Онтологические прогулки

О соотношении насилия и коммуникаций в социальных отношениях

Часть 1

Угроза как путь к ненасилию

Первым шагом от насилия в сторону цивилизованной власти является угроза насилия. Угроза – чрезвычайно тонкое и богатое понятие. Казалось бы, оно самым непосредственным образом связано с насилием, оно обещает его, оно находится от него в полушаге, в секунде  – но все-таки угроза – это не физическое воздействие, а информационное сообщение.

В угрозе видна динамика ухода от чистого насилия как физического факта в мир виртуальных сущностей, далеких от физики фактов - но при сохранении насилия в фундаменте. Вся человеческая цивилизация возникла из угрозы насилия – причем, все важнейшие цивилизационные проблематики (включая право и ненасилие) выросли именно из момента различия насилия и угрозы. Право держится на угрозах санкций – недаром, согласно римскому праву «санкция» является необходимой составной частью любого законодательного акта. Религия достигла успеха благодаря тому, что включала в свой состав богатый арсенал угроз – месть богов угрожала и при жизни и после смерти. И лумановская «власть как коммуникация»[1] и началась, и во многом существует именно как коммуникация на тему угрозы насилия.

В то же время, угроза хотя и является шагом в сторону мира чистой коммуникации, но сохраняет вполне реальную связь с миром грубых воздействий, а именно в модусе «возможности этих воздействий». Угроза есть замена реальности ее возможностью, угроза есть виртуальное и потенциальное насилие. Культурная эффективность угрозы таким образом служит иллюстрацией к теории польского философа Тадеуша Котарбинского, который писал, что человеческое общество развивается через «потенциализацию» – то есть замену реального действия простой возможностью этого действия[2]. Котарбинский приводит два примера потенциализации: бумажные деньги, которые когда-то олицетворяли возможность получить золотые монеты по первому требованию в банке, и Британский флот, который контролирует океаны простым своим присутствием, не вступая в реальные морские сражения, но, только демонстрируя готовность в них вступать, – то есть второй пример, опять же, касается угрозы насилия.

Введя экзотический термин «потенциализация», добавим к нему еще один: эфиризация. Эволюция власти от насилия к угрозе насилия, а от нее к сигналам, лишенным признаков последнего могло бы служить иллюстрацией к предложенной Арнольдом Тойнби теории эфиризации, в соответствии с которой многие процессы в ходе исторического развития становятся все менее материальными, все более легкими, незаметными, эфирными – так бумажные письма превращаются в электрические сигналы, идущие по проводам[3]. Переход от дубины к слову – прекрасный пример «эфиризации» власти – если только понимать власть предельно широко, как возможность оказывать влияние.

Использование угрозы в социальных коммуникациях имеют глубочайшие социобиологические корни, поскольку животные в своем общении с окружающим миром, очень часто прибегают к угрожающим демонстрациям. Они рычат, они лают, они вздыбливают шерсть, чтобы казаться больше, они скалят клыки и делают угрожающие движения – и все это, как можно понять, лишь информационные воздействия с элементами потенциализации: когда обезьяна или собака скалит клыки, она еще не кусает, а направляет окружающим послание: «у меня есть вот какие клыки, которыми я могу и готова укусить». Приматологи, думается, могут много рассказать о том, как обезьяны (от которых мы вроде бы произошли) прибегают к угрожающим жестам и другим несущим угрозу сигналам в общении с соратниками по стае.

Но, что интересно, у самых социальных животных на земле - у муравьев – ничего подобного использования угроз нет. В «социумах» общественных насекомых, также происходит управление через передачу сигналов, способы общения в муравейнике и улье чрезвычайно разнообразны, муравьи, например, общаются через выделение специфических феромонов, пчелы кодируют пространственную информацию с помощью «танца», однако информационное воздействие муравьев и пчел друг на друга осуществляется при полном исключении момента угрозы. Возможно, нейрофизиологический аппарат насекомых просто недостаточно сложен для этого – но, так или иначе, ничего неизвестно о том, чтобы муравья можно было напугать, или чтобы его можно было шантажировать. Быть может, именно полное отсутствие момента угрозы в управляющих информационных воздействиях и является важнейшим отличием социальности перепончатокрылых от социальности людей. С другой стороны, именно тут кроется объяснение, почему сообщества насекомых иногда представлялись людям в качестве недостижимого идеала: муравейник или улей выглядели как общества идеальной дисциплины, где исполнители столь добросовестны, что из общественной жизни полностью исключены и насилие, и даже угроза насилия.

Пример насекомых показывает, что насилие и угрозы насилия являются отнюдь не универсальным «для всех планет» способом создания социальности – но в случае с человеком это, видимо, исторически главный способ, что отчасти доказывает, что по своей биологической природе человек в гораздо меньшей степени, чем муравей является общественным животным.

Прогрессирует ли Общественное Идеальное?

Сейчас популярностью пользуется так называемая «теория открытого доступа» Дугласа Норта, Джона Уоллиса и Барри Вайнгаста, в которой утверждается, что важнейшей ценностью в обществе является право на создание организации[4]. В примитивных обществах единственной организацией является государство и создавать организации может только монарх, в обществах среднеразвитых организации – например рыцарские ордена – могут создавать также и члены элиты, и наконец в цивилизованных «обществах открытого доступа» создавать организации могут все.

Рассматривая эту теорию с интересующей нас точки зрения, следует учесть, что организация – это прежде всего машина, которая слушается своего «пульта управления». То есть, именно благодаря организациям в обществе вообще существуют виртуальные интерфейсы, позволяющие влиять на события нажатием кнопки, или произнесением слова. Если нет компьютера, клавиатура бессильна, если нет автомобиля, руль ни на что не влияет. Если люди объединились в организацию, то внутри нее реальную силу приобретают решения руководства организации – а эти решения обладают чисто информационной природой. Поэтому теорию открытого доступа можно было бы пересмотреть как теорию доступа к виртуальным интерфейсам, позволяющим силой слова или другого сигнала влиять на социальные процессы. В автократическом обществе эффективные интерфейсы есть только у царя, только он может отдавать словесные приказы, которые выполняются.

Не хотелось бы создать впечатление, что речь идет о линейном прогрессе, в соответствие с которой виртуальные интерфейсы становятся тем мощнее и влиятельнее, чем дальше мы поднимаемся по шкале времени. Однако, несомненно, что, по крайней мере развитие экономики и развитие техники действительно сопровождаются развитием соответствующих сегментов Общественного Идеального.

Развитие экономики породило деньги – великий символический, по сути, информационный механизм управления материальными ценностями. Развитие экономики породило договора и договорные обязательства. Оно породило коммерческие и промышленные предприятия, внутри которых хозяева управляли словесными приказами – подобно должностным лицам государства. Ну, а какой мощи достиг информационно-управленческий контур экономики к сегодняшнему дню, и говорить не приходится – всякий может управлять своими деньгами, посылая информационное сообщение своему банку.

То же самое можно сказать и о современной технике, вся она – мир кнопок, пультов управления, и обширной технической документации, меняя буквы в которой можно менять облик городов.

Впрочем, и степень подчиненности экономики идеальным правилам бывает очень разной, в связи с чем стоит обратить внимание на деятельность известного перуанского экономиста Эрнандо де Сото, который считал, что важнейшая проблемой развивающихся стран есть отсутствие эффективно действующих информационных реестров, фиксирующих и легитимирующих права собственности и другие значимые экономические факты[5]. Из-за сложности законного оформления огромное количество мелкого бизнеса в Латинской Америке и на Ближнем Востоке нелегально – а это значит, что им недоступно большое количество социальных технологий, работающих на основе информационных коммуникаций (например, нотариат, патентование, банковское кредитование, судебная защита собственности), и они гораздо ближе к чистому насилию – рэкету, полицейскому произволу, насильственному выбиванию просроченных долгов. Фактически, де Сото борется за то, чтобы сделать влияние информационных сообщений в экономике гораздо большим, чем оно есть сегодня.

Но все же, при всех оговорках, сферы экономики и техники, с точки зрения развития виртуальности, проблемы не составляют – их развитие и усложнение приводит к развитию виртуальных интерфейсов. И на их фоне проблематичными выглядят политическая и бытовая сферы. И в политике и в быту мы постоянно сталкиваемся со столь мощными рецидивами насилия, что говорить о прогрессе Общественного Идеального в этих областях следует по крайней мере с большой осторожностью – а может быть, и вообще не говорить.

(Продолжение следует)