Проза

                                                                                                                                                                         Текст содержит ненормативную лексику.

И под ней номер телефона.

Пока Клим рассматривал остановку, подъехал старый жёлтый автобус. Он грозно зарычал и с визгом-треском раскрыл свои двери. Клим встрепенулся, словно пробудившись ото сна, и поспешил войти.

Он сел на промёрзшее сидение и съёжился. Осмотревшись, он увидел немного поодаль от себя две одинокие сгорбленные фигуры. Две бесформенные тени, больше похожие на привидений, чем на людей.

Неожиданно, словно выросши из-под земли, перед ним появилась огромных габаритов контролёрша в сдвинутых на кончик носа очках. Её бедра еле втискивались в пространство между сидениями. Но, не смотря на это, она оказалась весьма юркой и проворной. Ловко, словно крадущийся дракон, передвигаясь, и неожиданно, как выпрыгнувший из засады тигр, взымая плату за проезд.

Взяв с Клима пятьдесят копеек, она исчезла, так же как и появилась – мгновенно испарилась, словно провалившись под землю. Оставив после себя лишь колючий морозный пар.  

Клим повернул голову и посмотрел в окно, пёстро разрисованное морозом. Сквозь пушистые зимние узоры он увидел покосившиеся убогие домишки, устало глядевшие на мир грустными глазницами окон. Внезапно ряд домиков прервался, и вместо них перед окном проплыл серый бетонный забор, который неудачно пытался скрыть за собой полуразвалившиеся склады овощной базы.

Проехав их, автобус остановился. Скрежещущие челюсти дверей разверзлись, и в их голодную пасть гурьбой потянулся народ. Он заходил, и молча заполнял собой чрево автобуса.

Кто-то сел возле Клима.

Клим искоса посмотрел на своего соседа, мужчину среднего возраста в незапоминающейся серой одежде. На его левой щеке зияла огромная рана, представлявшая собой смесь гнили и струпьев. Кожа вокруг неё была тёмно-синего цвета.

Клим закрыл глаза и весь сжался, пытаясь сдержать накативший ком рвоты.

Мужчина рядом неподвижно сидел, вперив свой равнодушный взгляд куда-то в пустоту. Он напоминал надоевшую тряпичную куклу, заброшенную ребёнком в дальний пыльный угол чердака о которой вряд ли уже кто-нибудь когда-нибудь вспомнит.

Клим услышал звук упавшего предмета. Открыв глаза, он сделал глубокий выдох – тошнота пропала. Он посмотрел на пол и увидел на нём оторванную иссиня-чёрную руку, покрытую гнойными язвами.

Сдерживая повторный рвотный ком, Клим негромко произнёс:

- Мужчина, у вас… у вас… рука упала!

Обладатель гнойных ран посмотрел на пол, не спеша поднял руку, положил её себе на колени, и как ни в чём не бывало, продолжил своё равнодушное созерцание пустоты.

Клим обвёл взглядом ближайших к себе пассажиров. У них у всех были те же тошнотворные гнойные раны на разных участках лица, шеи и рук. И все они также как и его сосед равнодушно глазели куда-то в неизвестность.

Клим отвернулся и вновь стал смотреть в окно. За которым мелькали панельные многоэтажки, похожие на картонные коробки. В одной из таких коробок жил Клим -  в однокомнатной квартире, на пятом этаже, один.

Работал Клим архивариусом в городском архиве. Помимо выдачи документов, он переписывал старые истлевшие тома истории города, своим изящным каллиграфическим почерком, которым очень гордился. Его он скопировал у своего покойного отца, также работавшего здесь архивариусом.

По вечерам после работы Клим писал стихи, потом сжигал их, потом снова писал и вновь сжигал.

Хорошие он стихи писал или плохие – не знал никто. Сам Клим после написания очередного стихотворения считал, что сотворил нечто гениальное, выходящее за рамки человеческого понимания, шедевр. Через день, перечитав, он был уверен, что написал некий претенциозный рифмованный бред. Ещё через день Клим находил, что вообще не умеет писать стихи, и тетрадные листы исписанные красивым каллиграфическим почерком превращались в пепел.

После недели-другой история повторялась вновь: Клим писал стихи, и через пару дней сжигал их. Проходили годы, а он так и не понимал, умеет он писать стихи или нет. Делиться своим творчеством с кем-либо он не хотел. Сомнение и неуверенность слишком глубоко укоренились в нём. Да и некому их было показывать, ведь друзей у Клима, в общем-то, и не было. И скрашивал его одиночество лишь старый однокрылый ворон, подобранный когда-то полумёртвым на улице и названный Эдгаром.

Ворон сидел на специально сделанной для него балке закреплённой над холодильником в кухне, и смотрел на мир безразлично-усталым взглядом.

Каждую субботу и воскресение Клим сажал ворона себе на плечо, и они отправлялись гулять в ближайший парк.

Каждый раз, когда Эдгару случалось видеть в небе своих сородичей, он неизменно приходил в состояние неистовства и хрипло каркал. И ещё долгое время после этого бывал в крайне возбуждённом состоянии. Крутясь и ворочаясь на плече, пытаясь взлететь и устремиться туда… к ним…

Взлететь и воспарить в небесах, и там почувствовать холодный ветер треплющий перья, и то опьяняющее чувство свободы. И тот высокомерный и презрительный взгляд на копошащихся внизу существ, которые никогда в жизни не ощутят даже малюсенькой толики, того божественного чувства, того восторга и трепета… Они никогда не услышат ту музыку ветра, никогда не увидят, как по-настоящему завораживающе выглядит закат… оттуда… сверху…

После прогулки Эдгар прятал голову под единственное крыло и долго неподвижно так сидел, отказываясь от еды и воды. В такие минуты его настроение передавалось и Климу, который после безуспешных попыток хоть как-то растормошить ворона, скручивался в позе эмбриона на старом диване, и, укрываясь с головой под плед, уходил в себя.

Резкий, непонятно откуда исходящий толчок, оторвал Клима от лицезрения мелькавших за окном ландшафтов.

Из кабины водителя донёсся возглас:

- Ёб твою мать! Колесо, блять, отлетело!

Автобус накренился в правую сторону.

С привычным скрежетом раскрылись все двери.

- Произошла серьёзная поломка. Прошу всех покинуть автобус! – с какой-то наигранной торжественностью в голосе, произнёс в микрофон водитель.

Клим вышел из автобуса и перешёл на тротуар, выложенный старой потрескавшейся плиткой.

Неспешно шагая по нему, он задумался. Мысли одна противоречивее другой приходили в его голову. На поверхность всплывали закостенелые страхи и сомнения. Мозг, словно огромная кастрюля с кипящим варевом, выплёскивал на поверхность непонятные сгустки мыслей и образов, которые рождали в неустойчивом сознании Клима весьма удручающую картину.

Он прервал своё внутреннее созерцание лишь раз, повернувшись посмотреть на двух огромных гадких крыс, которые поедали наполовину обглоданную мёртвую кошку. Пока, наконец, не подошёл вплотную к двери, чуть выше которой висела табличка, где большими белыми буквами было написано: ПОЛИКЛИНИКА.

Клим глубоко вздохнул и вошел внутрь.

Взяв в регистратуре талончик с указанным на нём временем приёма 10.30, он поднялся на второй этаж и увидел большущую очередь возле кабинета с обшарпанной белой дверью.

Клим обратился к очереди:

- Мне по времени 10.30.

- Всем по времени. Занимайте очередь, - пропели несколько разных голосов в унисон.

- Но, у меня написано 10.30. – возразил Клим.

- Здесь у семи человек ещё 10.30. – устало проговорила женщина средних лет в голубом берете.

- Ну, тогда, кто последний?

Ему указали на мужчину, сидящего с опущенной головой, видимо спящего. Клим сел рядом с ним и немного покашляв в кулак для привлечения внимания, выразительно произнёс:

- Я за вами!

Мужчина не ответил, продолжая всё также неподвижно сидеть.

«Да и чёрт с тобой! – подумал Клим. – Спи, старый дурак!»

Усевшись, Клим начал рассматривать людей ожидавших приёма врача в очереди. Как и у пассажиров утреннего автобуса у всех у них были тошнотворные гнойные язвы на всех открытых участках тела. У некоторых не было носов, ушей, пальцев, глаз.

Прямо перед дверью сидел мужчина лет пятидесяти в полосатом свитере с двумя вытекшими глазами. Люди из очереди постоянно обманывали его, заходя всё время вперед него в кабинет со словами: “Я занимал!”

А мужчина сидел, молча кивал в ответ головою и по-дурацки икал.

Очередь – это весьма интересное явление. Она похоже на живое существо, эдакую человеческую многоножку, состоящую из множества автономных существ, объединенных в одном определенном месте.

У людей, объединенных в очередь, мгновенно формируется единый разум, который непроизвольно вырабатывает у всех однотипное мировоззрение. Всё окружающее начинает оцениваться одинаково. Любое вливание в очередь новичков воспринимается настороженно и подозрительно, а иногда и агрессивно. Зато бывалых здесь ценят на вес золота, с жадностью ловя и внимая каждую брошенную ими фразу или совет.

Здесь, как нигде больше, люди боятся потерять друг друга. Каждый вовлечённый в очередь субъект, помнит до мельчайших подробностей внешность и гардероб впередистоящего соседа. Он то и дело поминутно прислушивается к каждому его вдоху-выдоху. Боясь пропустить малейшие изменения в продвижении к единой для всех заветной цели – старой обшарпанной двери.

Подошла очередь сидевшего возле Клима спящего мужчины.

- Мужчина, ваша очередь! – Клим толкнул соседа локтём.

От толчка, с лавки на грязный заплёванный пол рухнуло бездыханное тело. Оно нелепо, боком, упало и замерло. Остекленевший мертвенный взгляд смотрел куда-то в сторону, в пустоту. Одной руки у мертвеца не было. Она оторванная была плотно прижата к груди под курткой. На его левой щеке зияла огромная гнойная рана.

Клим ошарашенно смотрел на всю эту картину, пока его не толкнули в плечо:

- Не тормози, иди шустрей в кабинет, твоя очередь.

Отведя глаза от трупа, Клим сглотнул слюну и открыл дверь.

- Здравствуйте, уважаемый, садитесь, - шипящим голосом произнёс доктор.

Клим послушно сел на стул, стоящий напротив большого стола, за которым восседал доктор. Помимо стола и стульев в довольно таки небольшом кабинете находились ещё белый шкаф со стеклянными дверцами и длинная рогатая вешалка с висящим на ней белым медицинским халатом.

- Зачем пожаловали? – нетерпеливо спросил доктор.

- Я то… За результатами… А-а-а… Я зонд глотал. Там мне сказали… Мм… Сюда к вам зайти.

- Ясно! Фамилия?

- Моя? Вошь.

Доктор зашелестел бумагами. Ловкие тонкие пальцы быстро нашли нужное.

Голова в белом колпаке с пробивающимися по бокам седыми волосами наклонилась над листом желтоватой бумаги.

«Какой он старый, - подумал Клим. – Лет семьдесят ему, наверное. А всё ещё работает. А очки, у него с какими толстыми стёклами. Да он почти что слепой! А кожа у него как резиновая, и к тому же белая-белая. Белей его халата».

 - Так! Значит, Вошь Клим Иванович, двадцать три года, холост. Мгм… Так вот, Клим Иванович, с желудком вашим не всё хорошо. Гниёт он у вас!

- Гниёт?!

- Да, гниёт.

- ???!!! Что же мне делать, доктор?! Это лечится?

- Лечится. Но своей очереди на лечение придется ждать очень долго. Не вы одни гниёте, Клим Иванович!

- Сколько ждать?

- Ну… Лет пять-шесть.

- Но я не могу столько ждать, он ведь за столько-то лет совсем сгниёт и я… я умру.

Доктор развёл руками.

- Извините, ничем не могу вам помочь. Хотя… Жалко мне вас, Клим Иванович. Молодой ведь вы ещё парень, неженатый. Жизни, можно сказать, не видели. Могу дать вам один адресок бывшего моего коллеги. Работал здесь много лет, потом ушел, не согласившись со стандартными методами лечения… Знаете, он большой специалист в лечении всяких гнилей. Вам это интересно?

- Другого выхода у меня, я так понимаю, что нет. Давайте адрес!

- Хм, понимаете, мой коллега очень не любит, когда его очень часто беспокоят. И поэтому я весьма редко даю кому-нибудь его адрес. Понимаете всё это весьма хлопотно…

- Сколько?

- Э-э-э… Триста.

- Много.

- Он уважаемый человек, большой специалист в медицине.

Клим вздохнул и полез во внутренний карман куртки. Достав аккуратно сложенную пачку денег разного номинала, он вытащил из неё три купюры по сто и нехотя протянул их доктору. Доктор немного смущённо взял их правой рукой, а левой тут же протянул Климу небольшой сложенный вдвое листок бумаги с адресом.

Выйдя из кабинета, Клим развернул листок и прочёл:

Демарский Станислав Андреевич

Улица М. Лациса, д. 23.

«Улица Лациса – это ведь совсем недалеко. Можно дойти пешком» - прикинул Клим, выходя из поликлиники и подняв на куртке капюшон, направился в сторону вышеупомянутой улицы.

Пошёл снег. Чёрный снег. Вначале медленно и лениво, немного погодя быстрей и уверенней, словно набрав разбег. Он застилал собой продрогшую и сонную землю, тут же сливаясь с ней в единую цветовую гамму.

Чёрным, снег был из-за беспрерывно дымящих многочисленных заводских труб, которые выдыхали из себя всевозможные отходы жизнедеятельности человека.

Город был поглощён смогом и окружён высоченными горами мусора. Город медленно умирал.

Пройдя небольшой пустырь, Клим направился к заросшим высоким бурьяном домишкам, которые были похожи на торчащие из-под земли гигантские грибы.

На первом доме он прочитал табличку с названием: улица им. М. Лациса.

«Вот я и на месте! – подумал Клим. – Осталось найти дом под номером двадцать три».

Зашагав вперед по улице, он то и дело поворачивал голову вправо и влево, выискивая нужный номер дома.

Под ногами ворчала вездесущая грязь, которая не замерзала даже зимой. Иногда нога полностью погружалась в неё. И Климу приходилось останавливаться и высвобождаться из этого наглого и вязкого капкана. С громким причмокиванием грязь нехотя отдавала ногу и он, осторожно ступая, следовал дальше.

Внезапно, из одного двора, с полусгнившим и покосившимся забором, вывалилась пьяная громкая толпа. Один из толпы, мужчина тридцати лет со спитым посиневшим лицом, в старом серо-чёрном свитере, шатающейся походкой подошёл к Климу и, обнял его рукой за шею.

- Ты хули тут ходишь, блять, по моей улице, а? – заплетающимся языком спросил он.

Запах перегара нещадно хлынул Климу в лицо. Казалось, что после этой «химической атаки» кожа покроется волдырями и ожогами.

- Я ищу… - попытался, объяснится Клим.

- Я тебя спрашиваю, блять! Хули ты тут ходишь по моей улице, блять? – прервал Клима незнакомец.

- Да отстань ты от него! – воскликнул, подошедший к ним плотного телосложения мужичок с чёрными усами, в светло-синей рубашке, видимо более трезвый.

- Ты, не обращая на него внимания! – обратился он к Климу. – Дурак он, ещё и пьяный, пойдём лучше со мной выпьем.

- Я не могу. Я ищу…

Клим попытался втолковать мужичку сложившуюся ситуацию. Но тот, оттолкнув руку «дурака», по-дружески обнял своего внезапного гостя и потащил его в дом.

В доме стояли два больших стола сдвинутых вместе, за ними сидело где-то около пятнадцати человек. Сдвинутые столы были заставлены всевозможными яствами и бутылками. В соседнюю комнату были настежь распахнуты двойные двери. В ней на двух табуретках стоял гроб с покойником.

Клим остолбенел.

- Да ты садись, выпей, - жестом пригласил его сесть рядом с собой мужичок.

Клим почувствовал, что если сейчас не сядет, то всенепременно упадёт в обморок. И он сел.

- Меня Адам зовут, - протянув ему руку, произнёс мужичок.

- Клим, - машинально ответил Клим и, сжав протянутую руку, подвигал её верх-вниз.

- На выпей! – Адам протянул ему небольшую гранёную рюмочку, заполненную до краёв сивушно-мутной жидкостью.

Клим так же машинально взял рюмку и выпил. Рот наполнился тошнотворным смрадом крепкого самогона. Он закашлялся.

- Ох, хорошо пошла! – пропел Адам-мужичок. – Давай ещё по одной, - Тут же предложил он.

- Не, я больше не могу, - прокашлял Клим.

- Ну, смотри… Ты представляешь жена моя Мария, такая ленивая. Лежит день на диване и ничего не делает. Я ей говорю: «Мария, приберись в доме, грязь кругом!», а она мне отвечает: «Да нет никакой грязи!». И ведь не поспоришь же. И готовит она ужасно! Я ей говорю: «Ты ужасно готовишь!», а она мне: «Почему ужасно? Очень даже неплохо!». Вот не люблю я, когда она так делает. Ответит так, что не подкопаешься. Умная она у меня просто.

Адам говорил всё медленнее, растягивая слова, его слегка припухшие веки понемногу закрывались. Пока, наконец, Клим не обнаружил своего соседа спящим.

Адам как сидел, так и заснул: его голова слегка наклонилась вниз, лицо окрасилось в тёмно-бардовый цвет, а из носа стали доноситься храпяще-сопящие трели.

Клим отвернулся от заснувшего соседа и стал рассматривать комнату, где стоял гроб: высокий потолок, на стенах старомодные пожелтевшие от времени обои в цветочек, на полу у стены лежал свёрнутый ковёр, в углу комнаты висела небольшая задымленная лампадкой иконка, на которой был изображён святой Христофор с пёсьей головой.

Взгляд Клима небрежно и нехотя скользнул в сторону гроба с покойником. Синий костюм, галстук в полоску, в скрещённых на груди руках оплывшая свечка. Взгляд скользнул выше, туда, где должна была быть голова. Но её там не было! Покойник был безголовым.

Клим опешил. Немного придя в себя, он спросил у сидящей рядом сухонькой старушки в тёмно-фиолетовом платке:

- А где голова покойника?

Старушка, сидевшая до этого с полузакрытыми глазами, слегка покачиваясь из стороны в сторону, словно находясь в некоем трансе, резко широко раскрыла глаза и, глядя куда-то в пол, ответила:

- Голова? Дык не было у него никогда её. Безголовым родился, безголовым и помер. Андрюшкой почившего звали, внучок мой. Странный он только был – всё как-то сам по себе жил. И молчаливым был очень – слово из него не вытянешь. Да я и не помню, чтобы он чего-нибудь когда-нибудь и говорил. Секретарём работал при зам. председателе по идеологической работе нашего райсполкома. Всё бумажки какие-то важные и заумные печатал… Умный был!

- А почему он умер?

- А кто его знает?! Видать от умности своей и помер.

От всего увиденного и услышанного у Клима ужасно разболелась голова. Сознание затуманилось. Казалось, что перед глазами, подобно быстро мелькающей киноплёнке, пронеслась жизнь этого странного, безголового человека. После, плёнка резко оборвалась и исчезла, обнажив белое натянутое полотно киноэкрана, которое начало медленно изнутри наливаться огромным святящимся пузырём. Возникло навязчивое ощущение, что он сейчас лопнет. Вот-вот сейчас! Но вопреки всем ощущениям, он не лопался. Вначале, он медленно набухал, а после, стал плавиться от появляющихся на нём бесформенных расплывчатых кругов…

Клим открыл глаза. Голова стала болеть ещё сильнее.

«Нужно срочно выйти на улицу или она сейчас взорвётся и разлетится ошмётками по всему дому, заляпав всех скорбящих кусочками мозгов и сгустками тёплой пульсирующей крови», – эта картина ярко представилась ему и даже стала казаться вполне возможной.

Встав из-за стола, он вышел во двор. Никто из присутствующих не обратил на него ни малейшего внимания.

Во дворе Клим, опершись на забор, зашёлся в неистовом кашле. После, стал отплёвываться. По тонкому слою свежевыпавшего чёрного снега разлетались сгустки крови и гнили.

«Гниёт ваш желудок», – вспомнились ему слова доктора.

- Что, молодой человек, перебрали? – услышал он сзади.

Вытерев рукавом куртки рот, Клим обернулся и увидел перед собой интеллигентного вида седого сухонького старика с аккуратно ухоженной бородкой и усами. На чуть выдающемся вперед носу блестели очки в тонкой позолоченной оправе.

- Что?

- Я говорю, перебрали, молодой человек? Могу, собстно, вам помочь. Есть у меня, знаете ли, один порошочек.

- Порошочек? Хм… А вы случаем не Демарский Станислав Андреевич?

- Случаем, да! А вы, собстно, откуда меня, молодой человек, знаете?

- Я вас, Станислав Андреевич, ищу. Мне вот, ваш адрес дали, сказали, что вы можете мне помочь, - Клим протянул старику бумажку с адресом.

- Ага! Собстно, всё понятно. Ну так, на что жалуетесь, молодой человек?

- Желудок у меня гниёт, Станислав Андреевич.

- Желудок гниёт? Ну сегодня у всех, что-нибудь гниёт… Есть у меня один порошочек. Собстно, он у меня с собой. Многие, понимаете ли, обращаются и весьма часто.

Старик достал из внутреннего кармана своего серого заношенного пиджака аккуратно сложенный бумажный кулёк и протянул его Климу.

- Вот, собстно, порошочек.

- А поможет?

- На корню, вся гниль!

Клим взял в руки кулёк и развернул его, внутри лежал утрамбованный кирпичик белого порошка.

- Станислав Андреевич, а почему все вокруг гниют, а?

- Почему? Да потому, что мысль человеческая к земле тянется, приземлённая, то есть, а должна тянуться ввысь, покорять воздушные замки, брать приступом небесные крепости. А вместо этого она, словно перезрелый плод рухнула на землю и лежит там, гниёт. Сначала изнутри гниёт, а потом и снаружи.

Внимательно всё выслушав, Клим высыпал содержимое кулька себе в рот.

Тщательно сглотнув, он спросил:

- Сколько с меня, Станислав Андреевич?

- Нисколько, молодой человек. Идите с миром.

Клим удивлённо посмотрел на старика и не спеша вышел со двора.

Выйдя на улицу, он почувствовал жжение внутри -  порошок начал действовать. Жжение усиливалось и постепенно становилось невыносимым. В то же время дыхание стало затруднительным и болезненным. Климу казалось, что он сейчас задохнётся. Не в силах терпеть более эту невыносимую боль, он упал на колени и закашлялся. Потом его начало рвать. Из него выходили кровь и гной. Но легче не становилось. Внутри как будто бы засело что-то большое и чужеродное. Клима вновь начало рвать. В глотке отчётливо чувствовался какой-то огромный ком, который перекрыл собой поток воздуха внутрь. В глазах потемнело. Климу стало казаться, что он сейчас умрёт. Собрав волю в кулак, он напрягся и вытолкнул из себя этот убийственный ком. После этого сразу стало необычайно легко. Возникло ощущение «рождения заново». По всему телу побежали приятные мурашки.

Клим сплюнул, вытер с глаз слёзы и посмотрел на ком. В нём угадывались очертания желудка.

«Ведь это же мой желудок! Боже мой! Я выблевал собственный желудок! Как же я теперь без него?.. КАК ЖЕ Я ТЕПЕРЬ БУДУ ЖИТЬ БЕЗ ЖЕЛУДКА?!»

***

«Всё таки не умею, я писать стихи», – подумал Клим и поднёс спичку к исписанному красивым каллиграфическим почерком листу.