Комментарий | 0

Люся

 

 

 

     К Люсе Макаров попал только после звонка председателя колхоза – единственного в округе хозяйства, крепко стоявшего на  ногах. Вокруг в России бушевали и разоряли всех 90-е годы. Председатель напутствовал:

     «Поговорите с ней – и переночуете в нашей гостинице. Мне Люся не откажет – примет вас. Каждый год я Люсе, в счет зарплаты, продаю двух коров, и она держит их в одном стаде с колхозными. При этом за молоко от собственных коров она еще и чеки от нас получает. Сейчас туда молоковоз идет. Погода сухая, доберетесь до Люси. Ни дорог там нет, ни почты. А в дожди молоковоз оттуда трактором выволакиваем».

          Потом – поездка. Макаров минут десять не мог понять шофера с молоковоза. Шофер был русский, беженец. Но он втолковывал и втолковывал Макарову, какие хорошие дороги в Таджикистане, откуда  он родом, какие там строгие порядки: и за собой на улице убери, и в общественных местах не буянь, и квартиры со всеми удобствами, и асфальт кругом. А что здесь? Дыра!

      Все эти десять минут молоковоз ехал как раз по безукоризненному новенькому асфальту, проложенному прямо в степи. Но возражать Макаров не хотел. Макаров молчал. Он вспоминал свои встречи с такими же, как шофер, переселенцами, за 90-е годы было сотни встреч, и ему даже рот открывать не хотелось. Лень. Он всегда дремал, пока они твердили одно и то же: в России нет ничего, нет, в отличие от среднеазиатских республик, совершенно ничего нет…Говорили упрямо и зло. Лень было даже узнавать, на что они злились. Они никогда не говорили о себе. Только одно твердили: в России нет ничего хорошего, нет… Вот и шофер не скажет ничего о себе. А зачем мне рот открывать? Зачем? Зачем рот открывать… И вдруг обрыв, молчание шофера – машина, казалось, долго падала.

     Под обрывом – проселок, пыль столбом. Асфальт кончился еще перед кручей. Вверху. Под обрывом большак делал зигзаг, будто давая возможность оглядеть деревню Люси  издалека, оглядеть и подумать над вопросом, а стоит ли там вообще показываться: разваленные или покосившиеся избы, зелень деревьев и крапивы, дровяные поленницы прямо под открытым небом (а  где навесы для них?). Странно: даже никаких построек не просматривалось нигде около изб. Вот отчего избы выглядят жалкими, сиротскими, догадался Макаров. Деревенские дома, если они без надворных  построек, кажутся вагонами, отцепленными от уехавшего поезда. Он, поезд мировой цивилизации, движется и движется дальше. Они отцеплены и умирают. «Стоит ли сюда заезжать?» – кажется, спрашивал сиротский вид этих изб. Жалко их. Макаров мысленно сделал движение, чтобы приблизиться к избам-развалюхам. Но дорога уводила и уводила от них, да и  шофер больше не прерывал своих комментариев об отцепленной и умирающей России:

     – Здесь шестьдесят пенсионеров на  тот свет готовятся уйти. Ну, и дыра! Не приведи Господь попасть вам в такую? А? Вам куда? А-а, вспомнил: ведь председатель сказал мне, мол, к Люсе вы. Так вы бы напомнили, я бы еще у обрыва затормозил. А, довезу!

     И от фермы, где степной большак кончался, машина поехала вспять – на этот раз, прямо по безлюдной и странной деревне, причем к единственному каменному дому на ее конце. А на крыльце того дома баскетболистка в новехоньких спортивных штанах и футболке, не отрывая взгляд, настороженно глядела на приближающийся молоковоз. Настороженно – пока водитель не прокричал прямо в ухо ей:

     – Принимай председательского гостя, баскетболистка! А хлеб я завтра привезу.

     И Макаров из жалкого деревенского мира попал в  какой-то другой, когда баскетболистка открыла входную дверь. Дом каменный. Новый линолеум на полу. Люстры под потолком тоже новые. Дорогие обои в коридоре и на кухне. Легкие пластиковые двери выходят в коридор из неисчислимых, кажется, комнат. Новехонький, в нарядных торговых наклейках газовый котел в углу кухни и  опрятные батареи. Присев на кухне на новый табурет, Макаров, ошарашенный  увиденным, не думал совершенно ни о чем.

     – Здравствуйте! Я и не ждала гостя от колхозного председателя! – голосистая баскетболистка буквально в ухо Макарову все кричала.

     Единственная примета деревни заставила Макарова прийти в себя. Ведь в деревне кричат, не стесняясь. Ведь в деревне можно не бояться соседей за стеной, упражняться во все легкие. Кричи и кричи, радуйся!

 

***

     Люся-баскетболистка уставшая – словно только что с тренировки. То и дело ложилась головой на упавшие на кухонный стол руки. Но даже смежив глаза, она продолжала что-нибудь кричать.  Покричит, поднимет голову и, как ребенок к игрушке, бежит к газовой плите, зажигает газ. Так она, то вставая, то опять садясь, разогрела картошку и мясо, поела с Макаровым, потом сварила  корм для поросенка в чугунке, потом молочную вермишель для своего пятилетнего ребенка. И кричала без умолку, так  же перескакивая с предмета на предмет:

     «Видите, какая круча! Вон, прямо за окном, земля стеной! Под холмом живем, в дыре.  Здесь пенсионеры всего по двум телепрограммам смотрят сериалы, а на горе, на центральной усадьбе колхоза, по десяти! На горе пенсионеры смотрят и смотрят сериалы круглыми сутками, а в низине и заняться нечем – болтайся без дела большую часть дня. Но когда я еду на базар за покупками, то меня подменить есть кому на дойке. Доярки на центральной усадьбе, как на цепи привязаны к ферме. На базар свекрови у них ездят да мужья. А меня подменяют пенсионеры, даже когда я с ночлегом езжу. Вон оттуда езжу, с противоположной от обрыва стороны дома. Всего километр пешком по бездорожью до шоссе.

     Ой, а нам газ протянули! Вечером сходим на ферму, увидите железяки в километре от  нее. Это станция газораспределительная. Газ от сельсовета до сельсовета тянут по всей России.  А до нашего сельсовета три километра не дотянули, в обрыв мой уперлись. Газовщики говорили: вот в план вас включат, вернемся и дотянем до сельсовета. До центральной усадьбы то есть дотянут. А пока одна газораспределительная станция осталась – из-за бездорожья.

     Зато у нас в деревне газ раньше появился, чем в доме председателя колхоза. А какой председатель у нас хороший! Он ведь с газовщиками договорился, и они трубу загнули и, от распределительной станции, к ферме моей газ провели. Впервые за всю историю колхоза ферма в нем стала газифицированной. Напишите об этом! А потом председатель за счет колхоза трубу до дома моего от фермы провел. Впервые за всю историю нашего колхоза жилье в нем  газифицировали. Мой дом – первый!

     Ой, а всего три километра надо, чтобы в председательском доме газ тоже появился! Ой, какой он хороший председатель! В колхозе за одну уборку механизаторы получают вон сколько чеками! (Люся назвала цифру, равную одной тысяче долларов, это если перевести чеки в рубли, быстро подсчитал Макаров). Только, беда, коровы всю зарплату съедают. Коровам ведь фураж нужен. Им ведь сена тонны и тонны требуются. А  по дешевке можно взять фуража и сена только на одну свою корову, мало это, потому что у нас в колхозе кто две держит, а кто и три. А я вот десять держу. Накупись на них кормов!

     У нас на ферме два бомжа работают. Если они допустят падеж коров из колхозного стада, то, сказал председатель, он моих коров придет и возьмет. За каждую павшую колхозную – одну мою. Вот какой у нас хозяин!

     У нас на ферме все хорошо. Два эти алкаша в запои уходят по очереди. Я им так и сказала: если не будете уходить в запои по очереди, выгоню обоих к чертовой матери! А им деваться некуда. Они ведь и живут у нас на ферме. Беженцы из Средней Азии. Они корма носят, я дою, а потом молоковоз у нас всю продукцию забирает. У нас все очень хорошо. Председатель нам все дает, все.

     Зарплату дают чеками. Раз в месяц, без задержек. Да и за молоко от своих десяти коров я чеки получаю без задержек. Я вон два холодильника иностранных купила за чеки. Чтобы купить самый большой из них, я полгода работала, как проклятая. А на маленький морозильник – три месяца. Хлеб, крупа – это чеками отовариваем. Чеков много дают. Беда, что коровы зарплату съедают. В конце месяца отдаю почти все чеки назад в бухгалтерию – это за корма для десяти коров.

     А мне ведь и принарядиться надо, и сын у меня, видите сами, в чем попало не ходит. Все на базаре покупаю. Там выбор большой. Езжу туда раз в месяц. Меня подменить есть кому. И за сыном соседи приглядят. Даже если я с ночлегом езжу.»

     Потом пошли повторы у Люси.  Видя это, Макаров спрашивал и спрашивал, какой, мол, смысл держать десять своих коров, если зарплата от этого только уменьшается. Люся твердила свое: «У нас зарплату дают чеками. Гарантированно – раз в месяц, без задержек. Гарантированно!» Когда Макаров замолкал, Люся принималась про базар рассказывать одно и то же: «Ой, какие там наряды! Приедешь – глаза разбегаются. Ой, какие там наряды! Я такого раньше даже в Москве не видела. Ой, какие там наряды!»

     Наконец, Макаров устал слушать ее. И сказал:

    –  Спасибо.  Не буду вас больше утомлять. Я погуляю по степи.    

А Люся повторялась и повторялась:

     – У нас все хорошо на ферме. Бомжи корма носят, а молоко у нас два раза в день берет колхозный водитель…

     И Макаров пошел в степь. Прохладно стало к вечеру. Вспомнились беспечные горожане из далекой отсюда Томской области – такие же горожане, как Люся. И они попали работать в колхоз, как и Люся. В общем-то случайно.  Им тоже своевременно зарплату давали раз в месяц и такую же небольшую. И они, как и Люся, называли  эту зарплату гарантированной.

     Хватало им ее, как и Люсе, только на самое необходимое. И председатель томского колхоза рассказывал так же ясно, как и председатель колхоза Люси. Только рассказ – о другом:

     «Когда Американец – так иногда кличут одного из жителей нашей центральной усадьбы – вынес первый раз на улицу телевизор и хватанул по нему топором, всполошились мы! Но, смотрим, потом мужик как ни в чем не бывало работает, связно разговаривает – нормальный! И  телевизор у него есть – новый, импортный,  «Сони». Сдал вскоре бычка на нашу колхозную бойню, купил еще один новый телевизор, опять импортный, но марки «Грюндиг». А «Сони»  разрубил топором!

     «Я телевизор не только рублю, но и смотрю, – сказал толпе зевак. – Американцы эти ящики каждый год меняют, значит, и я такое право имею».

     И поехал, сдав бычка, за новым телеящиком.

     Мы живем в глухой тайге, продолжал томский председатель. Это заставляет с любой причудой соседской считаться. И Американец, как я рассудил, глухую тайгу использует по-своему: с ним считаются, и ему хорошо. Зарплату у нас выдают без задержек, день в день, подворья мы ценим,  и скотина у каждой семьи в хлеву. А получат колхозники на бойне выручку за свой скот – кто в Томск на базар отправляется, кто в Новосибирск.

     За день на базарах триста, а то и пятьсот долларов, если считать по государственному валютному курсу, растранжирят на модные безделушки. От причуд Американца это не сильно отличается. Лучше бы корову дополнительную завели или свиней десяток. А у модных тряпок в деревенской грязи век короток…

     Грустно и одиноко стало Макарову в безлюдной степи. «Все  так называемые крестьяне – это обычные горожане!»  – думал и думал он. Дождавшись, когда вернется с вечерней дойки молоковоз, Макаров попросил водителя отвезти его опять на центральную усадьбу.

 

***

     Там машина остановилась у деревянного опрятного домика. Водитель позвонил и представил Макарова старушке, вышедшей с ним за калитку палисадника:

     – Гость вашего родственника. Принимайте председательского гостя, заведующая гостиницей вы наша. Как всегда, принимайте. А я поехал.

     Старушка еще на улице посоветовала Макарову:

     – Завтра с утра можно поехать за границу. Автобус туда отправляется от правления колхоза. Как подоят коров, так с парным молоком и едут на базар. Ну, теперь – в дом.

     Помолчали дома. Макаров снял обувь, присел к столу напротив русской печи. Собирая на стол, старушка пояснила:

     – Заграницей мы базар знаешь, за что зовем? К нам председатель колхоза торгашей не подпускает на пушечный выстрел в село. Незачем, говорит, тащить грязь свою спекулянсткую сюда. Утром поедешь, тогда и увидишь: салон автобуса чуть ли не до потолка забит мешками, корзинами, краснолицыми потными от жары бабушками. Штурмовать автобус они будут у каждой  деревни. Наши пенсионеры выхлопотали у председателя одну льготу: он теперь берет плату за проезд до базара не деньгами, а чеками. Платят за пенсионеров их родственники, если они в колхозе работают. А за других как? Кому старики помогут, тот за них чеками и платит. А сперва председатель упрямился: «За деньгами едете, так живыми деньгами и платите!» Но пенсионеры – выхлопотали. Теперь с деревенских плату берут чеками, а с чужих – деньгами. А как иначе? Мы – свои ему. Увидишь: снедь наша в большом городе нарасхват. У автобуса прямо драка за нее будет. Увидишь, когда поедешь.

     Макаров и старушка провели вечер в глубоком молчании. Посмотрев телесериалы, она постелила ему в горнице на диване. Сама ушла в комнатку рядом с печью-голландкой за низкую, не доходящую до потолка перегородку. Легли. Старушка сразу стала рассказывать:

     – Люся, она жалеет пенсионеров. Она в восемнадцать лет родила. Приехала из Москвы с сыном, но без мужа. Мать сразу в колхозе расчет взяла, а ферму дочери оставила. Теперь мать в соседнем доме живет одна. На коров, что председатель Люсе дал, есть в колхозе разнарядка: столько-то от них молока в день надо с машиной на центральную усадьбу отправлять. А Люся, жалея пенсионеров, остальное молоко им дешевле продает. Молокозавод ведь принимает продукцию у деревенских за копейки. Так и Люся продает – за те же гроши. А как иначе? В райцентре у нее жених. Дом каменный она с помощью председателя купила рядом с материнским. Жених ей всю эту квартиру отделал своими руками. Она к нему то и дело ездит. Мол, я – на базар. А уж все знают: она – к нему, к жениху. А пенсионеры ее подменяют в эти дни. Вместе с матерью ее там работают. Девки нагулявшиеся – это самые верные жены, так уж заведено.

     И пробормотав эти слова, старушка заснула, как убитая.

 

***

     На рассвете Макаров был уже у правления колхоза. К автобусной остановке он даже не приблизился. Неинтересно!  Как описала старушка, так все и будет. Толпа поедет на базар. Салон автобуса еще до отправки чуть ли не до потолка забит снедью. А в каждой деревне автобус штурмом будут брать старушки-пенсионерки.

     А около базара что? Прямо у дверей автобуса деревенских старушек обступят их ровесницы-горожанки.        Снедь раскупится в течение нескольких минут. А что другое можно ожидать? В городах – безработица. Люди  поэтому ни копейки терять не хотят. Приходилось Макарову общаться с такими вот скупщицами деревенской снеди. Приходилось – не раз: в Вологде, на Урале, в Рязани, в Сибири. Торговаться они у автобуса категорически отказывались, отвечая  деревенским бабушкам одно и то же: цену хозяин назначил, а не мы. Потом, надев, для порядка, какую-нибудь старенькую шаль и обув рваные галоши «под деревню», шли скупщицы на бойкое место и продавали те же бутылки с молоком, те же пакеты с квашеной капустой, помидорчиками и огурчиками бочковыми, да всю ту же снедь, но в полтора раза дороже.

     А деревенские? Оставив мешки и корзины в колхозном автобусе, гуляли, неотличимые от горожан, по тем же базарам, но по промтоварным рядам. А как иначе? В их школах почти все дети одеты, как горожане. Вечером у каждой женщины все – от тапочек домашних до заколки в волосах – как у горожанки. Для этих городских стандартов на базары и ездили.

     «Заграницей мы базар знаешь, за что зовем?» – вспомнил Макаров начало рассказа старушки, у которой ночевал. Вспомнил и обрадовался. В СССР тоже владельцы подворий и крупные колхозы-совхозы сотрудничали! Все в колхозе осталось таким, как в СССР было: в отрезанном железным занавесом от всего остального мира СССР так же стремились набрать заграничного дефицита – шмотья, в основном. «Уверенность героев в гарантированной зарплате и то, как они пользуются всеми этими гарантиями» – вот тема для очерка, решил Макаров. Решил и обрадовался. Всем в колхозе, как всем  в СССР, при гарантированной зарплате хочется большего!

     Люди поехали на базар, а он остался.  Люди знали об элементарном, о том, что государство эту зарплату им уже не гарантирует, и, следовательно, никакая аналогия с СССР им не нужна, а Макаров по-прежнему считал: тема для очерка – есть!

     И, радуясь теме, Макаров выслушивал уже еще одну реплику колхозного председателя:

     «Разваленный магазин райпо стал собственностью нашего хозяйства. Отремонтировав, мы назвали его «склад-распределитель». Вместо денег там в ходу чеки. Выбор товаров теперь на складе не меньший, чем в московских супермаркетах: от колбасы до японских видеосистем. В этом нет ничего особенного. Всем снабжают нас шишки из нефтяного и газового комплекса. Пока я договариваюсь, нас не разоряют дочиста. Полки склада-распределителя, видите, ломятся от заказанного сельчанами. Мы им все даем, все.

     Из-за долгов в  Российской Федерации полностью закупорено денежное обращение, и мы почти отказались от него внутри колхоза. Часть зарплаты мы выдаем чеками, и с ними люди идут к нам на склад. Другую часть выдаем фуражом  – ведь у колхозников 500 коров на подворьях. Для склада товары берем  на торговых базах  топливно-энергетического комплекса, но тоже не за деньги – за сельхозпродукцию».

И, радуясь теме, Макаров   уверовал в иллюзию колхозного председателя: мол, с чеками мы будем жить лучше, чем с настоящими деньгами. И, радуясь,  Макаров посчитал неважным один факт: иллюзию эту обеспечивало государство, которое в середине 90-х годов держало доллар очень дешевым для населения.

     А между тем, председатель приобщал всех колхозников к своей иллюзии. А заодно перекладывал на  подчиненных весь свой риск, когда договаривался с большими людьми из топливно-энергетического комплекса, с шишками. Они, шишки, охотно давали председателю доллары в долг, дешевые доллары, потому что каждую осень он охотно давал им очень дешевое зерно и весь год – очень дешевое молоко и мясо.  Риск был в том, что доллар вот-вот подорожает, а зерно и молоко с мясом –  так и останутся баснословно дешевыми (так и случилось потом, в 1998 году, при дефолте). Риск был в том, что после подорожания доллара за колхозные чеки ни клочка бумаги не купишь. Риск был в том, что у колхоза ничего, кроме долгов, не останется – и весь этот риск перекладывался на деревенских жителей! И у тех с 1998 года будет единственная возможность  прокормиться –  продавая прибазарным скупщицам снедь с подворья.

     Но Макаров не был дальновидным прорицателем. «Как описала старушка-хозяйка, так все и будет» – решил он и, заскучав, не поехал на базар. Люди поехали, а он остался. С руководством колхоза. С председателем же, ни о чем больше не думая, он походил по всем сельским учреждениям: и в школе побывали и пошутили с учителями, и в сельсовете  ознакомились со статистикой о подворьях, и в доме культуры послушали монологи художественного руководителя. После обеда председатель, отвозя на персональном «Мерседесе» Макарова на железнодорожный вокзал, втолковывал одно и то же:

      «Вот я в книгах читал, к одному графу пришел управляющий с жалобой на Проньку – крепостного, у которого пала корова. «Дай ему новую!» – приказал граф. «Да Пронька за старую еще с нами не расплатился,» – напомнил управляющий. «Новую дай бесплатно, – строго повторил граф. – Иначе Пронька через полгода привыкнет к нищете, опустится и будет уже не работник, а оборванец. Зачем мне голь перекатная?» Вы слушаете, Макаров? У нас в колхозе нет ничего особенного. Надо договариваться с шишками из топливно-энергетического комплекса, и я это делаю. И телевизоры с их оптовых баз для крестьян  своих беру, и по мелочам все. Я договариваюсь с такими же большими людьми, какой я сам.  Кругом разруха, а у меня – порядок. Я договариваюсь, и нас не разоряют дочиста. Справный крестьянин, думаю я, самый полезный для государства человек».

     Так говорил председатель с не запоминающимся лицом, в не запоминающейся городской одежде. А Макаров – чуть ли не дремал.

     Ведь утром, походив по сельским учреждениям, Макаров всю биографию своего попутчика увидел.  Здесь герой кончил школу и был направлен в вуз. Здесь же, после института, он стал председателем – тоже в СССР. И так и остался советского образца председателем: гордится, что у него ни дойное стадо, ни площади зерновых не стали меньше, чем в СССР. Кругом – разруха, а него – порядок. Все, как в СССР – и хочется ему большего, как всем в СССР. И слушая рассказ о графах, Макаров дремал.

     Получился очерк, скорее, о председателе колхоза, чем о доярке Люсе.  В тексте все понятно. Это рассказ о том, как председатель все годы в России работает так, будто он – в СССР. Очерк этот и сейчас можно найти в любой сельской библиотеке – в подшивке «Советской деревни».

Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка