Проза

            Игровое поле было разбито на крошечные аккуратные клетки. Некоторые из них были раскрашены в настоящие цвета – в синий, в зеленый, в желтый и красный. Но остальные, и таких было большинство, оставались совсем черными, словно кто-то, выкрасив несколько первых квадратиков, бросил кисть, убежал, занялся чем-то более интересным и важным. Артем пару раз честно пытался закончить чужую работу. Но его акварельки лишь посмеивались над ним, оставляя на угольно-черной пластмассе грязные водяные разводы. Потом мама объяснила ему, что цветных клеточек и должно быть немного, что таковы правила игры. И что черный цвет тоже настоящий, может быть даже самый настоящий, потому что, говорила мама, он содержит в себе все остальные цвета и оттенки. Это, конечно, было не очень понятно – сколько ни всматривался Артем в разделенную на квадраты черноту, она вызывала в нем лишь рефлекторное чувство протеста: так потемневшие к вечеру оконные стекла неизбежно запускали цепочку событий, результатом которых всякий раз становилось одно и тоже – зубная паста и щетка, одеяло с подушкой и полная, уже окончательная темнота за закрытыми веками. Еще мама рассказала ему, в чем состоит игра и как она называется. И если первое вызвало в нем желание немедленно начать составлять из букв слова, как можно больше слов, то от второго остался один только квадратик с буквой Э. Игра называется э… называется э-э-э… Он подержал черный квадратик на ладони, рассмотрел микроскопические цифры 1 и 0 в правом нижнем углу и бросил букву в общую кучу. Затем тщательно перемешал фишки, старательно имитируя мамины движения, и, набрав полную ладошку колющихся пластмассовых букв, начал выкладывать их одну за другой на игровое поле. Это было самое интересное, от этого у него неизменно захватывало дух. Казалось совершенно невероятным, непостижимым, что на его ладони может вдруг уместиться целый мир – названия всего-всего, что только есть и что когда-либо будет. Что-то из этого он уже знал и знал очень хорошо. Вот, например, А. Это совсем не буква, это то, что доктор просит его сказать, когда засовывает Артему в рот шершавую плоскую палочку, немного прижимая язык, чтобы получше разглядеть больное, покрасневшее горло. А вот УМ. Это тоже есть у Артема, наверное, это в голове, но он не уверен. Но точно знает, что у него это есть – мама не раз говорила, что он умный. А как можно быть умным, если у тебя нет ума? Но больше всего ему нравилось составлять неизвестные, неведомые до поры до времени слова. Вот он берет первые попавшиеся четыре квадратика – и получается КЛАН. Это слово на вырост. Слово, которое он обязательно узнает, но только когда немного подрастет. Но составить его Артем может уже сейчас – чем не чудесная игра! Или вот – слово МОК. Тоже непонятно что, но когда-нибудь он узнает и это слово. И еще много-много других, не менее загадочных и красивых слов. Это как дверь, за которой находится то, что еще только будет – школа, первый класс, уроки, дневник, учителя… Эта дверь пока закрыта для него, и будет закрыта еще целый год. Но уже сейчас можно ненадолго заглянуть в замочную скважину, подсмотреть, совсем чуть-чуть, что там за ней, за этой дверью, какие слова…

            В коридоре послышались шаги, звякнули друг о друга тарелки и блюдца, и кто-то открыл на кухне кран. Пошла горячая вода – газовая колонка включалась с сильным хлопком, и дверь в комнате всякий раз тревожно вздрагивала. "Сейчас будут мыть посуду!" – понял Артем. Он вскочил, уронив на пол с дивана несколько звонких букв, торопливо отыскал затерявшиеся в разных концах комнаты тапки, на цыпочках подкрался к двери. На кухне ворочались, гремели тарелки, непродолжительные паузы заполнялись звуком текущей воды. Стараясь не шуметь, Артем нажал на ручку двери, выскользнул в коридор и, сделав три беззвучных, подгоняемых нетерпеливыми мурашками шага, заглянул на кухню. Струя воды сиротливо разбивалась об оставленные в раковине столовые приборы, брызги летели во все стороны, замирая заостренными с одного конца овальными каплями на потертом линолеуме. Артем внимательно осмотрел пустую кухню, словно надеялся отыскать чье-то молчаливое присутствие в высоких пыльных углах, за холодильником или под двумя массивными, застеленными клеенкой столами (один их, другой не их). В этот момент кран дернулся от перепада давления, ложки тревожно шевельнулись в раковине, и несколько теплых капель попали Артему на лицо. Он машинально потянулся к крану, чтобы выключить воду, но вовремя вспомнил и остановился – воду открывал не он. А значит прикасаться к крану нельзя – так говорила мама. И не уставала повторять это чуть ли не каждый день. Артем еще раз оглядел пустынную кухню, почесал коленку и вернулся в комнату. Вновь уселся на диван, какое-то время прислушивался к тишине в квартире, затем вздохнул и склонился над разделенным на клетки игровым полем. На кухне резко, хлопком возобновилось мытье посуды. Вилки и ножи остервенело громыхали в эмалированной мойке, тарелки и чашки при соприкосновении с прибитой к стене сушилкой издавали нарочито громкие надтреснутые звуки. Наконец посудомоечная какофония стихла, шаги сердито простучали в обратном направлении – из кухни через коридор и дальше, с силой хлопнула дверь второй (не их) комнаты. В наступившей тишине Артем задумчиво переставлял черные квадратики с буквами. Скоро должна была прийти мама. Скоро мама должна была прийти. Мама придет уже скоро. Мама скоро уже придет. И тогда не будет так скучно и так тихо. А будет весело-весело-весело. Мама скажет… Артем вдруг застыл, окаменел над игровым полем, с изумлением перечитывая – по слогам, как его учили – короткие, ничем не примечательные слова, без предупреждения сросшиеся друг с другом в нечаянное ожерелье смысла, в первое в его жизни, составленное из букв предложение: ТАК БЫЛО НЕ ВСЕГДА.

 

            Когда-то они жили в большой двухкомнатной квартире, и вся она, до последней щели за плинтусами принадлежала им – ему, маме и папе. У Артема была своя комната, конечно, меньше чем эта, но зато своя. В комнате была дверь, ее можно было закрыть и остаться совсем одному – ему нравилось сидеть и тихонько ждать, когда родители потеряют его и придут посмотреть, чем он там занимается: обычно мама стучала два раза – тук-тук, а папа входил просто, без стука. "Ты чего это сидишь в темноте?" В комнате, да и в квартире, действительно было сумрачно, почти всегда: первый этаж, густые деревья, северная сторона. Мама не любила первый этаж, она говорила, что ей не хватает: вида на крыши, решеток на окнах и новой двери. Папа соглашался, но Артему так было даже интересней – время от времени кто-нибудь из поздних медленных прохожих, пошатываясь, подходил совсем близко, к самым окнам, и тогда Артем возбужденно бежал к родителям: "Смотрите, смотрите, дяденька писает!" Бедные дяденьки, у которых не было ничего, даже своего туалета, отчего-то очень смешили Артема. Мама же опять вспоминала про решетки на окнах, а отец сердито стучал кулаком по стеклу. А иногда, очень редко, наверное, раз в месяц – Артем точно не знал – к ним в квартиру приходил чужой дядя, толстенький с пухлым красноватым лицом и колючими глазками. От него пахло собакой, сигаретами и машиной. И еще он никак не мог выучить Артемово имя, называя его то Антоном, то Аркашей, то почему-то Тимофеем. Родители уходили с чужим дядей на кухню и о чем-то там с ним говорили, но совсем недолго. После этого дядя уходил, и вместе с ним из квартиры пропадали сладости, вернее, даже не так – их просто переставали покупать. Целую неделю. И еще фрукты и шоколад. Хотя шоколад, наверное, – тоже сладость. А как-то раз после ухода дяди у них из квартиры пропал папа. Мама объясняла потом Артему, что он уехал. По работе. В командировку. В другую страну. И отводила слезящиеся глаза. Другая страна. Другая страна – это было совсем непонятно. Что это – другая страна? Там, что – все другое? Другие дома, другие машины, другая еда? Другая одежда, другие игрушки? Там какие-то другие слова, составленные из каких-то совсем других букв? Непонятно. Папа, к счастью, пропал не весь, он иногда, очень редко звонил – в другой стране тоже были телефоны, по крайней мере, один. Артем аккуратно пристраивал чересчур длинную и неудобную телефонную трубку к уху и рту – голос у папы был совершенно обычный, нисколько не другой. И слова, которые он говорил, тоже. Обычные. О чем они говорили с папой Артем точно уже не помнил, обо всем, наверное. Затем трубку забирала мама и торопливо уходила с ней на кухню. Вообще, Артем не очень любил эти папины звонки, от них у мамы целый день были красные глаза и насморк. Он даже собирался сказать об этом папе, так и сказать, когда тот позвонит в следующий раз, – не звони нам больше, не нужно больше звонить. Приезжай уже сам. И все. Но Артем не успел. Папа словно почувствовал эти его мысли и приехал. Приехал неожиданно и сразу, точно так же, как и пропал тогда из квартиры. Было много смеха. И много слез, маминых, конечно, Артем уже не маленький, чтобы плакать. И много новых игрушек в праздничных красивых коробках, на которых Артем с удивлением обнаружил незнакомые ему буквы и слова. И только тогда он окончательно поверил, что папа действительно был в другой стране. Артем даже попросил отца сказать что-нибудь, не так, как всегда, по-другому. Папа согласился, секунду подумал и вдруг быстро произнес несколько рубленных, совершенно бессмысленных слов. Артем недоверчиво посмотрел на отца, затем на маму, и все трое одновременно, как по сигналу, прыснули счастливым и радостным смехом. А уже через три недели Артем узнал новое для себя слово – переезд. И очень скоро, к неудовольствию чужого дяди с пухлыми морковными щеками, они перебрались сюда, в эту квартиру.

 

            Входная дверь, ведущая на лестничную площадку, заворочалась металлическим замочным лязгом. Артем оторвался от игры, прислушался. Петли спели свою скрипучую песню, дверь в квартиру отворилась, и кто-то, притоптывая, ступил в коридор. На секунду Артему почудились легкие мамины шаги. Он спрыгнул с дивана, бросился через всю комнату, выглянул в коридор. Никого. Входная дверь распахнута, приглушенные женские голоса доносятся откуда-то с лестницы. И никого. И дверь настежь. Закрыть? "Закрыть?" – переспросил самого себя Артем и даже не стал отвечать: знал, помнил, выучил – нельзя. Он вернулся из коридора в комнату, осторожно прикрыл за собой дверь. Тотчас входная дверь захлопнулась, с силой врезалась в косяк, удар вибрирующей волной прошелся по всей квартире – по стенам, оконным стеклам, полу, завершившись стальным восклицательным знаком задвинутой щеколды замка. Шаги раздраженно потоптались в коридоре (как вообще он мог принять их за мамины, как?), послышался звук разъезжающейся молнии, затем еще один, и пара тяжелых уставших предметов упала на пол. Открылась и тут же закрылась дверь не их комнаты. И снова стало тихо.

 

            Новая (эта) квартира была значительно меньше, здесь тоже было две комнаты, но Артема разместили вместе с родителями – вторая комната почти всегда была заперта на ключ. Но даже когда это было не так, даже когда дверь оказывалась слегка приоткрытой, заглядывать туда, а уж тем более входить было нельзя. Так говорила мама. И не уставала повторять это снова и снова, отвечая на все расспросы Артема коротко и всегда одинаково: вторая комната не их. Ну, хорошо, комната не их. Но ведь ванная тоже временами оказывалась закрытой изнутри. И довольно надолго. Артем слышал, как там течет вода – то одинокой сильной струей из крана, то шелестящими пунктирными брызгами душа. А где-то раз в неделю там что-то включали, что-то электрическое: впившись в одну из розеток в коридоре, перекрученный коричневый шнур исчезал под дверью ванной комнаты, и тогда туда очень долго было не войти, наверное, больше часа. Или даже двух. И все это время квартиру наполнял монотонный, вибрирующе-булькающий звук, как будто в ванной работал огромный, размером с Артема кипятильник. Сначала Артем думал, что это так стирают белье, но потом стал сомневаться. У мамы ведь была стиральная машина – белый пластмассовый куб с круглой стеклянной дверцей-иллюминатором посередине – и какие звуки машина издает, Артем хорошо знал. Но и ванная – это еще не все. Туалет часто тоже был занят, ну или, по крайней мере, закрыт. А потом, когда туда, наконец, можно было зайти, там всегда пахло какашками, и Артем первым делом зажимал себе нос и брызгал в воздух из длинного баллончика, на котором была нарисована зеленая поляна с ромашками. И почти каждое утро на полу рядом с унитазом располагалось влажное, дурно пахнущее пятно, будто кто-то дрожащей немощной рукой совсем чуть-чуть не донес до цели невидимый горшок с темной полуночной мочой.

 

            Дверь не их комнаты скрипнула, сначала слабо, затем сильнее. Первый скрип пропал вхолостую, второй нет: шаги торжественно прошествовали на кухню. Какое-то время там было тихо. Потом Артем услышал щелчок зажигалки, нож зачастил по разделочной доске, ударом металла о металл водрузилась на плите сковородка. Артем опасливо потянул носом воздух. Еще оставалась надежда, что он ошибается, так редко, но случалось. Однако не прошло и минуты, как в комнату проник с кухни этот ненавистный ему запах – удушливый запах горелого лука. Артем поморщился – когда-то давно, еще в самом начале, вот так же услышав, как зажгли газ, он заглянул на кухню, но увидел там одну лишь стоящую на огне сковородку. Чавкающую, исходящую ядовитым дымком сковородку. Артем помнил, как подошел вплотную к плите, и тотчас его накрыл с головой жуткий запах, такой концентрированный и густой, что Артем закашлялся и убежал. На этот раз, правда, запах лука достаточно быстро ослаб, сошел на нет, его сменила какая-то смутно-знакомая прелая кислятина. Потом пропала и она. Или просто Артем привык. Или не привык – неважно, все это стало вдруг совершенно неважным. Потому что входная дверь отворилась, и в квартиру вошла мама – ее шаги, ее движения. Артем выбежал ей навстречу в коридор, позабыв про тапки, в одних носках. Мама покосилась на звуки с кухни, обняла его, сразу увлекла обратно в комнату. А затем, очень скоро после мамы, пришел с работы отец. Он принес яблоки, кефир, банку шоколадного крема (ура!) и еще новое слово. Кредит. Папа взял кредит, мы получили кредит. Нам дали кредит (ура?). А у кого есть кредит, у того… у того… "У того – что?" – спросил папу Артем. Папа улыбнулся, посмотрел на маму. И вдруг сказал несколько коротких слов на том самом незнакомом (другом) языке. Сказал громко, почти крикнул, обращаясь почему-то не к Артему, а – через двери комнаты – к пустоте в коридоре. Мама засмеялась, и почти сразу хлопнула дверь соседней (не их) комнаты, раздраженно щелкнул, провернулся на два оборота замок.

 

            Через месяц они переехали. На другой конец города, в однокомнатную квартиру. В квартире была большая кухня, мама с папой поставили там диван, и на ночь кухня превращалась в их спальню. Артем же спал в комнате, в просторной и уютной. Один. А еще там был чистый туалет и чистая ванная. И в коридоре можно было ходить без тапок. А от шагов за стеной, от хлопающих дверей, от запаха горелого лука не осталось ничего, одни только воспоминания. Да и те какие-то смутные, непостоянные, разные, словно Артем вспоминал не прошлую свою жизнь, а чьи-то чужие, совсем посторонние сновидения. А игру с расчерченным на клетки полем и черными квадратиками букв он почти никогда больше не доставал. У Артема на это совсем не оставалось времени, его отдали в подготовительную группу логопедического детского сада – через год в школу. Но была и еще одна причина, куда более серьезная. Во время переезда у Антона потерялась единственная фишка с буквой Э. А без нее – это была уже совсем другая игра.

 

__________

Рисунок буквы "Э" принадлежит художнику художнику Александру Кириллову.

 

лову Александру Кириллову