Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Некто, пусть это будет некто, некое существо, условно живое, перемещается по городу, и смотрит совокупностью того, что воспринимает, на дома, дороги, реку, мосты, окна и трамваи, иногда - собак, появляющихся перед ним парами, будто их за хлебом послали.

Некто тащится по улицам, сверяясь с картой, которую волочит по асфальту или булыжникам, уж где какое покрытие мостовой. Карта куплена с намерением оглядеться сверху и произнести - "этот город", отыскать улицу, где рекомендовали дешево и вкусно поесть, и путь из гостиницы к этому правильному месту. По глянцу бумажного листа чертится линия, пересекающая покрашенные в зеленое и коричневое квадраты и треугольники, белые полосы улиц и перекрестков. Буковки названий, условно-опознавательные знаки для туристов, полоски общественного транспорта вместе с номерами маршрутов и точками остановок.

Овладеть городом в соответствии с картой можно только на третий день: отсутствие направления, несоответствие масштаба, перевертыши севера и юга, взаимная слепота читающего и указывающего. До тех пор, пока некто в душных сумерках не добредет до дома (такое имя на неделю получает гостиничный номер), запихав карту в дорожную сумку еще при свете дня.

Трехдневная путаница приспосабливается под нужды некто, если он спускается к парадным дверям, гремя связкой ключей на громадном медном брелоке в форме цифры 2. И выбирает идти вправо. Помойные ящики продуктового рынка, костел через перекресток, но взглянуть вверх не решается: возможность незаметно проскочить пять этажей ближайших домов вверх к кресту в этом месте не осуществима, потому что город черен наружными стенами - от копоти, грязи, времени, налипшего прутьями вьюна поверх когда-то белого. Малую часть отлепили, отчистили докрасна, сняв с кирпичной кладки штукатурку. Кое-где взамен положили желтое, бежевое, нежно-зеленое, раскрасили как внутренности Мариацкого костела. Там, где уж совсем мрачно, и маляров не дождешься, на карнизах навесили ящички с землей для растений, по замыслу цветущих летом розовым, фиолетовым и снова белым, развлекая жильцов, прохожих и темные внутренности квартирных помещений, поблескивая и отражая свет распахнутых рам.

Роберт Мазервелл

Костелы соседствуют с синагогами: первые утверждают свое главенство высокими шпилями и многочисленностью, видностью, вторые - нарочно скрываются, хотя большая их часть построена в одном месте – еврейском квартале, приземисты, поставили себя так, что найти их можно, только наткнувшись. Казимежская синагога утопила фундамент, позволив спускаться к своим дверям по широкой пологой лестнице ступенек в двадцать счету, а детям – играть в футбол, где стенные выступы заменяют ворота. Рядышком, в синагоге Исаака непрерывно крутят кино на двух экранах в разных помещениях. Фильмы озвучены трагической музыкой – гетто в Кракове, депортация. Служителям синагоги трудно сутками такое выносить, поэтому, спустя полчаса после закрытия, они, предварительно наведавшись в уборную направо от экрана, прерывают кино и выгоняют засидевшихся посетителей, чтобы на следующий день продолжить свое скорбное ремесло – отрывать контроль на билетах у входящих.

Лучшее краковское место тоже разместилось в еврейском квартале, на улице Jozefa. Кафе «Зингер» все раздолбано вроде нарочно – одиннадцать старых швейных машинок: ручные поставлены на широкие деревянные столы, а ножным сохранили колеса и педали, куда можно поставить ступню и делать упражнение «носок-пятка». Венские стулья вперемешку с обтянутыми тканью, трюмо, барная стойка, два зеркала друг напротив друга во втором от входа зале. Большое треснуло и делит тело на голову-грудь, смещает ноги влево от верхней половины. Доска меню в золотой раме стоит на мольбертных палках, прислоненная к стене. Названия блюд и цены нарисованы мелом, большей частью опавшим, потому что одни и те же посетители и так знают, что заказывать. Настенные часы, тускло блестя циферблатом, не ходят, что для такого трухлявого старья простительно. Малиновые гардины прикрывают сортир и кухню, где электрический чайник сливает в чашки ржавую накипь.

Хозяин с усами тонкими колечками одет в желтую майку, красную бандану и черные очки, которые не опускает на глаза, выходя на порог заведения, когда солнце. Плату за чай и прочее, которая вдвое дороже общегородской, хозяин объясняет тем, что «Зингер», в отличие от других кафе, работает до трех ночи, не мучая посетителей излишним лоском и музыкой из радио. К тому же можно курить – красные изначально пепельницы покрыты черным, огромны и вмещают около полусотни окурков.

И Краков в «Зингере» уже не город, хранящий на своей территории кирпичные строения с незажженными люстрами, витражами и подземельями. Он не лежит на земле, хотя земля и восходит в нем к небесам растяжками на площадях, являя собой четкий план, а скользит ветром, скатывается с холмов по порезанной на газоны траве к реке и, чуть покачавшись на воде, взбирается на склоны другого берега.

Роберт Мазервелл

В Кракове никаких устройств для ловли прыткого города не изготовили, потому некто заодно с ветром на перекрестке улиц sw. Gertrudy и Starovisla стал сперва вот тем господином, одной ногой стоящим на обочине, потом сразу вот той дамой в желтом платье, и в ту же секунду двумя собаками, боязливо поглядывающими, успеют ли прошмыгнуть до трамвая. Всех с некто соединяло устремление взгляда, умение различать цвета, овальность тела, убирающая шершавые детали. Отличий между ними нет, но они очевидно резко другие: разнятся сморщенным-обволакивающим глазное яблоко веком смотрящего некто, сумевшего воспользоваться случайностью – пропустить через себя ветер.

Он вошел иглой в отверстие на спине, продлился сквозь легкие, приветствовав вздох, оттолкнулся от перекрестья ребер грудной клетки, и приспособил некто как резиночку, вырезанную из сине-серого ластика, аккуратно продвинув его к краю, чтобы Краков петлями не спустился.