Жизнь как есть

 

Иван Дмитриевич Сытин (1851-1934)

 

 

Сытин за всю свою жизнь не прочитал ни «Войну и мир», ни «Преступление и наказание», ни «Мёртвые души». Писал неразборчивыми каракулями, почти бессвязно. Он не закончил даже одногодичную сельскую школу – бросил из-за отвращения к учёбе и к чтению книг.

Но он же заслуженно получил репутацию народного просветителя. Тиражи его изданий исчисляются миллионами экземпляров. В медвежьих углах России, благодаря ему, малоимущие крестьяне читали русских классиков, а их дети имели отличные школьные учебники и пособия. Газета «Нью-Йорк Таймс» в 1916 году назвала Сытина крупнейшим в мире  издателем.

1

В начале 20-го века Сытин одним из первых в России завёл персональный автомобиль с личным шофером. И тем лишь подтвердил своё, данное купцами за пристрастие к иноземным техническим и управленческим новшествам прозвище «американец». А ведь родился и вырос Иван Дмитриевич в костромском селе Гнездиково, где жители мало что знали не только о технике, но и об Америке.

Часто шофёр подвозил Сытина к роскошным ресторанам, в которых за «заветными столиками», в разговоре за изысканной едой Иван Дмитриевич предпочитал заключать крупные сделки. Его сотрапезниками бывали и миллионеры, и знаменитые писатели А. П. Чехов, И. А. Бунин, А. И. Эртель, художник И. Е. Репин, адвокат и политик Ф. Н. Плевако.  О Сытине они отзывались как об остроумном и находчивом собеседнике, радушном, гостеприимном купце. Антон Павлович Чехов, например, советовал своему брату Александру, писателю, обращаться к этому издателю с деловыми предложениями только в ресторанах – тогда, мол, тот особенно щедр.

Изредка шофёр привозил Сытина обедать дома. Иван Дмитриевич любил свою семью, но предпочитал строгие патриархальные порядки там. Жена его, Евдокия Ивановна, шикала на взрослых сыновей и невесток: «Тише! Сам пришел!»

Некоторое время Сытин отдыхал – ходил, заложив руки за спину, в глубокой тишине по коридорам, погруженный в свои мысли. Семья терпеливо ждала – без приглашения «самого» никто не смел даже приблизиться к столовой.

Потом он садился во главе стола, сыновья, как издревле заведено, по левую руку от него, женщины и внуки – по правую. Питались просто: щи, каша с котлетами, компот или кисель. Сытин говорил скупо, задавал иногда внукам вопросы об их учёбе.

Иван Дмитриевич встречался с двумя царями и Лениным. Он не менял политических убеждений, потому что…  не имел их. Политику он воспринимал как неизбежное зло, под которое предпринимателю невольно приходится подстраиваться.         

Все три раза он хлопотал о развитии издательского дела. Ленин принял его с виду гораздо радушнее, чем цари: обласкал, обнадёжил всевозможными обещаниями. Увы, пользы не было.

К концу 1917 года на счетах в западных банках у Сытина лежало целое состояние. В Европе – хватило бы и ему, и детям, и внукам.  Но Сытин пять лет буквально выпрашивал у большевиков возможность работать на Родине. Безуспешно. Ссылки его на разговор с Лениным приводили к тому, что власти давали Ивану Дмитриевичу очередной шанс…  беспрепятственно эмигрировать.

Во времена нэпа Сытин стал даже покупать «доверие большевиков»: вкладывал в экономику СССР свои доллары. Кончилось это тем, что он умер в 1934 году не просто в забытьи, но и в бедности.         

Загадочная русская душа.

 

2

Представители очень важной для этого рассказа профессии сейчас называются дилерами, торговыми агентами, распространителями газет, консервов, всякой всячины. Раньше же на Руси они именовались офенями.

Непременным спутником каждого офени был короб – своеобразный крошечный универсальный магазин. Лубочные картины там соседствовали с тонкими книжками о Еруслане Лазаревиче, головки сыра – с нитками и иголками…  В общем, туда клалось всё, что по доступной цене офеням предлагали городские купцы, и доносилось пешком или довозилось на санях  и телегах до сказочных глубин России. В том числе, до костромского села Гнездиково.

Офени были, в основном, горожанами. Достававшиеся им для торговли деревни и села делались для них, что называется, своими. Там они были хорошо знакомы с крестьянами.  Как в Гнездикове  – с роднёй Ивана Дмитриевича.

В 1876 году на двадцатипятилетнего Сытина, приказчика в небольшой фирме московского купца Шарапова, работало свыше сотни офеней. Своих, испытанных в деле не раз. Кстати, он сам выбирал их среди работяг на ярмарках, уговаривал идти в город сметливых крестьян из деревень, где бывал по торговым делам. Он поощрял своих офеней шараповским товаром в кредит: лубками и книжонками. Он обучал новичков первоначальным азам общительности,  зубоскальства и острословия, непременным атрибутам профессии.

Он мог бы найти и ещё сотни офеней, но что им предложить? Сытин только что привёз десятки тысяч картинок из подмосковного села Никольское: там раскрашивались каждую зиму изготовленные шараповскими печатниками гравюры.

В первой избе мать с тремя дочерьми трудились над сюжетом «Как мыши кота хоронили». Мать красила кота ярко-зелёным цветом, а дочери – мышей в голубую и жёлтую полоски.

–– Что же вы гравюры мои портите? – накинулся было Сытин.

– Ни одного пятна нет – все твои линии обвели опрятно, – смело и весело оправдывалась мать. – Мужик зайцев настрелял, новыми лапками работаем. А смотри, краски-то какие ходовые! Вся округа, на нас глядя, такими обзавелась…

И впрямь в соседних избах, на картинках с другими сюжетами, солдаты были с голубыми носами и в жёлтых сапогах. Но делать нечего – Сытин выдал обычную оплату, по 25 копеек за тысячу «раскрасок».

Офеней пришлось сразу вести в баню, а потом выставлять и хорошее угощение. Они было размягчились, но вскоре одумались и принялись сбивать цену. Опять – баня и угощение. «Ладно, Иван, люди мы свои, – сдались офени, – к Пасхе котов твоих разберут: старые-то лубки закоптятся за зиму. А стены украшать надо»…

И в это же время великолепные иллюстрации и прочнейшие, на десятилетия, книги изготавливались в России на лучшем европейском оборудовании. Но по какой цене?! Достоевский несколько лет распродавал трехтысячный тираж своего романа «Бесы» – по три рубля за томик. Крестьяне же, как хорошо знал Сытин, если и покупали книги, то не дороже, чем за три копейки.

Всё было в России: оборудование и распространители – но порознь. И была голова шараповского приказчика, о которой впоследствии Горький сказал: «Хорошая башка у Сытина, очень быстро и верно понимает он то, над чем другой подумал бы с год времени».

Сытин и сообразил, как соединить офеней с машинами, повернуть технику к миллионам простых людей. Потом, через десятилетия, Генри Форд так же соединит конвейерную систему Тейлора с конструкторскими разработками и дилерами и половину планеты обеспечит невиданными по дешевизне автомобилями. Еще позже японцы прибавят к чужеземным технологиям свое трудолюбие и почти весь мир завалят своей электроникой. Но это – потом, потом…

А Сытин гораздо раньше догадался, что основное предназначение техники – работа на массового покупателя. А значит, продукция должна быть не только лучше, но и дешевле, чем в избах села Никольское. Ещё дешевле!

1876 год можно назвать поворотным в судьбе Сытина. Весной он женился, взяв за Евдокией Ивановной, купеческой дочерью, четыре тысячи рублей приданого. Осенью присоединил к этой сумме ещё три тысячи рублей, вымоленных у Шарапова под залог всего будущего дела, и основал литографическую мастерскую. Главным богатством его стал станок – примитивный, для ручной работы. Но – французский! Уже это «чудо» европейской техники произвело фурор на Никольском рынке в Москве, где действовал Сытин. Качество, дешевизна! К тому же он догадался делать лубочные картины на злободневную тему – о разразившейся только что русско-турецкой войне. Спрос превзошел все ожидания.

Уже через три месяца Сытин приобрёл второй станок, ещё через полгода – третий. Число «своих» офеней увеличивалось в геометрической прогрессии, и они требовали и требовали не только картины, но и брошюры.

Станки доставили Сытину и неприятности. На Никольском рынке орудовали, в основном, мелкие предприниматели. Развивать своё дело они не только не умели, но и не хотели: считали это, как Шарапов, грехом. На «выскочку» смотрели косо, пророчили скорое разорение, прогар. А люди были, при всей своей религиозности, крутые, своенравные.  Погореть пророчили не только экономически, но и буквально.

Впрочем, экономически – в первую очередь. Картины свои Сытин не брезговал копировать, никого не спросив, с иллюстрированных журналов. Не лучше дело обстояло и с брошюрами.

Тексты для «книжек» писали литературные изгои: изгнанные за провинности семинаристы, страдающие запоями иереи, чиновники… Сытин платил им крохи. А рукописи при этом брал на вес – если и перелистывал, то лишь затем, чтобы понять, какого же объема выйдет книга. Авторы всем этим ловко пользовались.

Сытин как-то признавался: «Посмотрел я рукопись, вижу: написано складно, а главное, очень уж страшно. Ну, думаю, эта книга беспременно пойдёт. Заплатил сочинителю пять рублей. Отпечатали мы 30 тысяч экземпляров. И что бы вы думали? Нарасхват. Приказал еще 60 тысяч отпечатать. Вдруг подходит ко мне работник и говорит:

– Что же мы наделали-то, Иван Дмитриевич?

– Что такое?

– Да ведь мы Гоголя издали, не спросившись.

И показывает…  «Страшную месть» Гоголя! Нашёл я «автора», молодого человека. Он – мне: 

– Ежели хотите, Иван Дмитриевич, я могу переделать.

– Нет, – говорю, – всё-то не надо, а страниц десять переделайте, чтоб скандалу не было».

Всё это отнюдь не укрепляло репутацию издателя. А без неё – нет доступа к настоящим, крупным кредитам, и, следовательно, и дело широко не поставишь. Требовалась новая, далёкая от нравов Никольского рынка издательская и предпринимательская среда.

 

3

Минуло ещё пять лет. На Сытина работали уже тысячи офеней, десятки станков и машин, несколько мастерских. У него была своя лавка, но в пределах того же рынка.

Попытки начать сотрудничество с лучшими художниками и влиятельными толстосумами он делал постоянно. Они оканчивались ничем до тех пор, пока Сытину не пришла в голову мысль купить первую отечественную печатную машину и продемонстрировать её на Всероссийской промышленно-художественной выставке в 1882 году.

Сытин оставался приписанным к крестьянскому сословию – редкость для выставки, сразу привлекшая внимание организаторов. В церемонии открытия выставки участвовал император Александр Третий.

Организаторы подвели государя сначала к стенду с лубками, изготовленными Сытиным, а затем – к той типографской машине. В этот момент Сытин как раз печатал на ней портреты членов царской фамилии!

Это произвело благоприятное впечатление. Сытин был удостоен бронзовой медали – высшей, для крестьян, награды. Это оказалось пропуском в «большой капитализм».

Вскоре после выставки Сытину официально разрешили печатать и распространять продукцию для российских школ. Через год несколько купцов согласились основать вместе с ним товарищество на вере с крупным уставным капиталом. А в конце 1884 года в лавку Сытина пришёл сам Владимир Григорьевич Чертков – ближайший друг и сподвижник Льва Николаевича Толстого, увлекавшегося тогда идеями народного просвещения. Это вам не изгои с базара!

Чертков пояснил, что в его распоряжении есть издательство «Посредник», где мёртвым грузом лежит множество рукописей небольших книг для народа, написанных и проиллюстрированных лучшими в России литераторами и художниками. У Сытина же имеется экономическая структура для публикации и распространения: офени, мастерские.

Сытин принялся сотрудничать с необыкновенным воодушевлением. В первые же три года было продано аж 12 миллионов экземпляров изданий «Посредника». Офеням эти тонкие книги поставлялись по той же цене, что и прежние «ужасники» – по 95 копеек за сотню.

В лавку Сытина всё чаще стал захаживать и Лев Николаевич Толстой – в мужицкой одежде. Сначала офени принимали его… за конкурента и зубоскалили:

– И ты, старый, туда же – поучиться у нас захотел? Лежи уж на печи, а то в первой деревне ноги откинешь.

Вспархивали с лавок приказчики, шикали: не смейте так разговаривать с барином!

Разобравшись, офени…  всего лишь меняли направление зубоскальства:

– Пишите, Лев Николаевич, книжечки пострашнее. А то ваши в деревне только большому грамотею всучишь. Там ведь и без того оголтелая скучища. Только и наживаемся на чертяках. Купят про них – на целую неделю в избах разговоров хватает…

Толстой смеялся, но и присматривался, и вскоре заподозрил неладное. Книги «Посредника» в коробах офеней соседствовали с прежними лубками «для молодых лакеев», как он выразился, с низкопробными «Ужасными колдунами», «Страшными чародеями». Что же творит издатель?

Толстой пенял Черткову – мол, напрасно вы идеализируете Сытина, он использует «Посредник» в своих корыстных интересах, для поднятия собственного престижа. Чертков оправдывался: все наши издания у нас под контролем, Сытин получает от них самую малую прибыль, в нем – «вся механическая часть нашего дела».

Чья правда? Сытин не наживался, но и в убыток себе не работал. Престиж его рос как на дрожжах, и дело развивалось: открывались фирменные магазины в столицах и губерниях, огромные типографии, начинённые первоклассным, западным оборудованием. Сытин считал себя вправе извлекать косвенную выгоду из идеализма народников и просветителей. Ведь они его дело тоже использовали – для реализации своих идей!

Толстой не принял такой логики и вскоре охладел к издателю. Но Чертков, а вместе с ним и другие работники «Посредника» сотрудничали с Сытиным ещё добрых 12 лет. Ведь второй такой структуры в России не было.

Чертков свел Сытина с Короленко, Эртелем, Суриковым, другими крупными писателями и художниками. А тут  Иван Дмитриевич как раз сделал ещё один шаг – на мой взгляд, решающий и для его репутации, и для всероссийской славы.

Он издал в 1887 году десятитомное собрание сочинений  Пушкина неслыханным, казавшимся тогда невероятным тиражом в 100 тысяч экземпляров. И оно было стремительно распродано!

Это называли чудом, стали повторять некрасовские стихи: мол, наконец-то, народ понёс с базара не милорда глупого, а классиков. Но экономическая подоплека случившегося была несложной.

Как раз в 1887 году истёк срок действия прав родственников Пушкина на гонорары от его сочинений. А именно эти гонорары, вкупе с качественными переплётами, и составляли львиную долю стоимости книг. Сытин, в отличие от других издателей, просто не стал класть себе в карман бывшие деньги родственников. Да и переплёты дорогие – ни к чему! Стоил десятитомник в шесть с лишним раз меньше, чем когда бы то ни было – всего 80 копеек.

Что такое 100 тысяч экземпляров для фирмы, у которой только народные календари расходились пятимиллионными тиражами?! Капля в море! А шум на всю Россию поднялся, и эта бесплатная реклама сторицей окупила упущенную выгоду.

Отличная голова у предпринимателя Сытина!

 

5
 

Уже в 90-е годы капиталы Сытина исчислялись сотнями и сотнями тысяч рублей. И все он вкладывал в расширение дела, в котором поистине не знал удержу.

В этот период – с 1890 по 1917 годы биография предпринимателя имела две особенности. Он неустанно колесил по городам и весям, по улицам Москвы, создавая и создавая ответвления основной фирмы: новые «товарищества», «общества», редакции газет и журналов.

И повсюду подолгу работал как своего рода…  наладчик, эдакий экономический механик. Кропотливо подбирал людей. Причём на редакторские и инженерные должности – самых образованных и известных, а на управленческие, хозяйственные – толковых, но низкого происхождения, лично ему всем обязанных. Первой группе платил оклады, нередко – самые большие в России, и предоставлял полную самостоятельность. Вторую – держал в патриархальной строгости и напряжении, заставлял искать новые рынки сбыта, торговаться до хрипоты с поставщиками, не давал покоя, пока не вымуштрует. Но затем, по заслугам, награждал частной собственностью, возводил в ранг совладельцев.

Наладив так одно направление в работе, тут же принимался за другое. Но при этом прежние ответвления не закрывал – даже лубки его фирмами распространялись вплоть до Октябрьской революции. Его издательское дело можно сравнить с тем же коробом офени: Сытин добавлял и добавлял туда всё, что жизнь подсказывала положить.

Вторая особенность биографии связана с русской поговоркой: «Дайте мне на прокорм казенного воробья – я с этого буду каждый день жареного поросенка на обед иметь». Государственные заказы тогда (как и сейчас) были самыми лакомыми кусочками.

Несколько раз Сытин пытался пробиться к ним. Тут же его начинали смешивать с грязью. Две-три газеты обязательно обвиняли Сытина во взяточничестве и мошенничестве. По доносам и наветам возбуждались уголовные дела. Представители правительства (и прежде, со времен сотрудничества с Толстым, Сытина не жаловавшие) вдруг издавали постановления об аресте на его продукцию.

Сытин поспешно давал задний ход. Слишком разорительно было расхлёбывать заварившуюся кашу.  Любимчики казны так и не впустили его в свой элитарный круг.

Зато в провинции равных Сытину не было. Орёл летает высоко, но смотрит на землю, не отрываясь. Так и Сытин замечал в глубинке всё до мелочей.

Земства устраивали всё новые и новые школы. От Сытина им – учебники, пособия, иллюстрации, специальная литература. И всё это – по доступной, неприемлемой для его конкурентов  цене.

Россия беспрецедентно богатела: за полвека после отмены крепостного права её промышленность выросла в 13 раз. Стало водиться больше денег? Что ж, Сытин предложил ежедневную газету «Русское слово». Тираж ее в 1916 году превышал миллион экземпляров – сегодня завидно! «Русское слово» давало большую прибыль, чем все остальные московские газеты вместе взятые.

Угождать покупателю, неукоснительно соблюдать рыночные законы – вот, пожалуй, и все заповеди, которых Сытин как предприниматель придерживался. Причём исключительно как издатель – ни  водкой, ни семечками он не торговал.

Почему миллионер Сытин после Октябрьской революции не эмигрировал? Русскую глубинку на Запад не перевезешь, а на европейского покупателя он никогда не ориентировался.

И он просил и просил работу у большевиков, национализировавших его типографии. Время от времени ему разрешали занять там должность: то мастера, то даже директора. Но он оставался самостоятельным. Однажды в счёт зарплаты (её тогда задерживали дольше, чем при Ельцине) потребовал себе типографское оборудование. Его упекли в каталажку  как контрреволюционера.

Через несколько месяцев, при личном вмешательстве Ленина, выпустили. На дворе уже был нэп. Сытин снял со счета в западном банке 30 тысяч долларов и вложил в собственное «Книжное товарищество 1922 года». И стал набирать офеней…

Руководитель Госиздата – а с этой структурой обязаны были иметь дело все коммерсанты – О.Ю. Шмидт сообщил «наверх», что Сытин «гораздо больше вредит нам, чем помогает». Ивану Дмитриевичу запретили распространять даже лубочные картины социалистического содержания, не говоря уже о пользовавшихся спросом брошюрках. Государство несколько раз нагло обмануло его в расчётах, в сроках поставки бумаги…  В 1923 году «Книжное товарищество» обанкротилось. Не увенчались успехом и другие попытки Сытина  инвестировать в экономику СССР.

Энергия великана врезалась словно бы в стену. Было больно. Сытин стал на глазах дряхлеть, терять память. В СССР решили, что надо выполнить хотя бы некоторые из обещаний Ленина. Сытину дали пенсию в 250 рублей, выделили квартирку на Тверской. Там он и угас в 1934 году.