Проза

 

 

 

Нина Георгиевна, тяжело дыша, нашарила в кармане смятый платок. Вытащила его, потрясла за угол и протёрла лоб. Ситуация от этого не улучшилась. Она запихнула платок обратно и почувствовала, что закипает. Ну и положеньице! Записана к терапевту на одиннадцать двадцать, на часах одиннадцать, а единственный вход в поликлинику отрезан внушительной чёрной лужей. Ну да: две ступеньки, справа покатый спуск для колясок. И лужа, опоясывающая крыльцо, доходящая чуть ли не до противоположного края дома. Нервирующая своей таинственной глубиной.

Небывалая оттепель превратила зиму чёрт знает во что. Накануне весь день лил дождь. Теперь раскисшая снежная каша хлюпала под ногами. У помойки вороны рвали друг у друга какую-то пищу, автомобиль с заляпанными грязью стёклами притулился, как-то скособочившись, возле детской площадки. Было тридцать первое декабря.

Пошла вторая минута двенадцатого. Нина Георгиевна грозно засопела. Не зная, на кого излить своё негодование, она посмотрела вверх. Пересчитала взглядом пять кирпичных этажей с мутными впадинами окон. Снова обратила взор к крыльцу и перечитала бесстрастную вывеску: «Городская поликлиника номер двадцать три». От вывески заранее пахло корвалолом и йодоформом, и с трудом верилось, что тихий Новый год с брусничным морсом, покупным салатом и пирожками, с бормочущим телевизором – короче, с простыми, доступными старухе радостями уже не за горами.

Пошла пятая минута двенадцатого. Положение становилось критическим. Окна первого этажа молчали, белые занавески висели ровно, и казалось, что поликлиника вымерла. Нина Георгиевна поискала глазами объявление насчёт выходного, но, конечно, ничего такого не увидела. Лужа снова завладела её вниманием. Ступить в холодную воду она не решалась: жалела прохудившиеся сапоги. Она оглянулась – и вдруг угрюмое широкое лицо её просветлело. Мимо подтаявших сугробов, боязливо выбирая ногой клочки земли посуше, к ней шла давняя приятельница Мария Павловна. Нина Георгиевна даже не сразу поверила себе, стояла и смотрела на знакомую тщедушную фигуру посреди унылого декабрьского дня. Вот так удача! Кто бы мог подумать, что и с ней приключилась какая-то хворь.

Мария Павловна была трогательной малокровной старушкой, одержимой вечным страхом простуд и воспалений. Нина Георгиевна же придерживалась мнения, что здоровья у приятельницы хватит на пятерых. И правда, ни разу ещё ей не приходилось слышать о случаях нездоровья Марии. Одной рукой та заботливо придерживала поднятым ворот жёлтого пальто – пышного, с рукавами-раструбами. Пальто это, полагала Нина Георгиевна, было подруге не по возрасту. Вообще имелись основания думать, что Мария Павловна при всей своей мнительности, при двух взрослых дочерях, вышедших замуж в столицу, всё ещё в душе ощущает себя девочкой, лёгкой и трепетной, и Нина Георгиевна считала своим долгом время от времени её одергивать. Но сейчас она так обрадовалась, что жёлтое пальто не вызвало в ней обычного раздражения. Она прокашлялась и сказала звучно:

- Павловна! Никак тоже сюда?

На бледном лице слабо вспыхнула ответная улыбка. Подруга заторопилась навстречу. Она была довольно красива в молодости, и светлые русалочьи глаза до сих пор придавали странную прелесть поблекшим чертам. Теперь уж было с кем поделиться негодованием.

- Видишь, что делается! – внушительно сказала Нина Георгиевна, показывая на лужу. – Проходи, как хочешь! Мало нам ревматизма!

Она почти неосознанно старалась подчеркнуть их годы – может быть, потому что возраст не угнетал Марию совсем, а её саму угнетал слишком сильно. Ей было семьдесят девять, Марии – семьдесят один. Мария Павловна задумчиво посмотрела вниз и осторожно стянула перчатки с морщинистых маленьких рук.

- А как же пройти? – спросила она кротко. – У меня назначено на половину…

И в этот момент что-то случилось. За спиной послышалась какая-то возня, оглушительный скрежет, и дверь распахнулась с тоскующим свистом. Нина Георгиевна резво обернулась. На крыльце, радостно улыбаясь, стоял краснощёкий кудрявый молодец в белом халате и накинутой поверх дублёнке. Был он высок, широк и, казалось, занимал собой всё пространство тесного крытого крылечка. Жизнь в мощном теле била ключом. Дублёнка на нём была – сразу видно – очень дорогая, из какого-то лощёного пушного зверя, и Нине Георгиевне это не понравилось. Под мышкой он держал увесистый рулон. И при этом смотрел на подруг с таким живым и дружеским интересом, словно мечтал познакомиться с ними много лет.

- Дамы! – весело гаркнул он на весь двор. – Что же вы топчетесь несмело в дверях? Прошу вас, проходите! Без вас мы никак не сможем начать! Прошу вас, нижайше прошу!

Говорил он раскатисто и красиво, с акцентами и модуляциями, как профессиональный тамада. Речь его звучала слишком уж театрально в этом неподходящем для лицедейства месте. Подруги недоверчиво и испуганно вытаращились на него. На врача он не походил, а шофёру или электрику какому-нибудь ходить в халате не полагалось. Но потом произошла ещё более удивительная вещь. Молодец ногой придержал дверь, освободив обе руки, вынул рулон из-под мышки и с силой его встряхнул. Рулон моментально, с неестественной прыткостью развернулся и оказался вышитым ковром. Импровизированная дорожка раскатилась сама по себе, безо всякого принуждения, и послушно легла прямо под ноги старух. Нина Георгиевна ухватила за руку Марию, отодвинула её от дорожки, сама не зная – зачем. Ей было и жалко ковра, и страшно. Чудной врач расхохотался, видя её замешательство.

- Дамы! – сказал он, едва сдерживая восторг, и для пущей убедительности даже приложил руку к груди. – Не медлите! Проходите смело! Не бойтесь повредить ковёр, с ним ничего не сделается! Уверяю, вам не грозит здесь никакая опасность!

Нина Георгиевна, обескураженная и запутавшаяся, вздёрнула подбородок и посмотрела на молодца с неприкрытой враждебностью. Не внушал он ей никакого доверия, и ситуация складывалась нелепая и дикая. Какие ещё могут быть ковры на улице зимой? Что за насмешку над ней строили, она не могла понять, и приготовилась как следует проучить врачишку, как вдруг Мария вышла вперёд и своим тихим голосом сказала:

- Что ж. Я, пожалуй, зайду.

Она ступила на ковёр и с достоинством прошествовала по нему к двери. Врач со всей учтивостью раскланялся перед ней и галантно приоткрыл вторую дверь, ведущую в холл. И Мария скрылась внутри раньше, чем Нина Георгиевна успела ахнуть. Она отметила краем сознания, что ковёр под весом Марии не погрузился в снежную жижу ни на миллиметр, не испачкался в грязи, но это была мелочь. Гораздо сильнее её потрясло, что Мария, не разобравшись, не удивившись даже, как миленькая пошла на поводу у этого типа. Нина Георгиевна тут же подумала о гипнозе, про который как раз недавно смотрела передачу, и уже хотела предъявить врачу надлежащие обвинения, как вдруг он метнулся вперёд, без лишних разговоров подхватил её под руку и доставил на крыльцо. Свистнуло в ушах. Показалось на мгновение, что волосы встали дыбом от ветра, хотя быть этого никак не могло, поскольку волосы она всегда закалывала старательно.

- Прошу, мадам, – сказал врач со сдержанной любезностью, уже не хохоча и не изображая из себя артиста. – Проходите. Надеюсь, вы прекрасно проведёте время.

И, приотворив дверь, подтолкнул её вперёд. А сам остался на крыльце.

Нина Георгиевна, даже не пикнув, вошла. И только тогда перевела дух.

После столь вопиющего происшествия она ожидала чего угодно, но поликлиника имела самый будничный вид. Поликлиника шумела и жила. На зеркале у входа создавала настроение прицепленная мишура. У светлого окна регистратуры, где за стеклом брезжили белые ряды полок, стояло человек семь. Справа у гардероба надевали шубы две незнакомые женщины. Кривоносый мужичок в ушанке сидел у зеркала, прижимая локтем сумку и ожидая кого-то. Слева старичок непонимающе совал рецепт в окошко аптечного киоска, и оттуда красивое сопрано выпевало:

- Уважаемый! Сегодня инсулина, к прискорбию, не будет. Позвоните вы лучше через неделю! А пока что могу вам предложить…

Нина Георгиевна вздохнула с облегчением.

«Показалось», – неопределённо подумала она и на ходу стала разматывать шаль. Подошла к запертому в честь праздника гардеробу и только тогда спохватилась: а Мария! Она вытянула шею, силясь разглядеть подругу в коридоре у восемнадцатого кабинета, но всё сливалось перед глазами. Нина Георгиевна тяжело высвободилась из пальто, сложила шаль в пакет и с поклажей направилась к кабинету. Подойдя, с удивлением узнала соседа по площадке Георгия Васильевича. Интеллигентный, худой и печальный, он сидел в чистой рубашке и новой жилетке и, сложив на коленях руки, вполголоса рассказывал что-то Марии, примостившейся тут же.

- … и подала на развод, – услышала Нина Георгиевна. – Ну, мы, конечно, расстроились. Отговаривали её. Но она ни в какую. Говорит, и слышать про него больше не хочу.

Он поднял глаза, ещё договаривая, и улыбнулся сдержанно.

- Доброго дня, соседка.

- И тебе, сосед, – сказала Нина Георгиевна, с лёгким неудовольствием поглядывая на Марию (ковёр всё-таки оставил осадок), но та как будто ничего не замечала.

- Садись, что ли, – любезно предложил Георгий Васильевич.

- Да уж спасибо.

Она покосилась на скамейку позади себя, как будто боясь промахнуться, и села. Разговор временно застопорился. Георгий Васильевич был, конечно, человеком культурным и положительным, бывшим корректором издательства, но Нина Георгиевна его недолюбливала. На подсознательном уровне недолюбливала, никак это не проявляя. Говорил сосед вежливо, улыбался кроткой улыбкой. Но сидела в нём, хоть разбейся, какая-то язва. Он любил подшутить над собой, над своей кошкой и женой Алёной. Словом, был не прочь прикинуться маленьким человеком, но на самом деле словно посмеивался над другими. И ещё редко моргал. Если взглянет на человека в разговоре – так и смотрит, пока человек сам не отведёт глаза. Как будто душу просвечивает. Поэтому Нина Георгиевна его сторонилась. Не желая из упрямства поддерживать беседу, она оглядела коридор.

Собственно, любоваться было нечем. Стены были обвешаны унылыми плакатами с жирными заголовками: «Как вести здоровый образ жизни», «Что такое аллергия», «Профилактика ишиаса». На кабинете напротив («Планово-экономический отдел») красовалось изображение огнетушителя, но сам огнетушитель висел возле другого кабинета – процедурного, у порога которого притулилась урна для бахил с приклеенным к крышке таинственным запретом: «Мусор, клочья и шарики не бросать».

Краем уха прислушиваясь к возобновлению тихого разговора про дочь Георгия Васильевича и её развод, Нина Георгиевна изучила посетителей. В их половине народу было, по счастью, мало, только к неврологу дальше по коридору сидело человека четыре. Зато второе крыло было битком забито – люди заняли скамейки и стояли в проходах, ожидая очереди то ли к лору, то ли к хирургу. От регистратуры шли туда же. Только одна девушка, получив свою карточку, повернула в другую сторону. Приблизилась, ступая преувеличенно аккуратно, переставляя обтянутые джинсами и удлинённые каблуками ноги («Как цапля», – подумала Нина Георгиевна). Ярко-синее пальто было расстёгнуто. Она окинула компанию почему-то заплаканными глазами и спросила глуховатым голосом:

- Кто-нибудь есть в восемнадцатый?

Нина Георгиевна открыла было рот для ответа, но Георгий Васильевич опередил её и мирно отозвался:

- Тут все в восемнадцатый. Вам на какое время?

Девушка недоверчиво взглянула на него, и усталое лицо вдруг просветлело.

- У меня на одиннадцать сорок две, – ответила она, как-то смягчив тембр, и сразу стало понятно, что ей не больше двадцати с копейками лет.

Георгий Васильевич одобрительно кивнул.

- Значит, вы после Марии, – любезно подытожил он, галантно указав на Марию Павловну.  – А как зовут вас? 

Красивые губы тронула едва заметная улыбка – не то насмешливая, не то дружеская.

- Вероника, – сказала девушка.

- Ну, вот и замечательно. А меня – Георгий Васильевич. А это Нина Георгиевна. Мы все в одном доме живём. Вот где приходится встречаться под Новый год. Присаживайтесь, – пригласил Георгий Васильевич и улыбнулся Веронике. Та скромно улыбнулась в ответ.

«Тоже мне, денди», – неприязненно подумала Нина Георгиевна.

Все вместе, поневоле представленные друг другу, подождали ещё немного. Никто не выходил из кабинета. Нина Георгиевна в нетерпении посмотрела на часы. Время её приёма уже подошло. Она пригнулась, осторожно (как бы позвонок не защемило) повернула голову и пристально поглядела на красную лампочку над дверью. Лампочка не реагировала. Нина Георгиевна прислушалась. Остальные, потревоженные ею, молча подняли глаза.

- Что-то сегодня долго принимает, – ворчливо сказала Нина Георгиевна.

Мария Павловна, по своему обыкновению, выразила лицом благожелательное согласие. Девушка посмотрела долгим взглядом, непонятным. И только Георгий Васильевич отозвался примирительно:

- Ничего, ничего. Не всё же дома сидеть. Хоть какое-то разнообразие.

Нине Георгиевне почудился обидный намёк, и она, легко вспылив, недобро ответила:

- Ну, знаете, не все дома сидят.

- Тоже верно, – охотно согласился Георгий Васильевич, и ничего не оставалось, как промолчать на это. Мария пошевелилась и спросила негромко:

- Как отмечать собираетесь, Георгий Васильевич?

- Да как обычно. Дочка с сыном поехали в дом отдыха на три дня. Там у них ёлка будет и все прочие пироги. А мы с женой вдвоём. Хотите, заходите к нам. И нам веселее.

Мария смутилась.

- Да что вы. К чему вам лишние хлопоты, Георгий Васильевич.

Он с наигранной строгостью хлопнул ладонью по колену.

- Никаких хлопот. Даже наоборот. Заходите. Да, да, безо всяких! Я вам серьёзно говорю.

Девушка скосила на них глаза.

И в этот момент Нина Георгиевна осознала причину своего беспокойства.

Проведя в поликлинике уже минут двадцать, она не увидела ни одного врача, кроме того, нелепого, что бросил им ковёр под ноги. А ведь в обычные дни они так и снуют мимо скамеек, здороваясь, окликая друг друга, обмениваясь на ходу быстрыми производственными замечаниями. Медсёстры тоже частенько бегают в регистратуру и обратно, оглядывают пришедших, спрашивают фамилии, раздают градусники.

А тут ни медсестры, ни врачей.

Нина Георгиевна беспокойно заёрзала на скамейке, но решила смолчать пока.

Прошло ещё пять минут. Картина не изменилась. Нина Георгиевна заворочалась на своём месте, засопела недовольно и угрюмо сказала в пространство, придавая голосу неопределённую интонацию не-вопроса:

- Наша без медсестры сегодня работает. Медсестру-то не видно.

Троица напротив опять взглянула на неё, и опять доброжелательно, с лёгкой озабоченностью для приличия ответил один Георгий Васильевич:

- Да, в самом деле. Может быть, из-за предпраздничного дня…

Но он не договорил, ибо в этот момент случилось невообразимое. Дверь планово-экономического отдела рывком, будто от удара ногой, распахнулась, и сейчас же в коридор мощным потоком выплеснулся водопад звуков, в которых перемешались развесёлая песня «Кабы не было зимы», флиртующие с ней мечтательные аккорды гитары, звон бокалов, что-то вроде (откуда бы ей тут взяться?) гармошки и в придачу радостный гул голосов, поздравляющих друг друга. Сидящие у других кабинетов обернулись в едином порыве. Нина Георгиевна во второй раз за день вытаращила глаза. Мария Павловна вздрогнула, Георгий Васильевич – и тот удивлённо подался вперёд, но обзор кабинета закрывала марлевая занавеска. За ней слышался кокетливый смех. Разливали по бокалам отчётливо слышный шипящий напиток. Отколовшись от прочих, прозвучал весёлый мужской баритон:

- Эллочка, где салат? Я уже битый час ищу твой салат!..

- Максим Дмитриевич, вы будете петь? – учтиво спросили в отдалении.

- Друзья, я потерял штопор! Все ищем штопор!..

- Вот как, – зловеще прошептала Нина Георгиевна. – Вон оно как, значит.

Не отводя глаз от кабинета, она опять вытерла вспотевший лоб. Затылок привычно задавило. Давление снова поднималось. Распахнутая дверь исторгала звуки безудержного веселья, но никто не показывался из неё. Люди в крыле напротив начали переглядываться, перешёптываться. «Безобразие какое!» – громко сказал кто-то в толпе. Пара смельчаков начала неуверенно подкрадываться ближе. Но тут произошла новая нелепость. Под потолком включилась система оповещения: послышался и раскатился на всю поликлинику скрип, скрежет, кто-то деликатно прокашлялся, пискнул тоненький сигнал, и узнаваемый голос телеведущего с наигранной строгостью сказал:

- Кабинет шестнадцать, нельзя ли потише? Тут люди лечиться, между прочим, пришли.

И послышался щелчок, как будто бросили телефонную трубку.

Секунда недоумённой тишины – и очередь взорвалась. Люди возмущённо загудели, заговорили, перекрикивая друг друга.

- Это кто ж там цирк устраивает? – склочно спрашивала в толпе худая женщина с обветренными щеками. – Кто цирк устраивает? Жалобу на них! Посмотрите, что вытворяют!..

Ей вторили негодующие голоса. Между тем праздничные звуки смолкли, словно все пирующие затаили дыхание. Дверь нехотя дрогнула и вдруг аккуратно закрылась сама собой. Мария Павловна и Вероника, как зачарованные, смотрели на неё. Потом одновременно перевели глаза куда-то вверх. Краткая красная вспышка осветила их лица, и Нина Георгиевна сообразила, что в кабинет приглашают пациента. Но из кабинета никто не выходил. Не выходил никто, она-то заметила бы. Георгий Васильевич кашлянул и поднялся. Развёл руками.

- Ну что ж, все веселятся. Будем и мы веселиться.

Он улыбнулся:

- Правда, Мария Павловна?

Нина Георгиевна фыркнула презрительно, когда он скрылся в дверях.

Однако стало неуютно. Лишившись какой-никакой мужской поддержки, женщины сидели как на иголках. Мария Павловна смотрела в пол. Вероника достала мобильник, взглянула на него от нечего делать и бросила в сумку. Молчание становилось обременительным. До слуха долетали негодующие реплики из другого крыла. Внезапно остро пахнуло сиренью – до того живо, что обманутые глаза Нины Георгиевны принялись перебирать окружающие предметы, но скоро сдались. Поддавшись иллюзии, внутренним взором она вдруг увидела свою дачу. Воображение нарисовало заросший сад, лейку на деревянной скамейке, стрёкот насекомых в высокой траве. Сирень мало-помалу исчезла, и в воздухе отчётливо зазвучала скошенная трава, смешанная с влажной землёй. Пахли ромашки, настурции, бархатцы, пахла кадка с зеленоватой водой – до того знакомо, что хоть плачь. Нина Георгиевна будто очнулась. «Это кто-то одеколоном надухарился», – подумала она и поёжилась. Мария Павловна решилась нарушить тишину и робко поинтересовалась:

- Как там ваш внучек, видитесь с ним?

Ещё во власти видения, Нина Георгиевна мутно посмотрела на неё. Говорить о внуке ей не хотелось. Сделав над собой усилие, она буркнула:

- Откуда мне знать? Я его в октябре видела.

Помолчала и добавила, чтобы сгладить резкий ответ:

- Ленка его ко мне не водит. У них своя жизнь.

Мария Павловна тихо вздохнула и покачала головой.

- Ну как же так, как же так… – сострадательно прошептала она и прислушалась. Кто-то всё ещё переругивался в другом крыле, хотя уже и не с таким запалом. Потревоженные происшествием люди снова впадали в невесёлое раздумье.

- Чем плохо, что люди празднуют, – вдруг сказала Мария с тем же состраданием в голосе и, поймав взгляд Вероники, смущённо улыбнулась. – Целый год работают, надо ведь и им немного отдохнуть.

Нина Георгиевна опять хотела вспылить, наговорить всякого вроде «Все работают, не только они!», «На службе надо думать о службе!» и прочего, но неожиданно для неё самой подумалось совсем другое: «Ты не одна Новый год встретишь. Накормят тебя, разговором займут. И дочери недавно приезжали. Хорошо тебе рассуждать».

Некстати Мария посмотрела ей в глаза и словно угадала. Сказала, встрепенувшись:

- Приходите и вы сегодня, Нина Георгиевна! Георгий Васильевич же пригласил!

Нина Георгиевна опешила. Потом скривила губы.

- Тебя пригласил, не меня, – сказала она, остывая. Злость внезапно ушла, сменившись неловкостью. Не любила она эти неудобные моменты. Вроде хочешь накричать на человека – а он тебе пытается добро сделать. По своему разумению, конечно. И как будто этим тебя наизнанку выворачивает. Да ещё при посторонних.

- Ты уж и иди, – сказала она. – Какое со мной веселье.

Мария потупилась. Но такой уж у неё был характер – снова подняла глаза.

- А хорошо они сейчас изобразили ведущего, – сказала она, тихо улыбаясь. – Я его тоже иногда смотрю по вечерам. Талантливый он человек.

Нина Георгиевна моргнула и невольно задержалась на ней взглядом. Блузка с рюшечками, юбка. Волосы убраны в причёску, очень уж изысканно для старухи, но несколько прядей выбилось и легонько шевелилось на ветру. На ветру? Нина Георгиевна насторожилась. Тут и её собственные ноги ощутили неуместный сквозняк. Она повернула голову. Через один кабинет находился служебный выход. Ясное дело, кто-то из работников выскочил на улицу, а наружную дверь прикрыть не потрудился. Она с усилием поднялась. Привыкшие к одному положению ноги тут же заныли. Не обращая внимания, Нина Георгиевна побрела к служебному выходу, всё явственнее ощущая дуновение холода. «Прохватит сегодня, как пить дать», – подумала она и застыла возле двери, будто вкопанная. Тоскливо сдавило сердце, голова закружилась и всё покачнулось перед глазами.

«Или я с ума схожу?»

Не было перед ней никакого выхода. Не было пустых тумбочек и колченогого стола в закутке. Не было ступеней, ведущих на улицу. Порог переходил в мягкую землю, прораставшую редкими травинками. Чуть поодаль высился крашеный зелёный забор в человеческий рост, и внутри, едва видный среди зарослей черёмухи и сирени, угадывался белый дом с синими ставнями. Широкая, серая от пыли дорога миновала его и забирала левее, оттого следующий дом не был виден. Справа, с другой стороны от дороги, виднелось нарядное здание с красной крышей, за ним начинался пологий спуск, ведущий к речке. На противоположном берегу были разбросаны огороды с постройками, на первый взгляд беспорядочные, кое-где виднелись на скорую руку выстроенные домики. Ещё дальше, почти у горизонта, тёмной стеной высился лес. Земля была тёплая, разогревшаяся на солнце. Крякали утки, совсем рядом мирно похрюкивала невидимая свинья, тарахтел заводящийся мотоцикл.

И вдруг всё пропало. Изображение подёрнулось рябью, и сквозь него проступило то, что должно было: тёмный угол с немытым окном, огороженный низкими перильцами и заваленный ненужной утварью, а справа – ступеньки, ведущие вниз. Дверь на улицу была в самом деле приоткрыта, и за ней разговаривали женский и мужской голоса. Курильщики, вероятно. Схватившись за притолоку, Нина Георгиевна стояла, безотчётно прислушиваясь к разговору. Обладатели голосов будто почувствовали это. Щель стала шире, и в ней мелькнула узорчатая голубая шубка. Ещё что-то ярко-красное, праздничное мелькнуло, и дверь аккуратно прикрыли с той стороны.

С тяжёлым сердцем она вернулась к своей скамейке. Села. Сумрачно взглянула на соседок и поразилась мечтательному выражению их лиц. Ей даже померещилось, что они похожи – то ли Мария помолодела, то ли девушка Вероника стала выглядеть старше. Она рассматривала их, пока Мария Павловна не заметила её внимание и не спросила с улыбкой:

- Вы слышите музыку?

Нина Георгиевна раздражённо мотнула головой – и поняла, что это неправда. Музыка действительно лилась, только с перебоями и едва слышная, как если бы в гардеробе тихо включили магнитофон. Но гардероб сегодня не работал. Напоследок раздалась застенчивая трель какой-то новогодней песни и вдруг заглохла. Нина Георгиевна растерянно посмотрела вниз, и взгляд её упёрся в надпись на урне для бахил: «Перья, маски и фантики не бросать!!!». Сердце ухнуло вниз, она судорожно сглотнула, и в тот же миг Мария Павловна встрепенулась, глядя вверх. Лампочка над кабинетом безмолвно загорелась.

Три женщины переглянулись, и ни одна не сдвинулась с места.

- А когда ж Георгий Васильевич оттуда вышел? – дрогнувшим голосом спросила Нина Георгиевна.

Вероника и Мария Павловна переглянулись.

- А он и не выходил, – ответила Вероника.

- Так чего ж зовут тогда? – сказала Нина Георгиевна, пытаясь нащупать привычную ворчливую интонацию, но голос дрожал всё заметнее. Ноги вдруг ослабели. Мысль, что подошла её очередь, почему-то пугала. Она беспомощно посмотрела на Марию Павловну, и та будто угадала, в чём дело. Проворно поднялась, одёрнула воротничок. Поправила своё сложенное в углу пальто и взяла ридикюль, разом обретая спокойную деловитую уверенность, которую совсем не разделяла сейчас Нина Георгиевна.

- Хотите вместе зайдём? – кротко предложила Мария Павловна. – Если вам нехорошо станет, так я, может, чем помогу. Попросят по одному – ну так что ж, я выйду.

И, ласково покивав для убедительности, она тронула ручку кабинета. Все трое – и Вероника тоже – напряжённо замерли, ожидая появления Георгия Васильевича – мало ли, может, просто замешкался человек. Но вместо Георгия Васильевича из-за двери выплыл такой будоражащий густой еловый запах, что женщины пошатнулись. Потом Мария задумчиво улыбнулась и шагнула внутрь. Нина Георгиевна потрясла головой, чтобы рассеять морок, и поскорее поднялась тоже. Всё-таки время приёма было её. И вошла. И остановилась.

Вместо хорошо знакомого пенала с широким окном, белой кушеткой справа, коричневой слева и столом, разделённым на два отсека, глазам её предстал… вроде бы тот же кабинет, но преобразившийся до неузнаваемости. Во-первых, ноги её с порога утонули в красном ворсистом ковре. Во-вторых, не стало кушеток. Слева красовался цветник на многоярусной подставке – анютины глазки, настурции, хризантемы, фиалки в горшочках, и всё это безудержно цвело. А справа были водружены две огромные ёлки, увешанные конфетами, леденцами, игрушками, щедро обмотанные светящимися гирляндами. Между ними невесть откуда взялся проём без двери, прикрытый занавесью из разноцветных бусин. Нина Георгиевна как прилепилась к нему взглядом, так и не смогла отвести глаз. Чем-то манил этот проём. Она опомнилась, поглядела на врача и сдавленно ахнула. Вместо участкового терапевта Анны Ивановны за столом восседал черноглазый, умеренного телосложения неизвестный молодой человек, перед которым лежала стопка пухлых карточек. Это было бы ещё полбеды, но напротив него на стуле медсестры по-человечески сидел лохматый пёс с круглой головой и со скучающим видом постукивал по столу когтями, подперев лапой щёку. А сбоку от них на стуле пациента устроилась Мария Павловна и чувствовала себя, по всей видимости, прекрасно. За спиной собаки на тумбочке стояло радио. Как раз в этот момент пёс, не глядя, протянул лапу и покрутил ручку радио, произнеся в пространство:

- Чёрт знает что. Новый год, а они передают какие-то экономические сводки.

Голос у пса был глуховатый, и из-за пышных усов слова долетали невнятно.

- Экономические сводки тоже важны, Бобик, – наставительно отозвался молодчик, не поднимая глаз. – Из-за твоего мотовства, к примеру, мы в этом году потратили в три раза больше средств. На что тебе сдались эти бабочки? Некоторые их, между прочим, боятся! И кто у нас приучил медведей завтракать трёхпроцентными сливками с яблочным пюре?

Собака не нашлась, что ответить. Молодчик, укоризненно покачав головой, вдруг резко обернулся к Нине Георгиевне:

- Ну что же вы? Садитесь! Рассказывайте! На что жалуетесь?

Нина Георгиевна стояла столбом, глядя на него. Молодчик прокашлялся.

- Так, понятно, – сказал спокойно. Небрежно вытянул из вороха карточек нужную и раскрыл на последней странице. Бобик тут же подал ему чистый листок, молодчик резво вклеил его в карточку и принялся строчить. Мария Павловна, улыбаясь, посмотрела на собаку и, вдруг решившись, протянула руку и осторожно погладила её по морде. Собака прижала уши и вежливо улыбнулась. Молодчик улыбнулся тоже.

- Не рекомендуется, не рекомендуется, – сказал он нестрого, продолжая писать. – Надеюсь, у вас нет с собой сливок? А вы, между прочим, – и он поднял бойкие глаза на Марию Павловну, – абсолютно здоровы. Да, да. Здоровы, но мне, разумеется, приятно, что вы оказали нам честь своим визитом. С наступающим!

Тут собака вытащила из-под стола букет хризантем и вручила Марии Павловне. Та взяла его, тихо засмеялась от неожиданности. Глаза её сияли.

- Мне уже пора уходить? – спросила она. – Я и правда чувствую себя совершенно здоровой. А вы – настоящий доктор?

- Исключительно сегодня, – нахмурившись, ответил молодчик, продолжая заполнять карточку Нины Георгиевны. – Бобик мне ассистирует, так сказать. Знаете, собаки обычно помогают расслабиться, успокоиться. Смириться, так сказать, с происходящим. Но сегодня не везёт нам, понимаете ли, каждый второй кричит: «Булгаковщина, булгаковщина!». При чём же тут булгаковщина, я вас спрашиваю. Там был кот, а у нас здесь наоборот – собака.

Он поднял глаза и улыбнулся, и стало понятно, что он ни на кого не обижается.

- А попали мы сюда по распределению. Традиционно перед Новым годом тянем жребий. Кому-то детские сады достаются, кому-то санатории…

- Вы – актёры? - робко уточнила Мария Павловна. – Или в цирке работаете? А… почему вы Бобик?

Пёс, разглаживающий на её карточке свежую новогоднюю наклейку, промолчал.

- Потому что он бобтейл, – сказал врач, возвращаясь к карточке. – Порода такая.

- Если говорящая собака, так сразу цирк, – вздохнул Бобик.

- Ну ты же понимаешь, где им ещё видеть учёных собак, – заметил врач. – Волшебники мы, Мария Павловна. И ничего тут удивительного нет.

- А я и не удивлена, – сказала Мария Павловна. – Счастливые вы.

Тем временем молодчик, исписав целый лист в карточке Нины Георгиевны, без лишних слов протянул руку, и Бобик сейчас же подал ему второй.

- Так и есть, так и есть, – сказал врач, приклеивая второй лист и продолжая писать. – Вот закончим с Бобиком приём, и предстоит до ночи попасть ещё в три места. Так что Новый год встретим в воздухе, как в известном советском фильме. А что, Мария Павловна, – он вдруг поднял голову и даже положил ручку, – хотелось бы вам тоже попробовать?

Та вспыхнула, заулыбалась.

- Как это?

- Да очень просто. Мы ведь вас сразу разглядели. Бобик, разглядели ведь?

- Именно, – лаконично отозвался пёс, наклеивая деда Мороза на очередную карточку.

- Вот видите. Рук катастрофически не хватает. А подарки развозить надо. Ваш сосед Георгий Васильевич сразу согласился, без разговоров. Вы какой воздушный транспорт предпочитаете – сани, ковёр-самолёт? Виноват, ковры закончились. Пользуются большим спросом, поскольку дают хороший обзор. Но и сани ведь тоже неплохо? А?! – молодецки гаркнул он и так хлопнул в широкие ладони, что Нина Георгиевна вздрогнула. – Выдадим вам отличные сани! И карту! До полуночи дома, правда, не окажетесь. Как развезёте подарки, просим пожаловать на торжественный банкет. Не пожалеете. Да вам все инструкции на крыше выдадут, где взлётная площадка. Ну что? Согласны?!

Мария Павловна встала. Сейчас ей можно было дать лет тридцать, не больше.

- Я согласна, – сказала она совсем другим, звенящим голосом, каким говорила, должно быть, в юности. – Только принесите моё пальто.

Молодчик свистнул. Бобик сорвался с места, распахнул дверь настежь и скрылся в коридоре. Звуки вальса, смех, весёлые разговоры ворвались в кабинет. Нина Георгиевна обернулась и успела увидеть сыплющиеся снаружи конфетти. Загрохотала тележка, и в кабинет заглянула собственной персоной врач Анна Ивановна в нарядной синей шубке, с поднятой на лоб карнавальной маской. Нина Георгиевна опять раскрыла рот, глядя на неё.

- Здравствуйте, Нина Георгиевна, – приветливо сказала та. – Газировки не желаете? Если захотите, можете в гардеробе взять. Там же и торт выдают. Хотя у вас сахар повышенный, но сегодня будет не в счёт. Не забудьте!

И укатила тележку дальше. Вернулся Бобик, неся на вытянутых лапах пальто и высунув язык от старания. Стоя на задних ногах, он доставал Нине Георгиевне до плеча. Мария Павловна благодарно улыбнулась ему и приняла пальто. Молодчик вскочил и помог его надеть.

- Ну что ж, доброго пути, Мария Павловна! – сказал он почтительно. – Почаще бы встречались такие люди, как вы!

Мария Павловна оглянулась на Нину Георгиевну, улыбнулась почти виновато и лёгкой походкой прошла за занавесь. Та взметнулась, оттуда повеяло весёлым морозом и далёким шумом вокзала. Бобик побежал проводить. Перестук бусин замолк, и в кабинете стало тихо. Словно закончился длинный сон.

- Прошу вас, садитесь же, уважаемая Нина Георгиевна, – устало сказал врач.

Она точно опомнилась. Дико посмотрела на пустующее место медсестры. Приблизилась бочком и грузно упала на стул. Хотела на самый краешек, но на краешек не удалось.

- Что же вы имеете сказать? – спросил врач и поднял на неё серьёзные глаза. Но, как она ни силилась, выложить всё разом не удавалось.

- Шарлатанство всё, – тихо выговорила она наконец.

Он поднял брови, продолжая смотреть на неё с сочувствием.

- И праздника никакого нет?

- Нет, – упрямо сказала она.

- И радости нет?

- Нет! – повторила она озлобленно, чувствуя, как непрошеные слёзы закипают в горле.

- А дача ведь осталась, – вдруг сказал молодчик. – Ведь не продали её? Так поезжайте туда летом. Навестите.

Нина Георгиевна задышала тяжело.

- Продадут дачу, – проворчала она. – Ленка, невестка, продаст. На что ей.

- А вы её пригласите в гости, – вдруг предложил врач. – Напеките пирогов, да и пригласите. Поговорите спокойно, без обиды. И на дачу съездите летом.

Нина Георгиевна беззвучно заплакала.

- Что мне дача без Тёмы, – сипло сказала она. – Он ведь всё там своими руками сажал. Яблоньку вырастил. И на зиму огурцы сам солил, и помидоры. Теплицы устроил. Траву полол. Всё сам! И машину затем купил, чтобы до города быстрей добираться. Будь она проклята!

Нина Георгиевна закрыла лицо рукой. Вспомнилось, как четыре года назад раздался звонок в её квартире и испуганный, сбивчивый голос соседа с дачи забормотал непонятные, невозможные слова: «Вы уж простите, что такое говорить приходится. Артём ваш… в общем, тормоза отказали… машина в реку упала…».

- Знаю, Нина Георгиевна, – сказал врач сурово. – Возьмите вот таблетку.

- Это что, валидол? – всхлипнула она.

- Типа того.

- Что делать-то? Что делать? – повторяла она, дрожа и невидяще глядя в стену.

- Жить надо, Нина Георгиевна, – наставительно сказал доктор.

- Зачем? – и вдруг её прожгла внезапная мысль. – Вы… если правда… эти… почему же тогда Тёма умер? – почти выкрикнула она, навалившись на стол грудью. – Это… справедливо? Если вы можете… цветы и собак говорящих… и остальное всё… что же его-то не спасли?

От боли потемнело в глазах. Она замолчала, с трудом переводя дыхание. Как сквозь туман, донёсся тихий голос врача:

- Не по тому мы ведомству, Нина Георгиевна. Здесь мы ничего не решаем.

Момент прошёл, и она почувствовала страшную усталость. Тихое сопение раздалось у локтя: это вернувшийся Бобик совал ей носовой платок. Свой-то был в пальто закатан.

– Возьмите ещё таблеточку, – ласково и настойчиво сказал врач. – И платочек. Не меняем мы чужую судьбу. Только помогаем понемногу. Вам поможем, другому. Вот и станет чуть-чуть лучше на земле. А кто может жить – должен жить, как ни крути. Сейчас выйдете отсюда, успокоитесь. Съедите торт, придёте домой. И всё наладится. И внука увидите.

Она махнула рукой. Таблетки были безвкусны, но как-то сами собой высохли слёзы и воспоминание затупилось, легло привычной тяжестью на сердце. Ей стало стыдно.

-  Извините, – выдавила она через силу. – Старая я стала.

- А мы будто не старые! – удивлённо сказал врач. – Старость, Нина Георгиевна, приходит, когда вы о ней думаете. И не раньше. Не раньше.

- Мария-то о ней точно не думает, – буркнула Нина Георгиевна.

- И правильно делает! Правильно!

Она мрачно помяла платок, расшитый снежинками.

- А мне… уже нельзя, как они? Как Мария… поехать? – спросила без особой надежды. И сама вяло изумилась: что это ей в голову взбрело!

- Как приятели ваши? – задумчиво переспросил врач. – Нет… Думаю, что нет. Вы устали очень. Разуверились. Вы просто забыться хотите. А это нельзя. Лучше позвоните Елене Викторовне, приободритесь немного. А там видно будет. Бобик, цветы!

Бобик вскочил и поднёс ей букет сирени. Она взяла его и, как в тумане, поплыла к выходу. И вышла из кабинета, продолжая пребывать в тумане, и смотрела на фикусы в коридоре, на смеющихся людей, на вылетающие пробки шампанского. Играла музыка из «Карнавальной ночи», которую из-за визита к врачу пропустила по телевизору, и посреди этой кутерьмы ей виделась улыбающаяся Вероника, стоящая рядом с насупившимся молодым человеком. Но вот проняло и его, и он тоже заулыбался. Потолок исчез, и прямо на головы сыпались серебряные искры, не долетая до пола. Её закружило в этом многоголосом вихре, и она покорилась течению, с кем-то говорила, что-то прихлёбывала из бокала – и лишь через несколько часов (так ей почудилось) Нину Георгиевну вынесло на улицу.

Она постояла, чтобы прийти в себя.

Оглянулась на дверь. Та молчала. Ни звука из-за неё не доносилось.

Нина Георгиевна стала спускаться с крыльца, перед которым никакая лужа уже не разливалась. Она думала почему-то о Марии – завтра не забыть бы ей позвонить, всё разузнать.

Что-то угловатое торчало из кармана, отягощая его. Она взялась за острый угол и не без труда вытащила коробочку, перевязанную шёлковой лентой. Неловкими пальцами развязала ленточку, сдвинула крышку и увидела, что ничего внутри нет, кроме бумажки с семью цифрами. Она знала, чей это телефон. И, запихнув бумажку обратно в карман, она побрела к своему дому.

 

В конце февраля она пришла снова.

Опять одолела аритмия. Ленка велела сходить к врачу. Нина Георгиевна не хотела ссориться снова и не стала спорить.

На улице мело. Нина Георгиевна отряхнула снег, потопталась на коврике у входа и долго рассматривала себя в зеркале, к которому уже не была приколота мишура. Гардероб работал, и лекарства в киоске отпускали без промедлений. Длинная скучная очередь стояла у окошка регистратуры. Сердитый мужчина говорил по телефону: «Я же сказал, что бумаги оформим завтра. К чему сейчас говорить, если нет на руках документов? Не понимаю!» Нина Георгиевна вздохнула и прошла к восемнадцатому кабинету. Села на скамейку, перечитала плакаты «Что такое аллергия» и «Как вести здоровый образ жизни». Огнетушитель висел на прежнем месте. Женщина в высокой меховой шапке, сидящая напротив, безучастно посмотрела на неё.

Переговариваясь, прошли две врачицы – терапевт с другого участка и окулист, за ними девушка в синих джинсах под халатом, на высоких каблуках – длинная, как цапля. Нина Георгиевна проводила её долгим взглядом, наморщила лоб. Из кабинета выглянула кругленькая бойкая медсестра, спросила её:

-  На какое время талон?

- Двенадцать тридцать, – сказала Нина Георгиевна. Медсестра кивнула и исчезла. Поликлиника жила повседневными делами. Почему-то стало пусто и тоскливо на душе.

- А вы помните, – вдруг сказала женщина.

Нина Георгиевна вздрогнула и подняла голову.

- Помните, как здесь было в декабре?

Нина Георгиевна насторожилась, подтянулась.

- А вы тоже видели? – хрипло спросила она.

- Я к травматологу приходила, – сказала женщина, и щёки её порозовели. – Ногу подвернула, ужасно болела нога. Кое-как доковыляла. А он посмотрел и говорит: «Зачем же вы пришли? Да вы ещё на коньках будете через два дня кататься!»

Она засмеялась и с неожиданной грустью добавила:

- И правда, всё прошло. Прошло, будто и не было.

Нина Георгиевна с усилием улыбнулась и отвернулась.

- Может быть, они снова приедут под Новый год, – сказала женщина тихо.

Нина Георгиевна вспомнила Марию и Георгия Васильевича.

Вот кого ей стало не хватать в последнее время. Алёна, жена соседа, исчезла тоже. Прошёл по соседям слух, что им писали до востребования, но ответа ещё не получили. И что они, вероятно, сами напишут, когда освоятся на новом месте. Нина Георгиевна ждала писем с нетерпением и страхом. Но если даже и не напишут – вдруг Мария через год будет сидеть в этом самом кабинете, лучезарная и молодая? Лохматый Бобик станет подавать чистые листы для карточек и лепить на обложки новогодние наклейки.

- Может быть, – отозвалась она. – Да, может быть, – повторила тихо.

Из-за двери снова выскользнула медсестра, сказала ободряюще:

- Всё в порядке, карточка у врача. Возьмите, пожалуйста, градусник.

И бесшумно скрылась за дверью.