Слово о бедной Анне
Разговорный жанр Жизнетворчества. Фрагмент переписки Аркадия Драгомощенко и Дениса Соловьева
Златоустное умение плести тончайшую чашуекрылую паутину Разговора относится, без сомнения, к одной из ярчайших черт жизненной поэтики Аркадия Драгомощенко. Не идя против исторической правды фиксированных каталогизаций нашего интерконтинентального интеллигибельного быта, мы скажем, что эпистолярный Диалог с АТД может быть отнесен к почти институализированному жанровому экспонату непрямого «отсроченного» (привет, старина Жак) коммуникационного речения. Главнейшие арлекины духа в данном контексте — это переписка соратника Аркадия по Цеху — Алексея Парщика со Славкой Куром, изданная в маргинальном мск-иzдательстве, а также крепкий том переписки АТД с американо-питерской (чуть жеманной) деятельницей Литературы — Маргарет Меклин, доступный по временной прописке МЖ, выходящей будущей Осенью в молодом московском Издательском Доме Магриб (стараниями Двух Вадимов). Аркадий Трофимович тогда сумел без труда преодолеть чуть контуженную аутичность этой блестящей аристократки тонкощиколотной, хотя и совсем не «женской» прозы. Та переписка выдалась на удивление живой и «умной» одновременно.
Вот и в этом случае, я искренне рад представить на ваш суд не менее проникновенные поэтологические инвенции в описание текстуального устройства покойной русско-израильской жизнетворческой авторессы Анны Горенко, исходящие от рук людей, коим явно небезразлична аналитическая судьба бытования памяти об этом необычном обочинном персонаже, произраставшем в особом русско-еврейском воздухе (термины В. Хазана), питающем и поныне самые разноликие литературные судьбы.
Денис Иоффе.
Два письма и постскриптум на полях
[Как поясняет сам АТД — это «ПОСПЕШНЫЙ, деловой обмен
«полумнениями», связанный с определенными техническими обстоятельствами
и сроками. Ни коим образом не филологически-умственная
переписка.]
––- Original Message ––-
From: "Denis Soloviev" <>
To: "arkadii dragomoshchenko" <>
Sent: Wednesday, August 13, 2003 9:49 PM
Subject: Re: privet
Аркадий, дорогой, я отослал, как я уже писал, фотоматериалы.
Надеюсь, всё работает исправно.
Искренне Ваш,
Денис С.
P.S.: да, может быть Вам пригодится следующая справка:
Стихи Горенко переводились на иврит также Рои Хеном и Гали-Даной
Зингер, правда, не были опубликованы (хотя перевод очень и очень
достоен). Последняя — довольно значительная поэтесса, стихи которой
теперь входят в программу израильской средней школы "даже".
––- Original Message ––-
From: "arkadii dragomoshchenko" <>
To: "Denis Soloviev" <>
Sent: Wednesday, August 13, 2003 10.25 PM
Subject: Re: Anna.
Денис, скажите мне вот какую штуку... вот как бы жила
АГ, все понимали, что там что-то происходит со словами у нее,
то есть, со
стороны возникало ощущение (а я сейчас хочу просто реконструировать)
некой... я даже могу позволить себе сказать "безысходности"...
подождите,
одну секунду... так.
Это ощущение можно назвать неким атавистическим страхом, да?
Соприкосновение с ее словами – мне безразлична в
данный момент ее телесная,
жизненная аватaра – вселяли не
раздражение, но...
можно даже сказать horror. Вот к чему относится выше
написанное слово
"страх".
Поскольку вся "разреженность", "безвоздушность"
устрашают... да?
Хорошо.
Далее, а я очевидно вижу как у автора резко, по нарастающей "редеет"
смысловая мотивация синтаксических, все более и более
редуцированных конструкций, что очевидно приводит меня к мысли о
временном сгущении.
Стремлении к сингулярности. Возможно, думаю я, если бы
она чуть-чуть не спешила, чуть-чуть захотела бы понять, что происходит
с ней – я отметаю все "лекарства", они лишь следствие –
возможно было бы
видеть еще более разительные вещи.
Она была поэтом, но никак не смогла стать писателем. В
хорошем смысле, в смысле Рембо, Бодлера и т.д. Если я верно читаю
ее,
она всегда была на голову дальше того, что писала, но это – не
комплимент, отнюдь. Это пустая жадность...
Жадность рыбы, хватающей воздух, который
ею же уничтожен
после
воды.
Терпение было исключено.
Оно и невозможно в таком случае.
Простите, я просто читаю строки и не имею никакого
отношения (и не хочу) к
жизненным обстоятельствам. Мне кажется, мы встречаемся
со случаем,
когда слова в самом деле уничтожают того, кто их знает или
пишет, кто не в силах
их принять (feed back).
Поразительно, но я наверное, так и не напишу о ней ни
единого слова.
:-)))))
Ваш неизменно – атд.
––- Original Message ––-
From: "Denis Soloviev" <>
To: "arkadii dragomoshchenko" <>
Sent: Wednesday, August 13, 2003 11: 53 PM
Subject: Re: Anna Domini
Аркадий, я думаю, да, «это ощущение [безысходности] можно назвать
неким атавистическим страхом». Однако, я предпочёл бы соотносить
это ощущение в восприятии читателя также с «самобоязнью» (если
следовать логике
атавизмов) — как модификацией страха поглощения чужой пустоты,
страха перед отсутствием смысла личного времени и перед исчезновением
смысла стремящейся (к своему началу) к темпоральному нулю личной
истории (если
рассматривать проект такого поглощения как потенциально успешный).
Конечно, вспоминается здесь прежде всего Рильке с его представлением
о красоте как
последнем покрове, скрывающем ужасное (тем более когда само сокрытие
обнаруживает себя «наивным» образом в следах У/ужасного тления
на своих покровах). Страх перед ужасным/пустотой оказывается,
по сути дела, страхом перед «навязанным» беспамятством. «Терпение
было исключено. Оно и невозможно в таком
случае». Да, в той мере, в какой прошлое не терпит и не требует
терпения, а нуждается в нём лишь будущее. Будущее же (по крайней
мере, прижизненного автора по
отношению к своему тексту) тоскливо отсутствует или, иначе, оказывается
перфектным настоящим автора («она всегда была на голову дальше
того, что писала, но это — не комплимент, отнюдь. Это пустая жадность...
Жадность рыбы, хватающей воздух, который ею же уничтожен после
воды»).
«...по нарастающей "редеет" смысловая мотивация синтаксических,
все более и более редуцированных конструкций, что очевидно приводит
меня к мысли о временном сгущении. Стремлении к сингулярности».
Не хотелось(?) бы дальше «психоcоматизировать» и «космологизировать»,
но очевидно, что мы имеем дело с
закрытой поэтической системой, которая последовательно стремится
к самоопустошению в своём движении к собственной изначальной (точнее,
зеркальноотражённой), породившей её пустоте (вестимо, «осевой»
по Лакану — «Этика психоанализа»). Пустота, конечно, мнима. Как
пустота Мима Соллерса. Как пуста фотографическая улыбка на трафарете
безногого шарманщика, сдающего свой колчан в наем любым охальникам-прошлецам.
Как мнима пустота гидравлических квадратов Малевича, на самом
деле изображающих всё одновременно, когда это «всё» лишено однородности
и изотопности.
Тогда движение к сингулярности сторонне-перцептивно обнаруживает
себя как страх-тренога. Ведь именно тревога угловатой треноги
и есть то, что позволяет почти-неразличение между жизнью и смертью,
стирая оппозицию между внешним
и внутренним, прочитанным и написанным, прожитым тобой и написанным
другим, и т.д. Страх-тревога перед пустотой как «прожитое ничто»
(«lived nothing») перед
сартрианским «ничто». Кто-то поглощает этот ужас, кто-то оказывается
внимательно поглощённым этим ужасом, поддерживая его в себе как
постоянную тошнозатворную тревогу. Для последнего терпение и не-спешка
оказываются не столько невозможными, сколько просто «неизвестными»
или «забытыми».
Ну, вот как-то так примерно складывается мой ответ
Вам и нам, дорогой Аркадий. Пишите.
Искренне Ваш,
Денис С.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы