Проза

            Никогда не писал критических статей, но сейчас не могу удержаться. Хочу рассказать об одном интересном спектакле, который поставили в нашем Драматическом театре. Спектакль называется «Шинель на шелковой подкладке», по мотивам повести Н.В.Гоголя «Шинель». Признаюсь, я очень люблю Николая Васильевича. И когда узнал о премьере инсценировки «Шинели», очень даже обрадовался. Спектакль меня так поразил, что я просто не в силах молчать. Есть и ещё одна причина, почему я взялся за перо. В тот вечер со мной произошёл совершенно странный случай, который до сих пор объяснить не могу.

            Так вот, обо всём по порядку.

            Как говорится, театр начинается с вешалки. И создатели спектакля, видимо, восприняли это со всей серьёзностью. Возле гардероба висело забавное объявление:

            «Дорогие зрители! Вас имеет честь обслуживать Акакий Акакиевич Башмачкин. Все мы знаем, как трагично сложилась его жизнь, какая горькая судьба выпала на его долю. Просьба не грубить Акакию Акакиевичу и не вступать с ним в разговор. Акакий Акакиевич крайне нелюдим, наглость и хамство  может сильно его ранить, и последствия могут быть весьма плачевны».

            В гардеробной и впрямь я увидел маленького человека, с болезненно пришибленным лицом, с которого не сходила раболепная и виноватая улыбка. Ему, как и гоголевскому Акакию Акакиевичу, было где-то за пятьдесят лет, и одет он был в поношенный вицмундир, какие, верно, носили титулярные советники в девятнадцатом веке. Этот самый Акакий Акакиевич суетливо и трепетно принимал шубы и другую верхнюю одежду. При виде курток он болезненно морщился, отчего его лицо становилось ещё более жалким, а вот  шубы и разные дублёнки он принимал со всей любовью, ласково гладил ладонью и как-то странно на них поглядывал... И разницы не было — женские они или мужские.   

            Так совпало, что в театре мне посчастливилось встретить самого губернатора с супругой, — они тоже пришли на спектакль. Но видели бы вы, как был счастлив Акакий Акакиевич! Увидев столь дорогих гостей, он пришёл в неописуемый восторг и просто не сводил глаз с их роскошных шуб. Шубы и впрямь были необычайно красивые и, видимо, очень ценного меха. Я могу ошибаться, но, по-моему, у губернатора была шуба на собольем меху, а у супруги его — шиншилла.

            Вся эта затея с Акакием Акакиевичем губернатору очень понравилась. Он сразу развеселился и, вероятно, решил подыграть. Он с хитрецой подмигнул Башмачкину и важно сказал:

            — Ты уж, братец, присмотри, за нашим барахлишком. Отдельно повесь.

            — Как же-с, с превеликим удовольствием-с, — ответил Акакий Акакиевич.

            — Мы вас так любим, Акакий Акакиевич, — не утерпела и супруга губернатора.

            Я стоял в сторонке и видел, как у Акакия Акакиевича дух перехватило, как подкосились ноги его, как  лицо его озарилось неописуемым счастьем, когда он принимал эти прекрасные шубы. «Вот это перевоплощение! — подумал я. — Вот это актёрское мастерство! Браво! Просто гениально!» И в прекрасном расположении духа изготовился увидеть выдающийся спектакль, где актёр, исполняющий главную роль, меня уже потряс.

            Спектакль и впрямь оказался на особинку. Сейчас модно всячески коверкать  классику, вытягивать её вдлинь и впоперёк  или, наоборот, сокращать, втаскивать каких-то новых героев, осовременивать и т.д., упирая на якобы особливое режиссёрское виденье. Может, иной раз и получается интересно, но чаще такая глупость несусветная выходит, что прямо обидно за великих писателей. Вертятся они бедные в гробу и ничегошеньки сделать не могут. А вот тот спектакль, о котором хочу рассказать, даже не знаю в какую сторону отнести. Да и насчёт жанра никак не пойму — модернизм это, или постмодернизм, или другое какое мудреное направление, — пусть уж критики копья ломают.

            Все знают, что в «Шинели»  Гоголя героев не так много. А в этом спектакле актёры и актрисы просто, как чернослив, выглядывают из всех углов. Но главный сюрприз — это, конечно, что Акакий Акакиевич обзавёлся… супругой. Причём молодой и очень красивой. Такое чувство, что режиссёр просто моложе и не нашёл. Так в программке и записано: Агриппина Ивановна  Башмачкина, 23 года, супруга Акакия Акакиевича.

            «Забавное решение… — подумал я. — Интересно, сколько у них детей? Наверно, пятеро, не меньше…»

            Но детей никаких не было. Это обнаружилось с самого начала, в первом же диалоге между супругами. Я, конечно, не ручаюсь, что все фразы передаю дословно, так что заранее прошу прощения. 

            — Что же делать, Акакий Акакиевич, коли Бог детей нам не дал, — говорит Агриппина Ивановна с такой горечью, с такой болью, что вся моя ирония сразу улетучилась. И я понял, что женаты они уже не первый год, а значит, всё очень серьезно. Не иначе как та самая настоящая любовь.  

            Мне сразу стало совестно: я-то, грешным делом, подумал, что девушка из-за денег за Акакия Акакиевича замуж вышла… Дальше я и вовсе утвердился в искренности Агриппины Ивановны. В каждом движении её  видно, как от всей души, как всем сердцем любит она Акакия Акакиевича. Вот уж поистине образ милой, доброй жены, которая ради мужа, какой бы нескладный он ни был, готова на всё, на любые жертвы. А жертвовать ей пришлось многим. Жизнь её так же несчастна, как и у Акакия Акакиевича. И в сущности, Агриппина Ивановна  такая же пришибленная жизнью, с испуганным и жалким лицом.

            Стоит ли говорить, что и Акакий Акакиевич любит свою милую супругу? Он просто души в ней не чает!  Тут тебе и любовь, и уважение. Обращаются они друг к другу по имени-отчеству и на вы. Прямо как в «Старосветских помещиках».

            Я уже говорил, что в этой инсценировке появилось множество новых героев. Это и вздорная мамаша Агриппины Ивановны, которая всячески издевается над Акакием Акакиевичем. И папаша ейный, пьяница, пропивающий последние гроши своей дочери и Акакия Акакиевича. Влезла сюда и вредная старуха-процентщица — верно, у Ф.М.Достоевского её переманили. И соседи, шумные гимназисты, бомбисты с прогрессивными взглядами. Все они, по замыслу создателей спектакля, служат ради одной великой цели — ежеминутно подтачивают и без того слабую психику Акакия Акакиевича и его милой супруги.

            А вот портного Петровича и его жену я в спектакле не обнаружил. Видать, сократили их за ненадобностью. Агриппина Ивановна, как любящая и заботливая жена сама шинель пошила.

            Вообще, как я понял, создатели сего шедевра решили ещё больше осложнить жизнь Акакия Акакиевича, сделать его жизнь совсем уж невыносимой, полнокровной, насыщенной всякими изощрёнными бедами и горестями. Если так, то спектакль состоялся. Публика рыдала. Зрители искренне сопереживали Акакию Акакиевичу и его супруге, которой доставалось не меньше. Да, не меньше! Сколько же ей горестей и унижений пришлось перенести! Но как же стойко и достойно она несла свой крест, Боже мой! Ни на секунду не озлобилась, ни разу не сказала грубого слова! Сколько тишины, сколько кротости в её взгляде, а слёзы просто не просыхали на её глазах! Честно сказать, мне было жалко её даже больше, чем Акакия Акакиевича.

            Во всём она поддерживает мужа, в каждом движении его.  

            — Ничего, Акакий Акакиевич, ничего, проживём как-нибудь, — говорит она. Это было так трогательно, что я еле-еле сдерживал слёзы.

            А когда шинель мужа расползлась на спине на две части, Агриппина Ивановна искренно не может сдержать слёз. Шинель лежит у Агриппины Ивановны на коленях, она смотрит на неё и плачет.

            — Бедный мой, как же нам теперь морозы пережить? — говорит она. — Акакию Акакиевичу до службы так далеко добираться.  С нашими ветрами и сыростью…

            Сама в стареньком зипунишке ходит, на котором заплата на заплате, а в первую очередь о муже думает. Она решает, что Акакию Акакиевичу нужна новая шинель.

            — Нам бы только на материал и на воротник денежек собрать, — говорит она, — а шинельку я вам, Акакий Акакиевич, сама пошью.

            Акакий Акакиевич рад-довольнёхонек и начинает мечтать о новой шинели.

            И тут у меня вопрос к создателям спектакля. Почему Башмачкин так легко соглашается? Почему сам не думает о жене? Он мог сказать:

            — Нет, Агриппина Ивановна, мы сначала вам новый зипун купим, а уж потом как-нибудь с Божьей помощью и на шинель соберём.

            Ну да ладно, вернёмся на подмостки. Пересказывать весь спектакль я не буду, а то получится целая книга. К счастью, мои дорогое земляки могут  и сами увидеть эту постановку, так сказать, во всей своей красе.

            Остановлюсь лишь на некоторых моментах.

            Особенно интересно начало второго действия. Поднимается занавес, а посреди сцены — кровать семейная. На ней Акакий Акакиевич с женой. Агриппина Ивановна спит, а Акакию Акакиевичу не до сна. Минуты три он озабоченно думает о чём-то, странно поглядывая на жену, а потом всё-таки будет её. 

            — Агриппина Ивановна, — спрашивает Акакий Акакиевич, — вы не сильно заняты?

            — Совсем даже не занята, — отвечает Агриппина Ивановна. И они начинают обсуждать, где взять деньги на новую шинель.

            То значительное лицо, тот вельможа, которого мы знаем по повести Гоголя, в спектакле представлен более подробно и  во всей своей, так сказать,  мерзости. Он оказался редкостным модником. У него огромный гардероб — длинный шкаф чуть ли не на всю длину арьерсцены. И в этом шкафу не меньше тридцати шуб, шинелей, с воротниками разного меха — на соболе, на кунице, бобровые, лисьи… всякие.

            Эта сценическая задумка показалась мне интересной. Вроде как показать контраст. Акакий Акакиевич годы копит на новую шинель, а вельможа каждый день новую одевает.

            В спектакле от вельможи страдает не только Акакий Акакиевич, но и его жена. Чтобы как-то найти деньги на новую шинель, Агриппина Ивановна решается на отчаянный и страшный шаг — она втайне от мужа становится падшей женщиной. Такая вот интересная находка постановщиков. Получается, ради любви женщина идёт на самопожертвование, на смертный грех, а это дорого стоит.  

            Ну и вот, собрав нужную сумму, Агриппина Ивановна приходит к начальнику департамента, к этому самому вельможе. Достаёт из узелка 70 рублей (как раз столько нужно на материал для новой шинели) и просит того, чтобы эти деньги он выплатил Акакию Акакиевичу в виде премии. «Понимаете, — умоляет она, — Акакий Акакиевич не должен знать, что это от  меня».

            Вельможа с удовольствием принимает деньги и обещает всё устроить. Но Акакию Акакиевичу их так и не отдаёт, а присваивает себе. А когда Агриппина Ивановна, растерянная и грустная,  снова приходит к нему, этот напыщенный самодур ухмыляется ей в лицо, называет гулящей девкой и другими скверными словами. Потом и вовсе начинает орать.

            — Как смели вы меня, честнейшего и уважаемого человека, впутывать в свои грязные дела?! Какова современная молодёжь! Как вы вообще посмели обратиться  ко мне с подобной просьбой?

            — Но вы же взяли деньги, — испуганно и виновато отвечает Агриппина Ивановна.

            И тут на вельможу находит возбешение.

            — Что?! — кричит он. — Да я никогда не прикоснулся бы к вашим грязным деньгам! Я честнейший человек!

            Агриппина Ивановна слёзно просит вернуть её семьдесят рублей, но тот,  брезгливо брызгая слюной,  выдаёт ту самую отвратительную тираду, которая у Гоголя убила Акакия Акакиевича. Вельможу играет актёр, который ростом под метр девяносто и весом не менее 120 кг. И вот он нависает над слабой и беззащитной женщиной и обрушивается на неё дурным рёвом:

            — Знаете ли вы, кому это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? понимаете ли вы это, понимаете ли это? я вас спрашиваю?

            Агриппина Ивановна от ужаса вся ужимается, как воробушек, закрывает голову руками, словно пытаясь заслониться от удара, бросает свой узелок и бежит, бежит, обезумев от ужаса.

            Весь зал, естественно, в потрясении.

            Дома несчастную жену встречает Акакий Акакиевич. Он взволнован, видит, что с женой что-то случилось. А она еле идёт по комнате, держась за всё что ни попадя, и обессиленная падает на кровать.

            Акакий Акакиевич хочет послать за врачом, но Агриппина Ивановна угасающим голосом умаляет его:

            — Не надо. У нас нет денег на врача.

            Акакий Акакиевич сидит на краешке кровати подле жены, держит её за руку, плачет и  несёт всякий вздор.  А она  смотрит, не отрываясь, ему в лицо большими полными слёз глазами и молчит. И так это невыносимо и трогательно, что, наверно, весь зал плакал. Отовсюду я слышал всхлипывания, и у всех женщин, которые сидели поблизости, были слёзы на глазах. Я сам еле сдерживался, перекатывая комок в горле, и даже боялся смотреть на сцену. 

            В этот момент опускается занавес и объявляется антракт. Зрители, конечно, рыдают, и никто с места сдвинуться не может. Потом мало-помалу начинают приходить в себя. Люди встают и пробираются к выходу. Пошёл и я на ватных ногах. Что-то заставило меня обернуться. Я посмотрел на первый ряд и увидел, что губернатор и его супруга сидят как каменные и плачут.

            Я вышел из театра на морозный воздух. Слёзы душили меня, и я уже не мог сдерживаться. Я стоял за колонной без куртки и шапки, дрожал от холода, и слёзы текли у меня по щекам.

            Вот тут-то и случилось то странное, чего я до сих пор объяснить не могу. Сквозь мутную пелену слёз я увидел, как мимо меня проезжают четыре санные упряжки и за угол театра приворачивают. Впереди были сани, запряжённые тройкой лошадей, а остальные — парные. Наверно, на таких санях ездили в девятнадцатом веке, когда Гоголь жил. Тут  и возницы, сидящие на облучке, одетые по тому времени, да и во всём, как будто видение из прошлого. Но самое странное, мне показалось, что на тройке едет… Н.В.Гоголь. Я ясно видел, как он повернулся в мою сторону, посмотрел на меня с неким интересом, и лукавая улыбка мелькнула на его лице.

            Как сейчас вспоминаю, у меня и мысли не было, что это, может быть, где-то фильм снимают или это реквизит театра. Я как заворожённый пошёл следом и заглянул за угол. Все четверо саней остановились возле чёрного входа, но Гоголя в них не было. Зато то, что я увидел, совсем сбило меня с толку.

            Смотрю я и глазам своим не верю. Акакий Акакиевич, тот самый, который из спектакля, выносит из театра охапками шубы и на сани грузит. И Агриппина Ивановна тоже здесь.           Стоит она возле ближайших саней и от мороза в своих худых сапожнёшках  пританцовывает. На ней шиншилловая шуба супруги губернатора, а вот шапка другая чья-то, но тоже с ценнейшего меха. Облачилась Агриппина Ивановна во всё это богатство, и не узнать её. И не только внешне, но и нутром переменилась. Из глаз надменность вычурная полилась, и губёшки вниз скривило — у меня то ли от ужаса, то ли от удивления волосы на голове всколыбнулись.

            Подбежал Акакий Акакиевич с очередной охапкой шуб, и так видно, что запыхался шибко, а Агриппина Ивановна на него криком изошлась.

            — Поторапливайся, болван! Быстрей нельзя?! И побольше шуб носи, побольше! Самый дорогой мех смотри! — Сама каждую шубейку с доволью глазком ощупывает, по искрящемуся меху рукой водит.

            Одна шуба ей, видимо, совсем не понравилась. Она была с искусственного меха, и цвет какой-то пепельный. И в следующий раз, когда Акакий Акакиевич выбежал, нагруженный так, что и лица не видно, Агриппина Ивановна, злорадно ухмыляясь, дождалась, когда он положит шубы, ткнула ему в лицо эту пепельную шубку и процедила сквозь зубы:

            — Ты что, идиот? Я тебе вот это барахло должна носить?

            Стою я ошарашенный и слова сказать не могу. И не то меня потрясло, что шубы воруют, об этом я, как ни странно, и не вспомнил вовсе, а перемена с супругой Акакия Акакиевича меня поразила. Проняло это меня до самых печёнок.

            Акакий Акакиевич согнулся в три погибели, точно удар принять изготовился, и схватил шубу эту. Побежал, запнулся и чуть было в снег не рюхнулся.

            — Чевой-то вы, барыня, мужа своего не жалуете, — сказал возница, верзила с огромной рыжей бородой.

            Агриппина Ивановна поворотилась в его сторону и так взглядом полыхнула, что тот как-то испуганно ойкнул и кнутовищем заслонился.  

            — Молчи, дурак. Какой он мне муж? Он даже на нормальное амбре не может заработать! Приносит какие-то копейки — и я должна всё это терпеть? — стегала она, как плёткой,  хлёстким и ядовитым языком. — У нас ни прислуги, ни имения своего нет! Я себе ничего позволить не могу! Это нормально? Я тебя, идиот, спрашиваю: это нормально?

            Мужик испуганно смотрит, отстранился, как можно дальше, чтобы его фиолетовым, раскалённым языком не убило, и кнут дрожал в его руке.

            — Что вы, барыня, Господь с вами! — сказал он хриплым, дрожащим голосом. — Я жно просто так обмолвился.

            — А ты и не болтай, бестолочь, чего не знаешь! Ничего себе, уже мужичье меня поучает!   

            Тут опять Акакий Акакиевич с новыми шубами подбежал, а Агриппина Ивановна, надо полагать, выдохлась. Втянула она дымящийся язык на место, злобно глянула на мужа своего и ткнула длинным тонким пальцем, куда класть следует. Потом проводила его ненавистным взглядом и вроде как успокоилась малость.

            — Ничего, шубы продадим, деньги хорошие должны быть, — говорила она как будто сама себе. — Найду настоящего мужа, а не этого неудачника. Вот и заживу тогда всласть, ни в чём себе отказывать не буду.

            Я смотрел на безобразную гримасу этой злой женщины и не верил своим глазам. Меня поразила откровенная и жадная хищность на её красивом лице. Ещё совсем недавно, несколько минут назад, я не мог отвести взгляд от этого милого одухотворённого личика, ронял слёзы умиления, а теперь... Боже правый!  Страшно  жить  в  театре  твоём!

            Но тут же странное чувство посетило меня. Я поймал себя на мысли, что не могу не  преклониться перед талантом этой актрисы. Какова сила перевоплощения! Каков дар лицедейства! Да, за это можно многое простить!

            Я дождался, когда все четверо саней доверху наполнятся шубами, отвернулся и пошёл восвояси. И только тут почувствовал, как сильно замёрз. Мороз под двадцать градусов, шутка ли, а я в одном пиджачишке и без шапки.

            Я подошёл к гардеробу и увидел там старушку.

            — Извините, я видел, как из театра выносят шубы. У вас тут ничего не пропадало? — спросил я у неё.

            Старушка с жалостью посмотрела на меня и ответила:

            — Да ты что, милок? Да как у меня может что-то пропасть? Эха! Переволновался, чай, на спектакле? У нас завсегда так. Иной раз и «Скорую» приходится вызывать.

            — Может, кто-то заходил, а вы не заметили?

            — Никто ко мне не заходил. Нешто бы я пропустила? Ты, сынок, иди, не пропадёт твоя шуба.

            Мне стало как-то неловко, хотя я и понимал, что бабушка меня обманывает. Малость поразмыслив, я решил не спорить и дождаться окончания спектакля.

            Наконец прозвенел последний звонок.

            Вторая часть началась с того, что откуда-то сверху раздался холодящий душу утробный голос:

            — Поднимите мне занавес.

            Я вздрогнул, и холодок пробежал у меня по спине. Рядом со мной незнакомая женщина схватила меня за руку и прижалась к моему плечу. А впереди меня старушка  громко вскрикнула: «Господи, помилуй!» — и перекрестилась. В полумраке я плохо различал лица зрителей, но, думаю, многие испугались.

            Все помнят, что Вий у Гоголя говорит: «Поднимите мне веки».  Думаю, эта аналогия, задуманная создателями спектакля, является неким зловещим знаком, что дальше будет только хуже. Дескать, готовьтесь: грядёт череда смертей, которая поставит жирную точку в этой трагической истории. Так и случилось. Сначала умирает папаша-пропойца Агриппины Ивановны, потом — зловредная мамаша её, и, в конце концов, покидают этот страшный и несправедливый мир и сами Акакий Акакиевич и Агриппина Ивановна. Впрочем, явная динамика в сторону кладбища проглядывалась уже с самого начала спектакля.

            Однако обо всём в свой черёд.

            Я уже приготовился, да и все, наверное, зрители, увидеть нечто страшное, но поднимается занавес, и предстаёт довольно весёленькая картина. Стоит Акакий Акакиевич в новой шинели перед зеркалом и рассматривает себя со всех сторон. Он необычайно весел и просто сияет от счастья. К нему подходит Агриппина Ивановна в ночной рубашке, беременная…

            Да-да, она в том самом интересном положении.  Причём живот такой большой, что срок, наверно, где-то на 11 — 12 месяце. И от этого супруга Акакия Акакиевича стала ещё красивей и моложе, а от лица будто свет какой идёт.  Ходит, ковыляя, как утка, и руками живот придерживает.

            Я не сводил глаз с Агриппины Ивановны. Она опять милая и добрая, с трогательной и виноватой улыбкой. С любовью заглядывает в глаза супругу, готовая ради него на всё. «Как такое может быть? — думал я. — Вот оно, актерское мастерство! Какая психологическая эквилибристика! Она действительно великая актриса!» Сказать, что я был потрясён, — это ничего не сказать.

            И всё же не могу не бросить камень в сторону создателей спектакля. Какой-то резкий переход: вот Агриппина Ивановна лежит на смертном одре — и  сразу после этого она в интересном положении. Наверно, авторы вложили в это некий тайный смысл, который я, честно признаюсь, не понял. И не ясно, откуда взялась новая шинель. Судя по животу Агриппины Ивановны, прошло много времени. И всё же было бы интересно узнать, как им удалось собрать нужную сумму.

            Однако обратим свои взоры опять на сцену. Так вот, Акакий Акакиевич — перед зеркалом, а Агриппина Ивановна ему говорит:

            — Уже утро, а вы ещё не ложились, Акакий Акакиевич. Нельзя так.

            И тут Акакий Акакиевич отпускает странную реплику, которая нарушает всю органику его образа. Он напыщенно отвечает:

            — Молчи, дура. Ты ничего не понимаешь.

            Что это? Зачем авторам понадобилось выставлять Акакия Акакиевича в столь неприглядном виде? Он хамит заботливой жене, которая любит его и к тому же вынашивает его ребёнка. Как после этого зритель может сопереживать несчастному герою? Или создатели спектакля решили показать, что все те беды, которые обрушиваются на Акакия Акакиевича впоследствии, неслучайны, и он сам виновник своих несчастий? Но ведь тем и потрясает нас «Шинель» Н.В.Гоголя, что там Акакий Акакиевич ни на йоту, ни на синь пороха не заслуживает столь страшной судьбы.

            Что тут скажешь, создателям постановки не мешает ещё раз внимательней перечитать повесть Николая Васильевича.

            Но вернёмся к спектаклю. Возмездие и впрямь не заставляет себя долго ждать. Лишь на одну минуту оставляет Акакий Акакиевич шинель свою без присмотра, как её крадёт папаша Агриппины Ивановны, алкоголик и тунеядец. Он относит шинель на базар и меняет на три бутылки водки. К счастью, шинель удаётся спасти. Соседи-гимназисты совершенно случайно видят столь вопиющую несправедливость, отнимают шинель у перекупщика и возвращают её Башмачкиным. А пьяницу-папашу ждёт ужасная кара свыше. Он напивается до чёртиков, его преследуют страшные видения, вызванные белой горячкой. В конце концов, он умирает в страшных мучениях, не успев покаяться.

            Мамаша Агриппины Ивановны в смерти мужа винит зятя, то есть Акакия Акакиевича, и решает ему отомстить. Она подговаривает бандитов, чтобы они подкараулили  несчастного Башмачкина в тёмное время и в безлюдном месте и отняли у него шинель. Но тут случается интересная накладка. За шинелью Акакия Акакиевича охотится ещё и вельможа,  тот самый модник и самодур. Случайно увидев Башмачкина в новой шинели, он решает завладеть её. Сначала я думал, что шинель нужна ему для его богатой коллекции, но авторы пошли дальше. Они вложили в шинель Башмачкина некий магический смысл. Вельможа со всей серьёзностью заявляет своей супруге, что эта шинель принесёт им счастье и всё, что с ним связано, — богатство, карьерный рост и т.д.

            Честно сказать, я уже устал писать весь этот бред. Как вспомню спектакль, так меня какая-то оторопь пробирает повыше косточки. Но что поделаешь, такова юдоль критика. Авторы придумывают чёрт знает что, а нам приходится пробираться через все эти завалы, буреломы и зияющие пропасти сюжетных извращений. Искать какую-то зернинку смысла и логики там, где их и в помине нет.

            В общем, скажу вкратце: вся вторая часть спектакля посвящена тому, чтобы отнять у Акакия Акакиевича новую шинель. И в результате всех хитросплетений эта самая шинель оказывается у вельможи в шкафу. Забыл сказать, значительное лицо не просто нанимает бандитов, чтобы те отняли шинель, он велит им убить Акакия Акакиевича. Ну, это уже вообще в духе сегодняшнего времени! Очень даже модненько и злободневно. Впрочем, к концу спектакля я уже ничему не удивлялся. 

            Вот так и погиб несчастный Акакий Акакиевич из-за какой-то тряпки, если так можно сказать. Агриппина Ивановна не в силах перенести смерть мужа, и уходит вслед за ним. Очень трогательна, конечно, эта сцена, где Агриппина Ивановна мечется в бреду на кровати и зовёт своего погибшего супруга. А потом тихо умирает, укрывшись старой шинелью мужа. По сути, она умирает так же, как и Акакий Акакиевич в «Шинели» Н.В.Гоголя. И вообще, как я смог заметить, авторы предоставили ей  гораздо больше страдать, чем самому Башмачкину.

            Ну а потом всё сваливается в сплошную мистику.

            Значительное лицо приходит со службы домой. Он одет в шинель Акакия Акакиевича, которая ему крайне мала, отчего весь облик его комичен. Вельможа открывает свой великолепный шкаф, чтобы повесить шинель, и от ужаса его охватывает ступор. Там нет ни одной шубы! Но  это бы ладно, это как-нибудь пережить можно, а видит он нечто совершенно страшное. В шкафу стоит Акакий Акакиевич в старой, рваной  шинели и смотрит с грустью и укором. Рядом с ним Агриппина Ивановна, которая держит за ручку маленькую девочку. Они тоже глядят осуждающе и молчат. Видимо, создатели этим хотели подчеркнуть известную фразу, что у каждого есть свой скелет в шкафу. И впрямь получилось довольно эффектно.

            Значительное лицо жалок и напуган. Он падает перед Башмачкиными на колени, протягивает дрожащими руками шинель и молит о пощаде. Но они, словно не замечая его, тихо выходят из шкафа и скрываются за кулисами. Вельможа остаётся в столь жалком положении посреди сцены и с проклятой шинелью в руках.

            На этом и заканчивается сия трагическая и душераздирающая история.

            Зрители два часа рукоплещут и доводят уставших актёров и актрис до истерики и крайнего истощения.

            Ну, что можно сказать создателям столь странного спектакля. Многое я, конечно, не понял. Иной раз просто чушь несусветная, которую вряд ли вообще кто-то поймёт.  Такое чувство, что создатели сего шедевра  свалили скопом всё в одну кучу, лишь бы показать все грани человеческого страдания. Намотали на великое произведение чёрт знает что! Есть, правда, интересные находки, но что страннее, что непонятнее всего, — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Видимо, в наше непростое время, когда искушённого зрителя ничем не пронять, глумление над великими книгами приносит тот ажиотаж, полные залы и шумиху в прессе остроклювых    критиков, без чего, наверное, театру не прожить. Впрочем, я видел реакцию зала, и наверно, такая постановка классики всё же оправдана. Но остаётся вопрос: как долго будет жить этот спектакль и войдёт ли он в сокровищницу театрального искусства? Вряд ли. 

            И ещё есть немаловажная деталь, от которой стоит задуматься, стоит ли идти на эту «Шинель на шёлковой подкладке» или нет. После спектакля выяснилось, что пропало сто двадцать семь очень дорогих шуб. В том числе у губернатора с супругой. Куртки, пальтишки всякие и старые шубейки не тронули. Когда я узнал об этом,  я вдруг подумал, что не зря Н.В.Гоголя считают самым мистически таинственным писателем. По сути, со всеми этими людьми случилось то же самое, что и с Акакием Акакиевичем. И тут меня поразила ещё более страшная догадка. Я смотрел на этих людей, которые были обкрадены столь чудовищным образом, и мне было их невыносимо жаль. Я понимал, что они обречены и уже не выживут, как и Акакий Акакиевич. Все они умрут от горя и несправедливости. Особенно мне было жалко губернатора и его супругу. Потом я узнал, что шубы пропадали во все дни, когда шёл спектакль «Шинель на шёлковой подкладке». Число жертв достигло уже восемь миллионов! Это ли не весомый аргумент, чтобы снять спектакль из репертуара театра?