Жизнь как есть

Нищие

Когда я работала на радио, мне поручили сделать очерк о молодом талантливом современнике-физике. Я вспомнила об одном знакомом – друге моего друга, лучше кандидатуры было не найти. Мы встретились в студии, я записала с ним интервью, он очень интересно рассказывал, эта передача стала потом гвоздём выпуска.

Наша беседа подзатянулась, уже был вечер и, помню, я провела для него экскурсию по телевизионным холлам, аппаратным, монтажным. А потом мы поднялись на крышу радиодома. Сидели там под звёздами, усыпавшими небо, и говорили, говорили…

Мы стали встречаться. В памяти остались фрагменты этих встреч: вот мы с … (назовём его скажем Л) почему-то в Энгельсе, едим сладкую вату и смеёмся, вот на лыжной базе в Буркино – я то и дело падаю, а Л меня поднимает и без конца чинит крепления, вот смотрим какое-то кино... Мне было с ним интересно и ему, кажется, со мной тоже. Не знаю, переросли ли бы наши отношения в какую-то иную фазу, если бы не один случай, положивший им решительный конец.

Однажды я подала нищему, и это вызвало бурную реакцию Л. Он ненавидел нищих. Его лицо искривила презрительная брезгливая улыбка. Он разразился гневным саркастическим монологом, в которой досталось не только нищим, но заодно и мне,

после чего мы расстались. Вернее, расстались, когда я совершила это деяние на его глазах уже вторично. На этот раз он не стал тратить слова, а просто повернулся и ушёл прочь. Навсегда.

У меня же отношение к нищим было не таким однозначным. Сейчас, когда они стали уже неотъемлемой частью пейзажа, уличного интерьера, когда примелькались и не надрывают, как прежде, глаз и сердце, их стало «не жалко», если вспомнить диалог героинь Ахеджаковой и Волковой из рязановского фильма “Небеса обетованные”. Но  в то время просящих милостыню можно было увидеть лишь изредка – где-нибудь возле церкви, на кладбище, как бы в специально отведённых для них местах. И своим видом они часто вызывали у меня чувство сострадания. В памяти всплывала Марфенька из “Обсерватории в дюнах” Мухиной-Петринской (книжка, которой зачитывалась в детстве), не смогшая пройти мимо просившей милостыню Христины, и не только подавшая, но и приютившая её в своём доме, обретя в ней впоследствии верного, преданного друга. Этот эпизод в книге на меня произвёл тогда такое сильное впечатление, что я долго пытливо вглядывалась в лица попадавшихся мне нищих, ища среди них свою Христину. Помню, как позже поразили строки Рильке из стихотворения “Нищий”:

В толпу ты всмотрелся едва ли.
В них нищих приезжий гость
увидел. Они продавали
ладоней пустую горсть.

И другие, его же:

Помнишь – лишь оглянешься назад,
и они стоят в вечерней стуже
со своей улыбкой неуклюжей,
словно выкроенной из заплат.

И рука искривленной корягой
тянется к тебе, как в забытьи,
словно хочет обернуть бумагой
руки неизмятые твои.

Бывает, что вид приевшейся взгляду унылой фигуры вдруг кольнёт полузабытой болью, заставит с полдороги вернуться, сунуть в руку последний двушник. У Аделаиды Герцык есть эссе “Нищая”, где она описывает вот такую погоню за нищей, которой не подала сначала, а потом совесть и страх небесного возмездия погнали её обратно, вдогонку уже ушедшей попрошайке. “И в успокоенной душе наступил мир”, – пишет она.

Другая довольно распространённая позиция: неважно, подлинная беда вынуждает человека просить или это пьяница, бездельник, шарлатан, играющий на сердобольных струнах сердец прохожих, сам виновный в своём нынешнем положении. Неважно, потому что это подаяние не ему, а Богу. Эта позиция мне так же чужда, так как в её основе лежит безразличие к самому человеку, к его судьбе, а есть некое самолюбование, упоение своим благородным поступком, стремление поставить “галочку” в своём духовном регистре. Ведь не нищую пожалела опомнившаяся Герцык, а испугалась: если не подам, на меня, на моих близких падёт кара. Не желание помочь, а желание откупиться, вернуть себе нарушенный мир погнали её назад. Поэтому в этих подаяниях всегда есть что-то постыдно эгоистичное, трусливо равнодушное: на, только не тревожь мою душу, мою совесть, не посягай на моё душевное спокойствие.

Я подавала, когда чувствовала в просившем не «профессионала», а попавшего в беду человека, для которого не органично это состояние, которому тяжело и мучительно просить. На всю жизнь запомнила я интеллигентного вида старушку в булочной, растерянно пересчитывающей мелочь, которой не хватало на хлеб. Потом родилось это стихотворение:

Старушка шептала, купюры считала.
Совсем ей немного на хлеб не хватало.

Я быстро ей сунула денежку в руку,
чтоб только не видеть старушечью муку,

и тут же смешалась с толпой магазинной.
Но глянула мельком — и сердце пронзило:

так губы дрожали, и дрожь её била —
ведь я той подачкой её оскорбила!

Как стыд меня жёг, я себя проклинала!
И долго потом её взгляд вспоминала.

Промчалась зима, а за нею и лето.
Я снова иду мимо булочной этой.

Смотрю — у дверей притулилась старушка
в дырявом пальтишке с облезлой опушкой,

и жалко на хлеб у прохожих просила:
«За ради Христа... С вами крестная сила...»

Та самая. Встретиться взглядом не смею.
Но что же судьба за год сделала с нею?!

Та нищая гордость и глаз её холод —
всё съел, обглодал унижающий голод.

И голос смиренный в привычных моленьях
уже не умел различить оскорбленья.

В натруженных пальцах тщедушно, неловко
сжимала она, как цветок, сторублёвку.

И, встретившись взглядом, глаза опустила.
Узнала? Прочла мои мысли? Простила?..

Как говорится, «от сумы и от тюрьмы»... В нашей стране любой может стать в мгновение ока  бомжом и нищим.

Вспоминается «Нищий» Лермонтова:

Читал ли эти стихи Л? Наверное, его симпатии были бы на стороне тех, кто положил в руку нищего камень…

У меня тоже есть стихотворение «Нищий»:

Стоит он, молящий о чуде.
Глаза источают беду.
Подайте, пожалуйста, люди,
на водку, на хлеб и еду!

И тянет ладонь через силу,
и тупо взирает вокруг.
Да кто же подаст тебе, милый?
Россия  – в лесу этих рук.

Я еду в троллейбусе тёплом.
Луч солнца играет в окне.
Но бьётся, колотится в стёкла:
«Подайте, подайте и мне!

Подайте мне прежние годы,
уплывшие в вечную ночь,
подайте надежды, свободы,
подайте тоску превозмочь!

Подайте опоры, гарантий,
спасенья от избранных каст,
подайте, подайте, подайте...»
Никто. Ничего. Не подаст.