Жизнь как есть

Я – иностранка. Do you speak English? – Yes, I do. С нижегородским акцентом. Но не в этом дело. Я – урождённая «девушка (не Прасковья) из Подмосковья», чувствую себя упавшей с Луны, с Британских островов, из пустыни Сахары (откуда там ещё?), – полной иностранкой на дальней окраине России. На очень дальней. Дальше для русских – ничего. Только Японское море, перенаселённый Китай или корейские товарищи… Но в Корею мы не поедем.

Русские с дальней окраины России очень любят Суньку и Чуньку. Это такие китайские города, которые на самом деле Суйфыньхе и Хуньчунь.

Куда ходит народ в Центральной России, чтобы приодеться? Кто побогаче – в бутик. А кто попроще – на рынок за турецкими шмотками. И это нам, центральным россиянам, знакомо и понятно. Люди с дальней восточной окраины для той же цели едут за границу, а именно – в Суньку. Там огромный рынок. Цены – смешные. Юань и рубль – лучшие друзья навеки в пользу рубля. «Пойдем, подлуга, посмотлим», – зазывают вальяжные китаянки-продавщицы, прилипчиво и нагло вцепляясь в рукав потенциальной жертвы.

А куда мы, граждане Центральной России, ходим лечиться? Естественно, в поликлинику по месту проживания. Граждане с восточной окраины для того, чтобы поправить здоровье, опять же едут за границу, но на этот раз в Чуньку. Там нет назойливых продавцов и рыночной толкотни. Там тихо, прилично, вежливо и недорого. Полное обследование, иглоукалывание из первых, китайских, рук, массаж, все прелести восточной медицины почти даром – да здравствует выгодный союз рубля и юаня.

Если есть средства на санаторий подороже, можно поехать в Далянь. Там воздух чист, и тихий звон слышится под хрустальным небом – да-лянь!

Каждый, кто посетит столицу Приморья в тёплый яркий день, скажет – курорт! Море, солнце, ветер, парус…

И будет прав – на три месяца в году.

Зимой здесь неуютно. Холодно – не то слово. Градусник за окном показывает минус двадцать. С усилием открываешь дверь подьезда, борясь с буйным шквалом внешнего мира, и вываливаешься в белый свет. Там вой и свист и минус сорок пять с учетом скорости ветра. Если ваш вес меньше шестидесяти килограммов, лучше прицепить на спину тяжёлый рюкзак – чтобы не унесло.

На открытой стоянке дрогнут друзья человека – японские автомобили. Других здесь просто нет. «Сенсация! – передали однажды в очередной сводке местной программы «Автопатруль», – Во Владивостоке! Столкнулись два ОТЕЧЕСТВЕННЫХ автомобиля!»

Местные жители презирают отечественный автопром и никогда его не полюбят, потому что отечественный автопром опасен для жизни в здешних нелёгких условиях. Он плохо ездит по обледенелым горам и быстро разваливается.

«Японцы», как правило, заводятся в любой мороз, если хозяин побеспокоился об аккумуляторе и свечах заранее. Но коварный российский бензин, главный козырь в защиту отечественного автопрома, может сбить с ног даже надёжного японского коня.

О, горе, моё транспортное средство глухо молчит в ответ на страстный призыв зажигания! На три корпуса далее мучается ещё одна бедолага возле серой Хонды. Ей помогает мини-вэн, пытаясь «прикурить» замёрзший аккумулятор – а вдруг получится? Не получается.

– Давай мой аккумулятор поставим, – предлагает мини-вэн хозяйке Хонды.

– Давай, может, ему понравится.

– У вас что, мальчик? – вмешиваюсь я.

– Мальчик, – отзывается владелица авто и добавляет певуче-ласково, – Тимо-оша!

Я приглядываюсь к приземистой Хонде с добродушной простецкой физиономией – точно, мальчик!

– А у меня девочка, – как бы между прочим роняю я, – хоть и большая.

Видавший виды белый Прадик упорно молчит на моё замечание.

То, что это девочка, я поняла с первых дней знакомства. Сменив хозяина, машина вела себя как обиженная женщина – целый месяц отказывалась заводиться и тоскливо истерично выла. Замолчала только после того, как к ней нашли особый подход.

«Тимошу» завели, наконец, и он обрадованно помчался за новым аккумулятором. Наша девочка поломалась ещё пару дней, выпросила новый «пятак» для стартера и тоже завелась.

В конце лета во Владике жарко. Все едут на Шамору, или на Тавайзу, или на Чайку, или в Славянку, или в Ливадию, – короче, на море. Здесь не Крым, но есть своя Ливадия. Наверное, крымчаки, приехавшие когда-то по зову сердца и за длинным рублём на Дальний Восток, увидели накат прозрачной волны на пляж в кайме зелёных гор и вздохнули блаженно – Лива-адия!

И всё же это не Крым. И не Москва.

Когда в Москве лето, здесь, на побережье Японского моря, глубокая осень. Постоянно моросящая пасмурная плюс девять градусов тепла погода – стандартный Владивостокский июнь-июль. Таким образом, у местных детишек половина летних каникул приходится на осеннюю неприглядность. Попросили Москву однажды сдвинуть здешние каникулы, подарить школьникам тёплый сентябрь вместо холодного июня. Напрасно. Если в Москве лето в июне, значит, везде то же самое. Ведь страна кончается за пределами Садового кольца.

А ещё здесь водятся тигры или амбы, как их часто величают. Зимой они заходят в деревни, и тогда местным собакам полная «амба», – съедят. Хищники помельче, дикие приморские коты, промышляют курами. Тигры чувствуют себя хорошо. Их защищает Красная Книга. Поэтому любой амба может по-хозяйски выйти на трассу и остановить движение под восторженные возгласы задраивших люки водителей: «Смотри, кошка! Типа – полосатая!»

Суровый край. Но за женьшенем не обязательно ходить в аптеку. Можно сразу в тайгу.

К женьшеню в тайге в изобилии прилагается энцефалитный клещ. Опасное насекомое водится также и в городе.

– Помню, мальчик у нас был во дворе, – задумчиво рассказывает коллега по работе. – Клещ его укусил. На голове вот такая шишка раздулась, и через два, кажется, месяца помер мальчишечка в жутких судорогах.

Коллега непроизвольно дотрагивается до причёски и заключает категорически:

– Я в тайгу ни ногой!

Я тоже мысленно торжественно клянусь обходить стороной лесные насаждения. Но весной, при первом тепле, раньше, чем даже взойдет трава, лесные храмы покрываются ослепительными подснежниками и ярким золотом первоцветов. Вся земля, сколько видит глаз, белая и золотая. От сказочной красоты небесные колокола звенят в душе. И поневоле забираешься в чащу, где можно проехать по избитой дороге, и выходишь под зелёные своды, и спускаешься к чистым таёжным речкам, в первобытную тишину, в первоздание мира, забыв о насекомой смерти, оседлавшей кусты и травы.

В Приморье всё так – экстремально, красиво и опасно.

Море летом прогревается в заливах до температуры Черноморского побережья. Ласковые воды и песчаные пляжи манят: «Приди, окунись, освежись!»

Но не только людей привлекает тёплая водица. Сюда же приходит размножаться крошечная медузка – «крестовик». Размером медузка с рублёвую монетку, но вредности в ней на миллион. Если ошпарит, спасайся в больницу, под капельницу.

В августе по местному телевидению передают предупреждения: «Внимание! Опасность! Жертвы на всех пляжах. Больше всего на Тавайзе – там сорок три укушенных».

– Моего мужа однажды укусил крестовик, – рассказывает всё та же коллега.

– И что? – спрашиваю я, затаив дыхание.

– Температура подскочила под сорок и несколько раз сознание терял, пока до больницы доехали.

– Больше не купается?

– Еще как купается!

В августе все во Владивостоке ещё как купаются. Вопреки предупреждениям, вопреки сорока трём укушенным на Тавайзе.

Дети вопят от боли. Взрослые теряют сознание. Но все упорно лезут в воду, потому как местные жары, аналогичные сочинским в разгар курортного сезона, иначе вынести невозможно.

Удивительные, прекрасные, грозные места.

Летом клещ и крестовик. Тропические ливни, в которых можно утонуть вместе с машиной в самом центре города.

Зимой лёд. Снежные грозы в декабре-январе. С ослепительными вспышками молний, многократно усиленными ливневым снегом. Ледяные дожди.

«Владивосток закован в ледяной панцирь, – предупреждает всё то же заботливое местное телевидение в начале зимы. – Аэропорт закрыт из-за обледенения полосы».

Ледяной панцирь останется в городе до весны, пока солнце не удалит его естественным образом. А пока надо учиться ходить по льду по пересеченной местности и не падать. Машины, увы, не скалолазы. Даже всесильные «тойоты» несёт по ледяным спускам. «Сегодня в одной улице столкнулось четырнадцать автомобилей, а в другой – шестнадцать», – меланхолично сообщает Автопатруль в конце дня.

Меня это удивляет. Беспокоит. Тревожит. Потому что я – всё ещё иностранка в здешних местах.

Удивляет, как местные девочки, нежные, красивые и упёртые, водят свои крошечные автомобильчики всю зиму по горам, по голому льду и снегу, пользуясь единственным преимуществом – 4 WD.

– Два раза на дороге крутило, пока доехала, – рассказывает будничным голосом обладательница розового праворульного «мини».

– А на горки как въезжаешь? – допытываюсь я. – Неужели въезжаешь?

– Въезжаю, – говорит она невозмутимо. – Только машину куда-то всё время несёт. То в одну сторону, то в другую.

Я всё ещё иностранка в здешних местах. Меня всё ещё пугает, когда машина разъезжается колёсами «то в одну, то в другую сторону» как корова на льду, а то и вовсе теряет управление. Я всё ещё ужасно мёрзну при минус сорока пяти. В блаженном, оставшемся в прошлом Подмосковье зимой тепло и безветренно!

Я всё ещё не понимаю, как местные жительницы умудряются элегантно выглядеть в такую стужу и ставить ногу, обутую в шпильку, на ледяной панцирь городских высот и не падать при этом.

Может быть, когда-нибудь, не сейчас, и ко мне придёт дар эквилибристики. И меня не будут напрягать сообщения о сорока трёх укушенных на Тавайзе. И я не буду внутренне дрожать, спускаясь к таёжной речке, в ожидании полосатой морды «типа большой кошки» из дремучих кустов по берегам.

И тогда я удостоюсь звания «приморочки», и медленная, созерцательная подмосковная натура преобразится в крепкий дальневосточный характер и полетит, подобно местному махаону, пластаясь иссиня-чёрными крыльями над штормовой волной. Ведь даже бабочки здесь почти что буревестники.

(Продолжение следует)