Проза

Я стоял возле китайца, который на своем языке читал об оружии.

Глядя на эти черточки я хотел понять, как он в этом разобрался, за сколько времени. Может быть, суть в том, что он китаец? Но если китаец вырастет среди англичан, то не сможет понять эти странные значки. Тогда как?

Маршрутка повернула на длинную в несколько километров аллею — в таких местах хорошо думать.

—За двоих на Яблочной. — Мне дали денег.

И тут я понял, что не важно, на каком языке он читает. Я видел, где он зашел — это канатный завод, а на открытой в его телефоне картинке — длинная как тополь зеленая ракета на восьми колесах с красной звездой.

Это коммунист, у которого кончилась смена на заводе, а теперь он читает о ядерных ракетах.

Когда я выходил, он смотрел, как танки перелетают через ров. Новые туфли натерли пятки, так что я хромал. Я зашел в супермаркет купить пакет вина и бутылку самого крепкого пива, с которого если сорвать этикетку, никто не узнает, что это пиво, не узнает вообще, что это. Я ходил вдоль стеллажа с черными и желтыми бутылками в поисках самого дешевого, что здесь есть. Самую дешевую бутылку я увидел не сразу. Это полусладкое вино «Жозефина» с виноградников на чьей-то крыше.

Темнело. Тени деревьев вылились на асфальт, оставляя черные пятна, как если бы асфальт залатали только что. Я прошел два квартала как услышал взрывы позади. Утром висели флаги. Некоторые оборачивались, обходили деревья, становились на бетонные урны, но я смотрел на тех, кто как я идет прямо, глядя под ноги.

С похмелья главное — не растеряться, не идти в магазин сразу как проснулся, нужно выждать хотя бы полчаса, тогда решение будет осознанным. Я пошел за вином. Было лето, а вчера я шел весной. 

Жозефина стояла на прежнем месте. Надо поесть — я вчера только завтракал, но есть не хотелось. Думал спросить у продавщицы, какой вчера праздник, но решил, что это глупо, что никто не помнит, какой праздник вчера, не для того сделаны праздники, чтоб быть вчера. Может сесть в маршрутку, уехать в другой конец города, весь день пешком идти домой? А если идти домой по песку, с севера или юга, но лучше с востока, так правильнее — идти с востока по песку…

В другом магазине я взял лепешку с брынзой и травами, не люблю, когда говорят «зелень» — глупо это звучит. Что такое зелень, почему зелень, если они — травы, или травы в лепешке становятся зеленью, как свинья свининой?

Боль в голове утихла, но я уже шел по двору с бутылкой. В пыли лежали похожие на овец собаки.

Она ела сыр на кухне, отрезая широким, не для сыра ножом.

—Как твоя кожа? — сказал я. Пару дней назад ее обсыпало красными точками, которые быстро исчезли.

Почему я спросил ее о ее коже вместо вопроса о ней самой?

Нужно бросать пить.

—То, что я делаю — это правильно. Платье в горошек, сыр и много летнего солнца, — сказала она.

—Откуда здесь лето? Я купил лепешку с брынзой и зеленью.

—Ты будешь ее?

          Она спрашивает, буду ли я лепешку, которую сам купил? У нас что, есть свинья в ванной и могу я съесть лепешку, а…

—Я хотел пожарить мяса, — сказал я.

—Ты купил мясо?

—А у нас нет?

          Когда трезвеешь, возникает много проблем. Жозефина, мой свет и печаль, что с тобой, чего ты взгрустнула за шторой под батареей?

—Я хочу молока.

—Ты взял молоко?

—А надо брать молоко?

          Разговор терял смысл. Я сел на кровать, откупорил бутылку. Спрячьте свет, я хочу сидеть перед зеркалом в черной комнате и представлять свое отражение. Включил Бородина.

—Мы давно не слушали Берлиоза, — крикнула она.

—Это правда. — В любой части квартиры, кроме кухни, я чувствую себя уверенно.  Я бросил под кровать пустую бутылку, закрыл глаза.

          …там была высокая густая трава, по которой широкими коврами стелился холодный как морская вода ветер, а вдали на холме девушка с рыжими волосами и фарфоровой ветвью сняла платье, бросив его перед собой. Трава пахла апельсиновым соком, я увидел прозрачную, вдоль белых облаков птицу, облака упирались в холмы, так что девушка махнула ветвью, и цветы заблестели; птица носилась везде — похожая на выпущенное в лес дикое животное, прозрачная птица, а с другого холма с лентами золотых патронов на плечах спускался старый морской солдат, стоявший на страже всего, — солдат, который возможно и не поймет, что бежит враг, потому что был солдатом сразу, один, а ни до него, ни после солдат здесь не было, и он не знал ни об одной войне…

          Я не хотел открывать глаза. Какой мир перестанет быть — с апельсиновой травой, или тот, где под кроватью Жозефина, а когда хочешь пожарить мяса, его может не оказаться? Я думал о только что выпитой бутылке, о выпитой бутылке или на дне…

И не стал проверять. Не хочу спрашивать, хочется отвечать. Устал спрашивать.