Жизнь как есть

 

 

 

 

Я – иностранка. Do you speak English? – Yes, I do. С нижегородским акцентом. Но не в этом дело. Я – урожденная "девушка (не Прасковья) из Подмосковья", чувствую себя упавшей с Луны, с Британских островов, из пустыни Сахары (откуда там еще?), – полной иностранкой на дальней окраине России. На очень дальней. Дальше для русских – ничего. Только Японское море, перенаселенный Китай или корейские товарищи, стреляющие мало-помалу в своих же, корейских, не-товарищей за то, что они продались американскому империализму. Но в Корею мы не поедем.

 

Русские с дальней окраины России очень любят Суньку и Чуньку. Это такие китайские города, которые на самом деле Суйфыньхе и Хуньчунь.

 

Куда ходит народ в Центральной России, чтобы приодеться? Кто побогаче – в бутик. А кто попроще – на рынок за турецкими шмотками. И это нам, центральным россиянам, знакомо и понятно. Люди с дальней восточной окраины для той же цели едут за границу, а именно – в Суньку. Там огромный рынок. Цены – смешные. Юань и рубль – лучшие друзья навеки в пользу рубля. "Пойдем, подлуга, посмотлим", – зазывают вальяжные китаянки-продавщицы, прилипчиво и нагло вцепляясь в рукав потенциальной жертвы.

 

А куда мы, граждане Центральной России, ходим лечиться? Естественно, в поликлинику по месту проживания. Граждане с восточной окраины для того, чтобы поправить здоровье, опять же едут за границу, но на этот раз в Чуньку. Там нет назойливых продавцов и рыночной толкотни. Там тихо, прилично, вежливо и недорого. Полное обследование, иглоукалывание из первых, китайских, рук, массаж, все прелести восточной медицины почти даром – да здравствует выгодный союз рубля и юаня.

 

Если есть средства на санаторий подороже, можно поехать в Далянь. Там воздух чист и тихий звон слышится под хрустальным небом – да-лянь!

 

Каждый, кто посетит столицу Приморья в теплый яркий день, скажет – курорт! Море, солнце, ветер, парус…

 

И будет прав – на три месяца в году.

 

Зимой здесь неуютно. Холодно – не то слово. Градусник за окном показывает минус двадцать. С усилием открываешь дверь подьезда, борясь с буйным шквалом внешнего мира, и вываливаешься в белый свет. Там вой и свист и минус сорок пять с учетом скорости ветра. Если ваш вес меньше шестидесяти килограммов, лучше прицепить на спину тяжелый рюкзак – чтобы не унесло.

 

На открытой стоянке дрогнут друзья человека – японские автомобили. Других здесь просто нет. "Сенсация! – передали однажды в очередной сводке местной программы "Автопатруль", – Во Владивостоке! Столкнулись два ОТЕЧЕСТВЕННЫХ автомобиля!!"

 

Местные жители презирают отечественный автопром и никогда его не полюбят, потому что отечественный автопром опасен для жизни в здешних нелегких условиях. Он плохо ездит по обледенелым горам и быстро разваливается.

 

"Японцы", как правило, заводятся в любой мороз, если хозяин побеспокоился об аккумуляторе и свечах заранее. Но подлый российский бензин, главный козырь в защиту отечественного автопрома, может сбить с ног даже надежного японского коня.

 

О, горе, мое транспортное средство глухо молчит в ответ на страстный призыв зажигания! На три корпуса далее мучится еще одна бедолага возле серой Хонды. Ей помогает мини-вэн, пытаясь "прикурить" замерзший аккумулятор – а вдруг получится? Не получается.

 

- Давай мой аккумулятор поставим, – предлагает мини-вэн хозяйке Хонды.

 

- Давай, может, ему понравится.

 

- У вас что, мальчик? – вмешиваюсь я.

 

- Мальчик, – отзывается владелица авто и добавляет певуче-ласково, – Тимо-оша!

 

Я приглядываюсь к приземистой Хонде с добродушной простецкой физиономией – точно, мальчик!

 

- А у меня девочка, – как бы между прочим роняю я, – хоть и большая.

 

Видавший виды белый Прадик упорно молчит на мое замечание.

 

То, что это девочка, я поняла с первых дней знакомства. Сменив хозяина, машина вела себя как обиженная женщина – целый месяц отказывалась заводиться и тоскливо истерично выла. Замолчала только после того, как к ней нашли особый подход.

 

"Тимошу" завели, наконец, и он обрадованно помчался за новым аккумулятором. Наша девочка поломалась еще пару дней, выпросила новый "пятак" для стартера и тоже завелась.

 

В конце лета во Владике жарко. Все едут на Шамору, или на Тавайзу, или на Чайку, или в Славянку, или в Ливадию, – короче, на море. Здесь не Крым, но есть своя Ливадия. Наверное, крымчаки, приехавшие когда-то по зову сердца и за длинным рублем на Дальний Восток, увидели накат прозрачной волны на пляж в кайме зеленых гор и вздохнули блаженно – Лива-адия!

 

И все же это не Крым. И не Москва.

 

Когда в Москве лето, здесь, на побережье Японского моря, глубокая осень. Постоянно моросящая пасмурная плюс девять градусов тепла погода – стандартный Владивостокский июнь-июль. Таким образом, у местных детишек половина летних каникул приходится на осеннюю неприглядность. Попросили Москву однажды сдвинуть здешние каникулы, подарить школьникам теплый сентябрь вместо холодного июня. Напрасно. Если в Москве лето в июне, значит, везде то же самое. Ведь страна кончается за пределами Садового кольца.

 

А еще здесь водятся тигры или – амбы, как их еще часто величают. Зимой они заходят в деревни, и тогда местным собакам полная "амба", – съедят. Хищники помельче, дикие приморские коты, промышляют курами. Тигры чувствуют себя хорошо. Их защищает Красная Книга. Поэтому любой амба может по-хозяйски выйти на трассу и остановить движение под восторженные возгласы задраивших люки водителей: "Смотри, кошка! Типа – полосатая!"

 

Суровый край. Но за женьшенем не обязательно ходить в аптеку. Можно сразу в тайгу.

 

К женьшеню в тайге в изобилии прилагается энцефалитный клещ. Опасное насекомое водится также и в городе.

 

- Помню, мальчик у нас был во дворе, – задумчиво рассказывает коллега по работе. – Клещ его укусил. На голове вот такая шишка раздулась, и через два, кажется, месяца помер мальчишечка в жутких судорогах.

 

Коллега непроизвольно дотрагивается до прически и заключает категорически:

 

- Я в тайгу ни ногой!

 

Я тоже мысленно торжественно клянусь обходить стороной лесные насаждения. Но весной, при первом тепле, раньше, чем даже взойдет трава, лесные храмы покрываются ослепительными подснежниками и ярким золотом первоцветов. Вся земля, сколько видит глаз, белая и золотая. От сказочной красоты небесные колокола звенят в душе. И поневоле забираешься в чащу, где можно проехать по избитой дороге, и выходишь под зеленые своды, и спускаешься к чистым таежным речкам, в первобытную тишину, в первоздание мира, забыв о насекомой смерти, оседлавшей кусты и травы.

 

В Приморье все так – экстремально, красиво и опасно. Море летом прогревается в заливах до температуры Черноморского побережья. Ласковые воды, и песчаные пляжи манят: "Приди, окунись, освежись!"

 

Но не только людей привлекает теплая водица. Сюда же приходит размножаться крошечная медузка – "крестовик". Размером медузка с рублевую монетку, но вредности в ней на миллион. Если ошпарит, спасайся в больницу, под капельницу.

 

В августе по местному телевидению передают предупреждения: "Внимание! Опасность! Жертвы на всех пляжах. Больше всего на Тавайзе – там сорок три укушенных".

 

- Моего мужа однажды укусил крестовик, – рассказывает все та же коллега.

 

- И что? – спрашиваю я, затаив дыхание.

 

- Температура подскочила под сорок и несколько раз сознание терял, пока до больницы доехали.

 

- Больше не купается?

 

- Еще как купается!

 

В августе все во Владивостоке еще как купаются. Вопреки предупреждениям, вопреки сорока трем укушенным на Тавайзе.

 

Дети вопят от боли. Взрослые теряют сознание. Но все упорно лезут в воду, потому как местные жары, аналогичные сочинским в разгар курортного сезона, иначе вынести невозможно.

 

Удивительные, прекрасные, грозные места.

 

Летом клещ и крестовик. Тропические ливни, в которых можно утонуть вместе с машиной в самом центре города.

 

Зимой лед. Снежные грозы в декабре-январе. С ослепительными вспышками молний, многократно усиленными ливневым снегом. Ледяные дожди.

 

"Владивосток закован в ледяной панцирь, – предупреждает все то же заботливое местное телевидение в начале зимы. – Аэропорт закрыт из-за обледенения полосы".

 

Ледяной панцирь останется в городе до весны, пока солнце не удалит его естественным образом. А пока надо учиться ходить по льду по пересеченной местности и не падать. Машины, увы, не скалолазы. Даже всесильные "тойоты" несет по ледяным спускам. "Сегодня в одной улице столкнулось четырнадцать автомобилей, а в другой – шестнадцать", – меланхолично сообщает Автопатруль в конце дня.

 

Меня это удивляет. Беспокоит. Тревожит. Потому что я – все еще иностранка в здешних местах.

 

Удивляет, как местные девочки, нежные, красивые и упертые, водят свои крошечные автомобильчики всю зиму по горам, по голому льду и снегу, пользуясь единственным преимуществом – 4 WD.

 

- Два раза на дороге крутило, пока доехала, – рассказывает будничным голосом обладательница розового праворульного "мини".

 

- А на горки как въезжаешь? – допытываюсь я. – Неужели въезжаешь?

 

- Въезжаю, – говорит она невозмутимо. – Только машину куда-то все время несет. То в одну сторону, то в другую.

 

Я все еще иностранка в здешних местах. Меня все еще пугает, когда машина разъезжается колесами "то в одну, то в другую сторону" как корова на льду, а то и вовсе теряет управление. Я все еще ужасно мерзну при минус сорока пяти. В блаженном, оставшемся в прошлом Подмосковье зимой тепло и безветренно!

 

Я все еще не понимаю, как местные жительницы умудряются элегантно выглядеть в такую стужу и ставить ногу, обутую в шпильку, на ледяной панцирь городских высот и не падать при этом.

 

Может быть, когда-нибудь, не сейчас, и ко мне придет дар эквилибристики. И меня не будут напрягать сообщения о сорока трех укушенных на Тавайзе. И я не буду внутренне дрожать, спускаясь к таежной речке, в ожидании полосатой морды "типа большой кошки" из дремучих кустов по берегам.

 

И тогда я удостоюсь звания "приморочки", и медленная, созерцательная подмосковная натура преобразится в крепкий дальневосточный характер и полетит, подобно местному махаону, пластаясь иссиня-черными крыльями над штормовой волной. Ведь даже бабочки здесь почти что буревестники.