Искусство

Смотрел вчера «Зеркало» Тарковского. Отличного качества пленка, оцифрованная в новейшие времена, четкие фигуры людей, пейзажи, дома, квартиры… Новое ее качество побудило меня к новой мысли: речь в «Зеркале» идет о социализме с человеческим лицом.

Это лицо часто показывается крупным планом. Принадлежит оно то Маргарите Тереховой, то Алле Демидовой, то Анатолию Солоницыну…

Крупным планом изображается и духовное содержание их персонажей. Они  долго и вдохновенно разглагольствуют то о Федоре Достоевском, то о сознании растений, то о революционных событиях в Испании и культуре этой страны, а потом вдруг  зачитывают письмо Пушкина Чаадаеву о сложной любви к России.

При чем тут социализм? Ну, как же, как же! На заднем плане-то, в подтексте фильма – скрытая ссылка на божка такого социализма, придуманного интеллигенцией особого Ленина. Тот, мол, говорил в «Задачах союзов молодежи»: «Коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество.»   И тут цитаты всегда обрывались, не давая  возможности вникнуть в другие отрывки речи, напрочь уничтожавшие этот «тезис».

Ну, и для большей убедительности такого подтекста – большая сцена о панике персонажа Маргариты Тереховой перед портретом Сталина: женщине, мол, приснилось, что она допустила дикую опечатку в уже отправленных в типографию гранках какой-то страшно значимой для властей книги. А для еще большей убедительности – страшные кадры хроники о жестокости фашизма, маоизма, пользователей атомной бомбы.

Иными словами, Андрей Тарковский, до отъезда за рубеж, был «человеком системы». Это ни в коем случае не его вина. Не будь он им, система не дала бы ему денег на съемку фильмов.

А история советского искусства показывает: «человек системы» должен был ее рекламировать. И Тарковский тут, конечно, не единственная знаковая фигура. В советской литературе таких фигур тоже было много – тех, что вещали о «демократическом социализме», сложном «социализме с человеческим лицом». Вспомним некоторые из них. Герои Паустовского рекламировали социалистическое миссионерство в дикой глуши: в Мещере, на Каспии и т.д. Произведения Распутина знаменовали победы социализма крупные: строительство ГЭС в Сибири, раскаяние советского дезертира, преодоление городскими в деревне – после приезда к умирающей матери – отчужденности друг от друга… Да, в «Прощании с Матерой» вроде бы на первом плане женщины в погибающей деревне. Но гибнет-то та от фантастической, несокрушимой мощи Советского государства!

Даниил Гранин в романе «Картина» даже изобразил настоящую борьбу художника  –  поборника такого сложного социализма – с «вульгарными коммунистами». Характерна одна из сцен. Художник вознамерился изобразить на холсте здание – старинный архитектурный памятник. Подошел, принялся за работу. Его противники тут же подогнали грузовик и повесили на здание транспарант с надписью типа «Слава КПСС!» Симпатии Гранина, конечно же, на стороне художника. Но верными ленинцами, по-моему, все-таки выглядят оппоненты того. Ведь их действия ближе, чем у художника, к такому тезису из ленинских «Задач союзов молодежи»: «Только преобразуя коренным образом дело учения, организацию и воспитание молодежи,  мы сможем достигнуть того, чтобы результатом усилий молодого поколения было бы создание общества, не похожего на старое, т.е. коммунистического общества». Да, они действовали именно «коренным образом», как вождь и велел.

 Но, пожалуй, самая сложная в литературе судьба у  Юрия Казакова. Такая же сложная  – как у Тарковского в киноиндустрии. Казакова до сих пор многие считают далеким от системы тонким лириком, продолжателем то ли Чехова, то ли Бунина. Но возьмем три лучших, на мой взгляд, рассказа Юрия Павловича.

В «Адаме и Еве» художника Агеева сделали изгоем критики его картины, попавшей на всесоюзную выставку. Не признает его как творца и приехавшая к нему  в добровольную ссылку на Север невеста, и он хамски, грубо дает ей от ворот поворот. И лишь однажды, мельком, в рассказе упоминается, что название картины – «Колхозница». А после расставания с невестой Агеев трезвеет и  ищет духовного возрождения в рабочей среде – едет «писать рыбаков». В общем, поступает по ленинским заповедям: «только в труде вместе с рабочими и крестьянами можно стать настоящими коммунистами».

И в «Осени в дубовых лесах» лирический герой влюбляется не в кого-нибудь, а в простую рыбачку с Севера.

В рассказе «Вон бежит собака!» главный герой, механик, так интенсивно и много трудится на каком-то западного образца заводе (на обычных, советских – перебои в снабжении были фантастическими, часто двадцать дней в месяц – простои, десять последних – авралы), что с трудом выкраивает время на поездку на рыбалку, и, одержимый мыслью об отдыхе, черство относится к пытавшейся найти у него сочувствие попутчице.

Казаков и Тарковский умерли очень рано, еще до распада СССР. Они не застали перемен. В 90-е годы многие советские рекламные агенты «социализма с человеческим лицом» поменяли в своих произведениях плюсы прежнего «строя» на его минусы и неплохо зажили в новой «системе». Вместе с гордостью за нее: освободила, мол, нас, узников «социализма». И пошли, пошли рассказы о концлагерях чуть ли не на каждом миллиметре территории, о сплошных репрессиях, вездесущих советских «гебистах»…

Но вот что странно. После перемен вдруг утратились достоинства произведений Казакова, Паустовского, Андрея Тарковского. И теперь, устав от зубодробительной пропаганды и вторичности в российских книгах и журналах, от плохо замаскированных «хороших афроамериканцев и отличных геев» в западных фильмах, вдруг начинаешь ощущать тот же дефицит реальности в потребляемой «продукции деятелей искусства», что всегда был в СССР.

Кадр из фильма "Зеркало". Режиссёр Андрей Тарковский. 1974 г.

И поневоле перечитываешь Казакова. Вот, например, пассаж из рассказа «Вон бежит собака!»: «Давно погас высоко рдевший летний закат, пронеслись, остались позади мертво освещенные люминесцентными лампами пустоватые вечерние города, автобус вырвался, наконец, на широкую равнинность шоссе и с заунывным однообразным звуком «ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж», с гулом за стеклами, не повышая и не понижая скорости, слегка поваливаясь на поворотах, торжествующе и устрашающе помчался в темноту, далеко и широко бросая свет всех своих нижних и верхних фар».

Прочитаешь такое – и восторг надолго, и не чувствуешь больше себя одиноким и потерянным. И берешься за «Осень в дубовых лесах»:

«Тогда я погасил фонарь. Сразу стало темно, только, будто проколотые иглой, горели бакены по всей реке. Тишина стояла звенящая; в этот поздний час, верно, один я был на многие километры на берегу».

Какие верные, точные слова, какая великолепная проза!

А Паустовский? Вот кусочек текста из «зловещих сталинских годов»:

«В Мещёрском крае можно увидеть сосновые боры, где так торжественно и тихо, что бубенчик- «болтун» заблудившейся коровы слышен далеко, почти за километр. Но такая тишина стоит в лесах только в безветренные дни. В ветер леса шумят великим океанским гулом и вершины сосен гнутся вслед пролетающим облакам».

Поэтому же я и «Зеркало» Тарковского смотрел вчера. Тоска по реальности была такой невыносимой. И с первых кадров голод стал утоляться…

Кадр из фильма "Зеркало". Режиссёр Андрей Тарковский. 1974 г.

1930-е годы. Долго-долго смотрит героиня на обширный луг впереди, на деревья, что рядом. Мне хорошо! Ведь по лугу не конвоируют вереницу заключенных, «социалистов с человеческим лицом». И транспарантов «Слава Ленину и Сталину!» нет на деревьях. Это обычный луг, нормальный, как в жизни, лес.

Я буду смотреть «Зеркало» еще и еще. И мне уже все равно, что там заставляла талантливых «людей системы» она рекламировать. У меня выбора, при дефиците реальности, не было и нет!