутников так много.

– Вон, ещё один появился.

Спутники и звёзды не мешают друг другу, все они заняты своим.

Оказывается, Варя подружилась и со звёздами. И Варя радостно кричит. Так она может кричать только здесь, в деревне:

– Спокойной ночи, летучие мышки! Спокойной ночи, звёзды! Спокойной ночи весь мир!