Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

В самом конце позапрошлого века из Италии в Америку эмигрировал аккордеонных дел мастер и привез с собой маленький зеленый аккордеон. Сто лет инструмент переходил из рук в руки полупрофессиональных музыкантов, любителей и просто случайных людей, учившихся играть уже после того, как он им достался. Ни разу этот уроженец старого света не попал к благополучным представителям американского большинства и никому не принес счастья. Череда маленьких трагедий — перед читателем открывается Америка не шикарных небоскребов, но захолустных овечьих городков и беспросветных каждодневных битв. И музыки — это самое главное, потому что книга о музыке.
Эдна Энни Пру — одна из самых интересных фигур современной литературной Америки. Родилась в 1935 году в Коннектикуте, изучала историю в университетах штата Вермонт и «Конкордия», а закончив, занялась свободной журналистикой и воспитанием четверых детей. До сорока лет не интересовалась литературным творчеством, руководствуясь собственной максимой «Прежде чем начать писать, нужно потратить некоторое время на жизнь». В середине 80-х в периодических изданиях стали появляться ее рассказы, вошедшие затем в сборник «Песни сердца и другие рассказы». Автора заметили, и появившийся в 1992 году роман «Почтовые открытки» по праву получил премию «PEN/Faulkner». Энни Пру стала единственной женщиной, удостоенной этой награды. Следующий роман — «Корабельные новости» — написанный в 1994 году и хорошо известный благодаря экранизации Лассе Халлстрома, получил Пулитцеровскую премию. «Грехи аккордеона» — третья книга писательницы, лучшая по мнению критиков и гораздо более достойная столь престижной награды, которую, к сожалению, не присуждают дважды одному и тому же автору.
Роман Эдны Энни Пру «Грехи Аккордеона» выходит в октябре 2003 года в серии «XX+I» издательства «Эксмо».

Фаина Гуревич

Перевод Фаины Гуревич

Более ста лет, переходя из рук в руки, зеленый аккордеон играет
песни самых разных этнических групп. По ходу дела исторические
фигуры смешиваются и сталкиваются с вымышленными персонажами.
В некоторых случаях эти персонажи помещены в центр реальных
событий, в других — реальные события оказались в той или
иной степени беллетризированы. На протяжении всей книги
реальные газетные объявления, рекламные радио-ролики, афиши,
названия песен, обрывки стихов, этикетки на знакомых товарах и
списки организаций будут перемешиваться с вымышленными и
изобретенными объявлениями, роликами, афишами, названиями песен,
стихами, этикетками, товарами и списками. Ни один персонаж
не имеет прототипа среди реальных, ныне живущих лиц.
Аккордеоны — вполне возможно.

Аккордеонных дел мастер

Двухрядный кнопочный аккордеон

Инструмент

У него загорались глаза, и даже трещало в ушах, едва взгляд падал на
аккордеон. Инструмент лежал на полке, поблескивая лаком,
словно живительной влагой. Ручейки света омывали перламутр,
девятнадцать костяных кнопок, два подмигивающих овальных
зеркальца в черных ободках; глаза ищут глаза, ловят губительный
взгляд malocchio ¹, торопясь отразить этот
горький взор, вернуть его смотрящему.

Решетку он вырезал ювелирной пилочкой из медного листа, сам сочинил
узор из павлиньих перьев и веток оливы. Щитки и пряжки,
скрепляющие меха с корпусом, медные шурупы, цинковые язычковые
пластинки, тонкую ось, сами стальные язычки и старый
черкесский орех для корпуса — все это пришлось покупать. Но
остальное он придумал и сделал сам: V-образные проволочные струны,
закрученные ушки которых располагаются под клавишами и тянут
их вслед за пальцами, кнопки, переливающиеся лады. Изогнутые
впадины мехов, кожаные клапаны и прокладки, косые ластовицы
из лайки, глянцевые крышки — все это появилось от козленка
с перерезанным горлом, чью шкуру он выдубил золой, мозгами и
твердым маслом. Меха растягивались восемнадцатью складками.
Деревянные части из закаленного ореха, чтобы не коробились
от влаги, он выпиливал, шкурил и подгонял, вдыхая миазмы
пыли. Склеенный корпус ждал шесть недель, пока будет готово все
остальное. Мастера не интересовали обычные аккордеоны. У
него имелась своя теория, образ идеального инструмента —
воплотив его, он надеялся найти свое счастье в Ла Мерике.

С помощью камертона и невооруженного слуха он установил кварту и
квинту, точно уловив болезненный, но приятный диссонанс. У него
было безукоризненное чувство тона, даже в скрипе дверных
петель он слышал гармонию. Кнопки откликались быстро, а еле
слышное прищелкивание походило на стук костей в руке игрока.
Издалека аккордеон звучал хрипловатым плачем, напоминая
слушателям о жестокости любви и муках голода. Ноты падали,
впиваясь и царапая, словно тот зуб, что кусает, а сам проеден
болью.

Операция с козлиной железой

Клубный аккордеон

Лярд и сало

К началу 1900 годов Прэнк окружали тридцать ферм; новые семьи
тянулись на запад — их подстегивали как личные беды, так и засуха
в Канзасе и Небраске; за несколько лет до того появились
недотепы с востока, которым не досталось приличной земли в
Оклахоме; кто-то, разорившись в депрессию, решал начать все
заново, нескольких крупных скотоводов подкосили пыльные бури 86
и 87-го годов, но они все же надеялись восстановить былые
владения — большинство переселенцев, воодушевившись идеями
нового века, чувствовали, что пришло их время. Несколько лет
подряд кукуруза росла так, как никто в жизни не видел и не мог
даже мечтать; прямо на глазах она выскакивала из
пурпурно-черного суглинка, и в тихие жаркие дни на пустынном поле
слышался скрип растущих стеблей. Сила жизни.

Но засуха добиралась и сюда — сжигала на корню урожай, а зудящие
тучи проклятой саранчи так плотно облепляли ограды, что тонкая
проволока становилась похожа на корабельные канаты,
шевелилась и корчилась. Черные стены облаков вдруг оборачивались
ревущими тоннелями торнадо, а неизвестно откуда взявшийся
ураганный ветер сметал дома и постройки, швырял в овраги лошадей.
Люди замерзали, пойманные в прерии снежным бураном, лошади
околевали на ходу, а одна из женщин как-то добиралась до
дома, борясь с ревущим ветром и цепляясь за мужа, пока сильный
порыв вдруг не расцепил их руки. Он нашел ее только на
следующее утро: обледеневший труп прибило к стене сарая, и если
бы не эта постройка, его, наверное, катило бы до самой
Миссури. Затяжную варварскую засуху вдруг ломали стремительные
ливни, разрубая на овраги иссушенную почву, вымывая из нее
полумертвый урожай. Град размером с чайную чашку налетал, словно
нелепые груши, размешивал в кашу кукурузные поля, избивал
скот. Дети тонули в Литтл-Рант, терялись в кукурузных лесах.

Появилась долгожданная железнодорожная ветка длиной в тридцать пять
миль, «Ролла и Хайрод», которую немедленно переименовали в
«Лярд и Сало» за любовь к импровизациям — вместо машинного
масла для смазки механизмов компания пускала в дело
перетопленное сало и, не желая строить водонапорную башню, заставляла
рабочих черпать воду из речки Литтл-Рант — но тем не менее,
это был прямой выход к процветанию и чикагским рынкам. А
также возможность почитать железнодорожные плакаты и рекламу.
Бётль презирал ирландских болотных кикимор, насыпавших
полотно своими «ирландскими ложками», то есть железнодорожными
лопатами, но их деньги были ничем не хуже других, и на целый
год он пристроил у себя столоваться четверку грязных,
бормочущих молитвы любителей виски.

— Ох, эти грязные ирландцы,— вздохнула Герти после того, как отнесла
миску картофельной размазни в хижину, где четверо детей
лежали с тяжелой оспой. Мать предложила ей чашку кофе, и когда
Герти неохотно согласилась, ушла в закопченную кухонную
пристройку. Выглянув через минуту, Герти увидела, что эта
отвратительная неряха облизывает внутренность чашки, а давно
закипевший на плите кофе воняет горелыми тряпками.

Бётль продал ореховую рощу на железнодорожные шпалы и поздравил себя
с удачной сделкой. Кое-кто из ирландцев остался добывать за
городком известняк, остальные двигались вместе с железной
дорогой на запад, оседая то там, то здесь — батраками на
ранчо, агентами по продаже земли или клерками в новых
госконторах.

— Эти грязные католики,— говорил Бётль.— Они ж бандиты, им можно
все, сходят потом на свою исповедь, помолятся и рраз! — все
чисто. Знаете, как один ирландец стащил у соседа пять цыплят, а
потом и говорит на исповеди: «Отец, я украл пять цыплят».—
«Сколько?» — спрашивает священник. «Пять, отец, но пускай
будет десять, остальных я захвачу по дороге домой».

Каждую неделю Герти замешивала тесто на двадцать буханок: ее
окрепшие руки орудовали, как механические мешалки, мускулы
выпирали, особенно на предплечьях, так, словно их что-то
перекрутило. Бесконечные дойки сменялись поливкой огорода, для которого
приходилось таскать тяжелые кадки с водой, и правое плечо
навсегда осталось выше левого. Но несмотря на кривобокость и
воспалительный ревматизм, она работала в поле, проворачивала
кучу домашних дел и каждое утро заплетала себе и дочерям
косы, укладывая их на голове короной, хотя по городской моде
волосы полагалось закручивать на макушке в пучок размером с
молодой качан. Она расчесывала волнистые пряди любимым
гребнем, делила пополам, затем быстро и туго заплетала в две косы,
завязывая на концах тонкими лентами. Обматывала косы вокруг
головы, а встретившиеся на затылке ленточки скручивала и
прятала среди волос. Две толстые косы превращались на головах
дочерей в сверкающие короны; У Герти она была русой, с
проседью. На ночь косы расплетались — разве можно спать на
волосяных канатах? — и струились вниз теплой курчавой волной. А
когда несколько раз в году девочки приезжали домой из школы —
никогда не садитесь за одну парту с ирландцами,
предупреждала она их — и привозили вшей, она промывала им волосы
керосином, частым гребнем вычесывала из вонючих прядей гнид; если
же проклятые червяки заставляли детей чесаться и извиваться,
поила их микстурой от глистов доктора Лага — смолистой
субстанцией, воняющей паленым рогом.

Появилась вторая железнодорожная ветка, двойной рельсовый ряд
облепили китайские рабочие; лопоча на непонятном языке, они
продвигались на юг в Канзас-сити и на север к Миннеаполису.
Железнодорожники построили станцию, посадили туда начальника,
телеграфиста и распорядителя грузоперевозок. Зал ожидания
украсился десятифутовой скамейкой из дырчатой фанеры с гигантским
лозунгом: НАВЕЩАЙТЕ БОЛЬНЫХ. Начальник станции по имени Бак
Торн был инженером — до тех пор, пока в крушении поезда не
потерял ногу. Он шутил, называя себя «паровозом». В обеденный
перерыв надевал каску и ковылял на подбитой резиной
деревянной ноге со специальными шарнирами к своему круглому домику,
чтобы затопить печь, принести угля и воды. Субботними
вечерами накачивался виски до тех пор, пока не начинал гудеть и
объявлять, что вот теперь он как следует себя смазал.

Поезд из Канзас-сити совершил свой первый рейс в день Четвертого
Июля. В Прэнке устроили праздник.

Три германца стояли в первом ряду, на платформе из неструганных
досок. Каждый держал самодельный американский флаг на древке из
молодого побега. Дети сжимали двумя пальцами зубочистки с
бумажными флажками размером не больше марки. С другой стороны
полотна выстроились вдоль загона свиньи — встав на задние
копыта и упершись в изгородь передними, они с интересом
наблюдали за толпой.

— Нада мнохо трудитца, и удачша будет,— не стесняясь сильного
акцента, ораторствовал Бётль.— У нас тсэлые мылы кукхурузы, и это
карашо, это труд, а тепер шелесная дорокха открыла нам
страну.— Он потел и заикался от гордости, а ирландцы лишь
посмеивались над его неуклюжей речью. Поезд из Канзас-сити зашипел
и охнул, лошади заржали, раздался свист — его тон меняла
деревянная пластинка, которую инженер Озро Гэйр зажал между
язычками свистка, чтобы тот звенел отчетливее, три германца
прислонили флаги к стене, Бётль достал из багажной телеги
аккордеон и рассыпал теперь аккорды новой пьесы Сузы
² «Марш
покорителей запада», игнорируя тот факт, что железнодорожная линия
шла с юга на север. Лотц притащил свою матовую тубу,
которая рычала и глотала ноты, а Мессермахер, пронзительно звеня,
стучал по рельсу во славу железной дороги. Дети изображали
поросячий визг, и все вместе старательно мычали «Боевой гимн
Республики» ³.

Задыхаясь и вопя, поезд уполз прочь, а толпа махала вслед последнему
вагону, пока тот не скрылся из виду. Пять или шесть
мальчишек прижались ушами к рельсам — послушать отголоски стальной
песни. Мужчины уселись за расставленные прямо на платформе
столы, а женщины принялись носить сковородки с цыплятами и
запеченными яблоками, лоханки булочек, караваи с маслом,
пареную свеклу. Больше всего наготовили германские женщины:
огромные куски розовой ветчины и сковородки с красными,
сваренными в пиве сосисками по дюжине в ряд, копченые свиные ребра с
квашеной капустой, присыпанной перцем и ягодами
можжевельника, редька в сметане, луковый пирог пятнадцати дюймов в
диаметре, маринованная свинина с яблоками и грушами, головы сыра.
Двадцать приехавших на поезде зрелых арбузов остужались в
корыте со льдом, а еще пирог с черносливом, гордость Герти —
Apfelkiachle ⁴ и двенадцатифунтовый торт с
медовой глазурью. Кто-то из ирландских детей, схватив второй
кусок торта, вдруг вскрикнул от боли — в язык воткнулся
твердый кусочек желтой кожуры, залитый сладкой глазурью. Чуть в
отдалении стояли девочки и, кто полотенцами, кто ивовыми
ветками отгоняли мух.

— Помните, как в первый год мы эти арбузы пекли? — вспомнила
Кларисса Лотц, заливаясь тонким смехом. Лотц крутил булаву, а
Бётль, забравшись на станционный чердак, бросил из открытого окна
целую горсть мятных конфет Ирландцы задудели в свои тягучие
трубы, и прямо на платформе все принялись отбивать
деревенскую чечетку; пыль стояла столбом, однако люди не спускали
глаз с германцев. Прохладным вечером толпа перебралась в новое
школьное здание, где, быстро сдвинув парты, устроили
настоящий танцзал.

— Господи! Пляшем! — орал Бётль, заводя для начала шуточные немецкие
песни: «Die Ankunft der Grunhorner»,
«Auf der Alm da steht ‘ne Kuh», и самую свою
любимую «Herr Loatz, was ist mis deiner Tuba
los?» ⁵ — но потом ирландцем надоело, они потребовали джигу и
рил, которые германцы не знали, как играть, а американцам тут
же захотелось «Старого дядюшку Неда» и «Арканзасского
путника». Три германца играли до полуночи, неутомимый Бётль
наяривал на аккордеоне польки, туба гудела, и брызги пота,
отлетая от выписывавших кренделя пар, сверкали в лучах керосиновой
лампы. В полночь кто-то зазвонил в колокол, ирландцы
принялись палить из винтовок в небо, и тут германцы устроили самое
восхитительное из всех своих представлений.

Из повозки Лотца они принесли две наковальни, одну поставили вверх
ногами на землю. Бётль забил в дыру порох, а остатки насыпал
дорожкой к краю, затем они поставили вторую наковальню, тоже
вверх ногами, прямо над дырой. Мессермахер стукнул
раскаленной кочергой по пороховой дорожке. Взрыв, огневой шквал,
наковальни стучат, станция трясется, свиньи визжат от ужаса, а
весь Прэнк охрип от воплей.

Кусай меня, паук

Маленький однорядный аккордеон

Остались сыновья

После войны проходили минуты, часы, недели и года, а от дочери
по-прежнему не было ни слова. Адина ушла в религию («Господи, не
вынести мне эту ношу одной»), вместе с Ликами она ходила по
домам, стучалась в двери, убеждала людей стать Свидетелями
Иеговы. Крис и Бэйби продолжали играть с Абелардо, но между
ними росла вражда, им не нравилась музыка друг друга. Да и
денег за субботние танцы явно не хватало на жизнь.
Традиционная музыка теряла популярность, пришло время свингов и
биг-бэндов.

В 1950-х, в двадцать три — двадцать четыре года Бэйби вдруг решил
выращивать чили: ему хотелось видеть результаты своего труда,
это как-то связалось с земледелием, на мысль навели
страстные речи профсоюзных активистов, появившихся в их краях после
войны, и размышления о никогда не виденном дедушке, которого
ему очень хотелось считать героем. Идея была смутной.
Требовалось брать в аренду землю и учиться у агента
экспериментальной сельскохозяйственной станции — этот англо уговаривал
Бэйби выращивать не старый местный чили, прозванный за свою
скрюченную форму la bisagra, «дверной
петлей», а новый мясистый сорт, именуемый «С-394» и выведенный
недавно в университете Техаса. Ключевым в процедуре было
своевременное удобрение и полив. Выращивание чили — как представлял
Бэйби, в основном, по рассказам стариков — включало в себя
многое: перекрестное опыление для защиты от засухи,
виртуозное предсказывание погоды, измерение температуры почвы,
молитвы и везение. Он надеялся выучиться всем этим премудростям,
верил, что они станут частью его жизни, но очень быстро
понял, что агрономического таланта у него нет.

Албелардо тянуло к Бэйби все то время, пока сын возился с землей;
при первой же возможности он сбегал из дома посмотреть, как
поживают ростки и поговорить — все больше о собственной жизни
и о своем прошлом.

Его утонувший отец играл на гитаре: винги, винги, винги.

— Так что в семье была кое-какая музыка,— рассуждал Абелардо, присев
на красноватую землю у края грядки, закуривая сигарету и
наблюдая, как стекает тонкой струйкой в канаву вода для
полива. То была печальная и тяжелая музыка, говорил он — пока
Абелардо не научился сам и не ошеломил всех своей потрясающей
игрой.

— Я учился в полях, у Нарциско. Нарциско Мартинеса, el
Huracán del Valle ⁶, он все это начал, музыку
conjunto. Знаешь до Второй Мировой ведь не было считай
ничего, просто собирались ребята и играли старый
мексиканский мусор, mariachi ⁷... Потом Нарциско,
потом появился я, и очень скоро, сразу после войны было уже
четверо или пятеро хороших conjuntos — я,
Нарциско, Педро Аяла, Хосе Родригес, Сантьяго Хименес, Хесус
Казиано. Я полюбил эту музыку. Сначала у нас был только
маленький однорядный аккордеон, может еще какой-нибудь, если
подворачивался под руку, потом мы раздобыли двухрядник и
bajo sexto, и на этих двух инструментах получалась
отличная танцевальная музыка. Был у меня знакомый парень, мы
звали его Чарро, потому что он никогда не снимал с головы
свой «стетсон», он играл вместе со мной на bajo
sexto еще до того, как родился Кресченсио, бедный Ченчо.
Чарро был уже старик, очень строгий на свой лад. Ну вот, он
не чувствовал мою музыку, и мы разошлись, я ведь в то время
сильно пил. Потом я достал tololoche — ay
Dios, как красиво звучит этот инструмент вместе с аккордеоном…
Даже электрический контрабас добыл. То-то они танцевали. И
барабаны, да, для ритма... Да, вы, молодые, теперь смеетесь
над нашей игрой, но не забывайте, для кого была та музыка, и
откуда она пришла. Ее придумали бедняки, у них не было денег
на модные ударники и электрические инструменты — даже если
их к тому времени уже изобрели, нужно было, по крайней мере,
электричество. У кого в тридцатые годы было электричество?
Так что мы играли левой рукой, на басах играли. Нарциско
как-то сказал: «conjunto era pa’ la gente
pobre» ⁸,— и он знал, что говорит. Он знал, каково это — быть
бедняком; он водил грузовик, горбатился в полях почти всю свою
жизнь. Там и начиналась эта музыка, в полях. И конечно, ты
знаешь, очень многие смотрят на conjunto
свысока, твоя мать, например.

Нет, отвечал он на вопрос Бэйби, ему никогда не хотелось играть на
клавишном аккордеоне, эти уродские клавиши, как зубы —
зубастый инструмент, который умеет дышать, человеческая рука на
нем выглядит маленьким топочущим зверьком.

Бэйби переводил взгляд на грядки с чили, на первые кривые стручки,
что закручивались под листьями, на белые соцветия,
приманивавшие пчел. Почему его старый папаша всегда так много говорит?

— Сейчас она входит в моду, эта музыка, наша музыка, и ты знаешь
почему? Ее разнесли по хлопковым полям
tejanos, и не только по хлопковым, а по всей стране, даже на
свекольные плантации, в Орегон и дальше — sí, они
танцевали каждую субботу, может потому, что это для них
единственная возможность расправить плечи. Я очень хорошо помню
эти танцы. Мы все играли в «кругах для тако». Большинство
всю неделю тоже работало в полях. Заматывали лицо платком,
такую пыль поднимали эти танцоры, так они там прыгали в этой
пыли. Нарциско сочинил польку «La Polvareda»
⁹, там как раз про это облако пыли. У меня есть старая
запись, ты должен помнить. Аккордеон тогда был очень кстати,
такой маленький друг. Легко носить, легко играть, довольно
громкий, ритм на басах, мелодия. Бери аккордеон, и что еще надо,
отправляйся на танцы. Для танцев лучший инструмент в мире,
для человеческого голоса тоже. И эту музыку, этот инструмент
твоя мать...— он сплюнул,— твоя мать хочет сделать из тебя
что-то вроде bolillo ¹⁰, дырку от бублика,
которая только и знает, что лизать жопу англо. Ты никогда не
станешь таким, как они. Выучи хоть миллион американских слов,
что с того? Они все равно будут лупить тебя в морду своими
просоленными лапами.— Вытянув вперед потную руку с
натянувшейся на мышцах кожей, он схватился за Бэйби. Кожа на руке
темная, будто ее натерли крепким чаем.— Только не надейся
прокормиться одним аккордеоном. Не получится, даже если будешь
играть американскую музыку. Это трагедия всей моей жизни.—
Сцепив пальцы, он вытянул вперед руки.

Бэйби плыл по течению — днем он потихоньку растил чили, а по вечерам
доставал аккордеон. В конце недели они играли с Крисом на
танцах, в основном rancheras и польки; пели классическим
двухголосьем, primera y segunda ¹¹, резкий тенор
Бэйби вздымался до дрожащего пламенного фальцета, Крис пел
низко и немного в нос, придавая звуку твердость и густоту.
Самые напряженные дни наступали в октябре, особенно
«El Día de la Raza» ¹². Они тогда разделялись с
Абелардо, поскольку танцев устраивалось слишком много, и не было
смысла держать в одном месте все три аккордеона. Танцы
выматывали: напряжение от игры и света, пот, жара и жажда,
постоянный, как ливень, шум, непременная компания крутых ребят
поджидает Криса — юнцы, поднимавшие el grito
¹³,
«ай-йая-ЙАА!» всякий раз, когда Крис делал шаг вперед и
начинал петь.

Несмотря на то, что большинство предпочитало теперь биг-бэнды и
странный сплав джаза, румбы и свинга, несмотря на то, что
публика скорее стала бы слушать «Марихуана-Буги» или «Латинские
звуки Лос-Анджелеса», чем «La Barca de Oro»
¹⁴,
у их стиля еще оставалось немало поклонников — тех, кто
признавал в нем искусство. Это были новые люди: ветераны
корейской войны, студенты университетов, они понимали
conjunto, эту музыку нужно слушать, а не просто
танцевать. Она что-то значила сама по себе.

— Они слушают,— говорил Крис,— не потому что мы хорошо играем, хотя
мы действительно хорошо играем, а потому что считают нас
своими. Им неинтересно скакать в пыли до упаду.— Но появлялись
стиляги и свистом сгоняли их со сцены — эти были помешаны на
латино-мексиканцах, música tropical
¹⁵, на
жарких, вырубающих свингах.

Крис попадал в истории, его вечно кто-то искал, во время игры он
прятался у Бэйби за спиной, прямо на стоянке для машин путался
с чьими-то женщинами, после перерывов опаздывал, и Бэйби
столько раз приходилось выступать без него, что он уже привык
играть в одиночку и обычно начинал со своих собственных
песен. «Твой старый грузовик и моя новая машина» была всем хорошо
известна, так же как и «Я ничего не знаю о дверях».

Крис пил. Ввязывался в драки. Попадал в полицию, три, пять раз. По
пути в камеру его избивали. О нем ходили сплетни. В кармане
он носил пистолет. Крутился среди Робело. Его друга Винса
избили до смерти дубинкой, завернув перед тем в грязный ковер.

Два таких сына — какие тропки могли они найти в этом мире? Крис
работал водителем такси и уходил по ночам из дома — ночь за
ночью, на работу или нет. Очень часто он не показывался и в те
вечера, когда они должны были играть.

¹ Дурной глаз (итал.).

² Джон Филипп Суза (1854–1932) — американский композитор и дирижер,
сочинитель военных маршей.

³ «Боевой гимн Республики» — патриотический марш, слова к которому
сочинила во время американской Гражданской войны Джулия Уорд
Хау (1819–1910), положив их на мелодию солдатского марша «Тело
Джона Брауна».

⁴ Яблочный пирог (нем.).

⁵ «Прибытие новичка», «На лугу стоит корова», «Герр Лотц, где ты
потерял свою тубу?» (нем.).

⁶ Ураган в долине (исп.).

⁷ Стиль латиноамериканской музыки и название оркестров мексиканских
уличных музыкантов.

⁸ Конхунто — это эпоха бедных людей (исп.).

⁹ Облачко (исп.).

¹⁰ Пончик (исп.).

¹¹ Первым и вторым голосом (исп.).

¹² Праздник — день открытия Америки Колумбом.

¹³ Крик, вопли (исп.).

¹⁴ Золотая лодка (исп.).

¹⁵ Тропическая музыка (исп.).

Продолжение следует.