Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Комсомольская улица: дома-палацы — рустованные фасады. Руст грубой
выделки, раздроблен на плиты с поверхностью, напоминающей
пемзу. От дома к дому натянуты провода, на которых посередке
крепятся фонари, покачиваясь от слабого ветра.

Тип воздушным шариком болтался за спиной, будто на веревочке
привязанный — прогуливался вместе со мной, не мешал, и даже,
кажется, отлучился по срочному делу — проверить, перевели ли
вагоны поезда на российские рельсы. Белорусские службы себя не
утруждали — три крепких парня, снабженные по этому случаю
жестяными ящиками с нехитрыми инструментами — молоток, отвертка,
гаечные ключи. Железки.

Тип наблюдал за их работой, перемещаясь меж двух окон — из купе в
тамбур, смотря по тому, с какой стороны вагона показывались
рабочие, окликавшие друг друга по имени. Особенно ему
приглянулся Саша, нарядившийся в футболку с выцветшей надписью
«...Love» — первое слово не разглядеть — так затерлось. Черные
руки, запачканное лицо — последняя смена. Подставленные оси
колес не попали в пазы днища вагонов — их вновь приподняли
домкратами, лезли в бетонную яму светить какой-то специальной
небьющейся лампочкой. Оценщик-контролер постучал, послушал
звук, одобрил. Саша пошел мыться. В государстве готовились к
президентским выборам. В газетах писали про нищету. Тип
оставил бы в Сашином ящике алый цветок, но по вагонам ходили
только старуха-бомж и тетки, предлагая вареную картошку и огурцы
домашнего посола. Цветами и не пахло.

Где-то посередине вагоноремонтных работ я добрела до третьего
переулка — просвета между рустованными домами — в первых двух от
вокзала было пустынно, а в третьем по контрасту оказалось
неожиданно много людей. То есть если их как-то и можно было
назвать, то не иначе, как люди, потому что кому же там
находится вместе со мной на городском асфальте. Они склонялись,
рассматривая кого-то лежащего, их серые, будто бумажные пальто,
ломались по шву на спине, образуя два крыла там, где икры.
Никто не сидел на корточках, тормоша лежащего, рыдая или
поглаживая на прощание. Пришлось подойти, чтобы узнать, не нужна
ли помощь — как правило, я думаю, что в экстренных случаях
можно позвонить по телефону и вызвать либо милицию, либо
скорую. Пожар тут был как-то неуместен. Потревоженные
распрямились и зашуршали своими пальто в сторону улицы, расходясь.

Лежащий оказался мертвецом, но дал понять, что ему в этом переулке
не хватает света, а дерево, росшее за его головой, доставляет
ему неудобства неподходящей моменту кривизной ствола.
Пришлось тащить оттуда. Вернувшийся от Саши тип ухватил
одеревеневшее тело под мышки, я поддерживала где-то в пояснице. До
улицы оставалась пара метров. Ноша была мягка и легка на ощупь
— серое пальто оказалось пошито из кашемира, а тип
передвигался по воздуху так, что мертвец представлял собой
какое-нибудь королевское надгробие пятнадцатого века, только
сделанное из пенопласта. Я могла даже позволить себе курить, волоча
предмет.

Мертвец решил поучаствовать в траурной процессии — отнял сигарету,
затянулся и выдохнул вместе с дымом в меня свою душу — через
что она прошла, и как я поняла, что именно он сделал — мне
до сих пор неизвестно. Просто с этих пор я стала ходить с его
душой. А труп мы с типом, наверно, оставили лежать на
Комсомольской улице — пустое тело нам было без надобности.

Поезд приехал в Москву в субботу, а в воскресенье я посмотрела
телевизор — первый канал, новости. Последний сюжет — на тему
культуры. Умер актер, народный артист Белоруссии Петр Николаевич
Свиридов. Отрывок из интервью, которое вроде бы по случаю
получил корреспондент ОРТ. Свиридов стоит на дорожке
какого-то санатория в тельняшке, пузырящихся синих трениках,
отвечает на вопрос. Выглядит хмырем, и вообще непричесанный субъект
малоприятной наружности. Умер три дня назад, телеканал
выражает соболезнования и скорбит вместе с родными и близкими,
похороны завтра в Минске. И пара кадров из малоизвестных
фильмов с его участием.

Тут свиридовская душа забеспокоилась, хотя до этого была кроткой
тихоней и ничем себя внутри не проявляла: «Корреспондент даже
не потрудился узнать подробности смерти, не встретился со
свидетелями последних минут»,— шипела она, будто длила
стилистику высказывания телевизионных новостей. Мне же было без
разницы — ОРТ понять можно — лето, событий нет, кто-то помер —
хорошо, сюжет можно сделать.

Душа продержалась во мне менее двух месяцев. Тип, забирая ее прочь и
прощаясь, объяснял, что абсорбции так и не случилось, хоть
он на это и рассчитывал. Душа вышла активированным углем, не
сумев раствориться настолько, чтобы занять соответствующее
ей место. Тип ругался: «Ты погребла душу среди прочей
мертвечины и рухляди, тебя наполняющей как каждодневного человека.
Рано утром в тебя входят буквы и звуки, тебе чуждые и
лишние до такой степени, что при выдавшихся двух днях отдыха твои
благоприобретенные навыки обращения с ними напрочь
утрачиваются, и шесть часов понедельника уходит на их полное
восстановление. Но и в эти два дня ты занимаешься невесть чем —
глядишь в телевизор. Где в этой сутолоке разместить душу
покойного у тебя нет сил и подумать, и если даже она и захотела бы
выбраться наружу, то на следующий день была бы снова
похоронена. Единственное, что свиридовской бестелесной материи
удалось сделать, так это заставить тебя пить кефир по утрам. Да
и то, скорее это ты ее для этого дела употребила. Это же
как надо повернуть, чтобы бессмертную душу Свиридова в кефир
пристроить!».

Впрочем, тип досадовал понапрасну — канонических текстов насчет
сорока дней, которые душа проводит после смерти тела, в природе
не существует. Православные священники на этот счет
объясняются скороговоркой. Так что душа, став кефирной массой,
вполне могла ожидать такого развития событий. Пусть принимает это
за мытарства — ведь где-то же надо эти сорок дней
перекантоваться. А тип просто ленивый оказался — его ломало вверх с
душой тащиться и небеса ей показывать, да и препираться с
мытарями надоело. Устал он от однообразия размещения прибывших
либо в ад, либо в рай. Вот и придумал другой способ. «В
следующий раз,— говорил тип,— попробую на Саше. Надо только
цветами запастись».